vik.d : Падение в рай (одна из частей)

Теперь самое время рассказать о ней.
Знакомьтесь: моя герл-френд Инесса. Да-да, это та самая милая тепленькая девочка, к которой я поспевал строго по утрам лихорадочно обкокаиненным зарядом, от которой я прятался за психопатическими дверями персональной преисподней, и с которой мудро восстановил отношения после кокаинового тупика, ибо она того стоила.
Что тебе еще надлежит знать о ней? Высокая, длинноногая, умная, но совсем не стерва, - это первое, что приходит в голову. А остальное образуется впоследствии, благодаря моему мастерству сказителя, так что грядущая картинка получится яркая, трехмерная, местами отъявленно счастливая, местами – нет. Это я обещаю. Пока же отложим, ведь речь вовсе не о моей пассии и любовных адюльтерах, посему решительно откладывайте, дарите или выбрасывайте в окно или мусорную корзину сей фолиант загибающейся вербальной культуры, любители сладенького. Сладкого больше не будет, кондитерская пикантностей разорилась, эротизм разбит параличом, наяды отравлены и теряют блестящие формы, музы задохнулись от спазма негодования, а я не успел в аптеку за дыхательным спреем, лингамы Шивы обрушились как небоскребы Всемирного Торгового центра. Смолкните, аплодисменты поклонников ваххабизма! Поднимается занавес очередного действия и на сцене в стальных пронзительных лучах софитов появляется маэстро Героин…
На точках он продавался в виде смеси светло-коричневой пыли и разнокалиберных комочков – так называемых «кропалей». Чтобы употребить его по ноздре следовало высыпать необходимое количество на зеркало либо иную гладкую поверхность, к коей субстанция бы не прилипала: подкассетник, глянцевый «Птюч», самиздатовский «Коньяк «Наполеон»» Лимонова. Затем – раздавить и растереть при помощи другой такой же гладкой поверхности. Я использовал для насущного закатанный в пластик технический паспорт своего нового автомобиля – вазовской «девять девять», и пластиковое же удостоверение последнего образца. После – через трубочку в нос. Вот и все.
Приобретая наркотик у дилеров, все еще находясь во власти жгучей паранойи по поводу итоговой истощимости запасов отравы, поначалу я брал много – по два-три грамма. Однако вскоре понял, что продолжительность действия «белого» несоизмеримо дольше, нежели кокаина, и не надо постоянно догоняться, догоняться, догоняться. Раз так, то и заканчивается он отнюдь не столь быстро, как кокс. Кстати говоря, и опасения из-за того, что внезапно грянет кризис героиновый, оказывались абсолютно беспочвенными. Если кокаин во всем городе продавали всего несколько элитных дилеров, и имел он относительно ограниченный круг поклонников, то героина было – как грязи.
Герик не считался престижным наркотиком, скорее – модным. Хотя слыл определенно дорогостоящим. Впрочем, по большому счету, это «голимая попса», унисексовский ширпотреб, поэтому и спрос на него существовал огромный. К счастью, или по закономерности моды, предложение значительно перекрывало даже такой спрос. Героин становился все популярнее, и, тем не менее, достать его не составляло ровно никакой проблемы. Были бы деньги…
А деньги были. Откуда? Скажу, как на исповеди: Алекс стал обыкновенным киллером и небезуспешно валил местных бизнесменов-челноков по шесть «лимонов» за голову; больше из удовольствия. Я возглавил по-приятельски обезглавленную Алексом же отмороженную братву, и мы как сельди набившись в рабочие «восьмерки» и «девятки» крутороже разъезжали по стрелкам. Инесс за каждый выход на подиум получала по штуке баксов, как молодая Клаудия. А после трудового дня мы здорово оттягивались, устраивая для самих себя приват-вечеринки в Беверли Хиллз, на съемной вилле Шарон Стоун, рейв-марафоны на берегах Красного моря, и со скуки спонсировали фестивали «Рок против наркотиков». Изредка мы занимались любовью втроем, под пение a’capella приглашенных предвыборным стадом звезд. Однажды, помню, затеяли шестидесяти шести часовой покер с Амаяком Акопяном, и фокусник чуть было не ушел с нашим колоссальным капиталом, но красавица Инесс соблазнила его на выходе из такси в аэропорту, завлекла в номер, где Алекс, как брат-2, приставил к кукольной голове великого мастера парабеллум, а я подхватил чемоданчик и вышел в холл. Так что «втроем» занимались без меня, но я ощущал неподдельную, как жабры Витаса, гордость за честь семьи Прицци. Ладно. Хорош. Шутка соизволилась. От безнадеги того настоящего, в котором я, ручка и бумага, и скоро придет черный час.
На самом деле, ну какое тебе дело? Деньги были. И требовалось их гораздо меньшее количество, поскольку в сравнении с безумными ценами на кокаин, стоимость геры оказывалась несомненно приемлемей. Он продавался в два раза дешевле, перло с него пять-шесть часов от пары небольших дорожек и в город его понатащили немерено. Оттого вскоре я пообвык-таки покупать его меньшими количествами: по половине грамма, а иногда и четвертями. Впрочем, наученный горьким опытом, никогда не убивал все до конца, не позаботившись о том, чтобы пополнить запасы.
Мне нравилось, что героин, как и старый приятель «снег», пощипывал слизистую носа и не имел ментолового оттенка. Но я был крайне негативен характерному и неистощимо отвратительному его вкусу, вкусу насыщенной горечи, самым возмутительным и неотразимым, как яблоко Ньютона или первая любовь, образом возникающему почти сразу после очередного занюха, когда порошок оседал в носу, на гортани и попадал на вкусовые рецепторы языка. Сказать правду: ужасно противно. Часто случалось, что только еще раскатывая дорожку, я уже ощущал всю мерзость этой горечи и не мог разнюхаться, предварительно желчно не сблюнув… Тошнота и рвота – вот что являлось минусом нового «друга». Но разве этого достаточно, чтобы прекратить процесс самосожжения?
Касательно нескольких плюсов: героин не скупясь одаривает тело ощущением внутренней теплоты, как будто греет. Поэтому даже в самую холодную погоду меня невыносимо жарило, и я одевался небрежительно, вызывающе легко. Однако ни разу не болел, ни простудой, ни гриппом, ничем. Напичканный изничтожающим все живое порошком, я просто физически оказывался не в состоянии заболеть. Никакой вирус не мог прижиться в моем протравленном до последней клеточки организме. Изредка я самозабвенно хвастался богатырским здоровьем перед приятелями-спортсменами, систематически температурившими и истекавшими соплями, являя собой воочию пример морозостойкости. Им, принимавшим таблетированные витамины и фито-чаи, феномен этот был совершенно непонятен. Атлеты ходили в кальсонах с начесом и шерстяных носочках, боялись простудиться и прервать тренировочный цикл, и…неизбежно простужались. Я же, напротив, на капризы природы горьковато поплевывал, одевался в шелковые рубашки и тонкие кашемировые пальто, нюхал жаркого геру и ни разу не простыл. Как чертовски приятно ощущать себя пышущим истинным здоровьем обладателем каленого организма! Это во-первых.
Во-вторых, я погрузился в очаровательное гармоническое блаженство, составлявшее полную противоположность кокаиновым клинажам и маразмам. Именно этот кайф оказался терапевтически необходим моей изнасилованной психике. Я снова обрел реальность, кристальность суждений и трезвый взгляд на протекающую в менее безумном темпе жизнь. Мой внутренний демон излечился, я стал уравновешен. Недели через две героин напрочь вытеснил из моей головы остатки депрессии. По предмету давешнего болезненного вожделения – «снежку» – я уже не тосковал. В этот-то момент и нужно было остановиться, взглянуть на себя со стороны, хорошенько подумать и круто изменить стиль жизни. Ведь я еще не приобрел никакой физической симптоматики героиновой зависимости, еще не успел втянуться. Я чувствовал именно то, что Шарль Бодлер описал словами: «Опиум приводит все душевные способности в полную гармонию и придает им характер божественного равновесия». В-третьих, я стал очень хорошо спать. Как медведь в берлоге по зиме, как молюск в раковине во время отлива, как Петр в Гефсиманском саду.
И надо было тихо соскальзывать, но – продолжал…
Полагаю, то Судьбою мне давалась в некотором роде передышка, чтобы восстановить запасы сил перед последующими рывками в никуда. Краткое затишье перед бурей. Ломящая слух тишина после массированного артобстрела в предвосхищении новой атаки. Своеобразный тайм-аут. Перерыв на naked lanch с привкусом неизбежного…

Инесса, Алекс и я оказались на самом гребне героиновой волны. Это было модно. Это считалось круто. Это нам нравилось. Героиновый шик казался необычайно стильным, и мы изо всех сил стремились строго ему соответствовать.
…Концентрация философски-апатического спокойствия, четкая мысль, чистая речь – я даже перестал крепко выражаться. Зачем поганить язык метастазами нецензурности, если можно объяснить все что хочешь ровно, разложив по полочкам а, б, в, г, д… Размеренная гибкость движений, в каждой взаимовытекающей связке которых присутствуют достоинство и величие высшего существа… Неведомый смысл в любой медитативной секунде бытия, баланс взаимоисключающих составляющих во всех телесных молекулах… Неброская гордыня и душевнейшая «чистая человечность в самом убогом ее воплощении»… Однако именно этого пока в осознание не давалось. Как непостижимо оказывалось (хотя где-то уже зародилось) и обезоруживающее понимание того предстоящего, что всегда свойственно гребню волны, раздавленному ее же толщей.
Тогда мы считали, что просто балуемся. И внутри себя каждый наверняка спрашивал изменчивым голосом булгаковского доктора Полякова: «Но маленькая привычка ведь не есть морфинизм?» Как известно, Михаил Афанасьевич сам страдал и лечился от опийной зависимости. С ним ли не согласиться?
Действительно, страшной тяги к наркотику не испытывали. В принципе, даже не представляли себе, что такое легендарные «ломки» и прочие неотъемлемые атрибуты тяжелой наркомании. Цинично думали, дескать, все это вранье, домыслы агитаторов-карьеристов и пропагандистов ЗОЖ, безуспешно побеждающих инсульты и холестериновые бляшки и неразумно лишающих себя маленьких радостей курения, приема жидкостей и веществ, перорально, вдыхая и внутривенно.
Лично я пребывал в непробиваемой уверенности, что брошу становившееся любимым занятие, лишь захочу. Как же, мол, иначе? Или если уловлю, что «белый» мешает моей жизни и приносит достаточно ощутимый вред, – я же сделал правильные выводы! В общем, повторялась все та же драма, только с другим актером, но тоже суперзвездой, в главной роли. Статисты, между тем, остались в прежнем составе. И покамест никаких видимых сложностей окрест не просматривалось, а на незаметно теряемое было попросту положить. Все вернется, как только бросим.
Решительно, именно отсутствие страха, некоей бесконечно важной доли инстинкта самосохранения, а так же ничем существенным не подкрепленная самонадеянность и необузданная страсть к наслаждению сыграли с нами в дальнейшем злую шутку, шутку жестокую.
Но пока, хотелось верить, горизонт был чист. Пусть мы уже и заняли заслуженно – лезли из кожи вон – достойные места в колонне смертников.
Не удивительно, что сравнительно недавно появившись в городе, героин примерно за год с небольшим пустил мощные и сильные корни. Тогда же никто ничего толком не знал! И благодаря своему порочному очарованию, он, «обладающий ключами от рая», как писал один англичанин почти два века назад, завладел огромной частью молодежи – по меньшей мере, продвинутой генерацией от пятнадцати до двадцати пяти. Другая, менее продвинутая часть генофонда уничтожалась с кавказских междоусобицах, употребляя зелье на халяву, но это так, к слову. Я не знаю, что это было в общем и целом: ожидаемые последствия пищевой революции по Маршаку мл., немилость богов устами митрополитов или очередной, более навороченный и кровавый виток диалектической спирали, - оставлю лавры исследователя жаждущим оных наркологу, историку и попу с депутатом. Ибо я – космополитический эго-колосс.

С Инессой мы совместно и душа в душу проживали в трехкомнатных апартаментах ее родителей, в их более чем годичное отсутствие. Ворковали там себе обшарабашенными особо мирными голубками. Почти как Джоан Воллмер Адамс и Уильям Сьюард Берроуз до игры в «Вильгельма Телля» в комнате над «Маунтин баром». Или, что более похоже на истину, как идиллия бесхребетных существ. Звучит скрябинская «Поэма экстаза» и умы вежливо дожидаются захватывающих открытий, открывая с каждым интеллектуальным прикупом велосипеды. Сплошные вело: любые цвета, страны производители и модели, три, пять, семь, семьсот семьдесят семь скоростей. Но – велосипеды! Когда-то это уже было…
Одни и те же фильмы по видео: «Криминальное чтиво», «На игле», «Доберман», как неотъемлемая часть любого пробуждения в полдень. И вот Траволта смачно жбякается доморощенным луером, а я, завидуя его несессеру, достаю свой, без луера, но с зеркальцем. Делаю два небольших хвостика себе и подружке, продуманно нажав на пульте дистанционки кнопочку «pause». Блюю желудочным соком в окно второго этажа. Нюхаем. Чисто чтобы придти в себя и обрести легкость в затекших за крепкий сон членах. Закуриваем. Снимаю картинку на экране, и вот мы втроем едем на диване каждый в свою даль. Я, Инесс, Траволта… Умываюсь. Церемонно, как и надлежит аристократу в махровом халате, выпиваю чашечку ароматного кофе. Она – чай со сгущенным молочком. Тоже церемонно, как и надлежит любовнице аристократа в махровом халате… Возвращаемся в комнату. Вынюхиваем по полноценной дороге и уже Макгрегор проваливается в пол…Выблевываю в окно второго этажа церемонно выпитую чашечку ароматного кофе. На душе становится легче… Готовлюсь к выходу, глажу брюки. Обычно долго и щепетильно. Приходит кошка и ложится – всегда – на наглаженные брюки. Хорошо! Есть чем заняться, насыщенно ощущая полезность каждого момента жизни. Все же взаимосвязано! Чищу щеточкой раз. Приходит снова. Два. Она уже тут. Три. Забавно и полезно… Когда утомляет, вешаю брюки в шкаф. Иду в ванную. Принимаю с солью. Через два часа, когда высыхает голова и Доберман трет головой об асфальт мерзкого копа, вынюхиваем еще по дорожке. Блюю, скорее по привычке… С неизменной сигаретиной в зубах достаю из потайного сейфа в шифоньере револьвер. Чищу. Смазываю. Кладу обратно. Мою руки. Звоню Алексу… Едем за «белым» либо на его, либо на моей. А так она стоит денно на стоянке рядом с домом. Томится… Совершив необходимые приобретения, возвращаемся к нам с Инессой. Капитально разнюхиваемся. Втроем либо виснем в креслах перед голубым экраном, либо степенно и чопорно собравшись, без единой ворсинки на одеждах отправляемся на поиски приключений. В ночную жизнь…
Обычным местом набегов нашей наркоманствующей троицы стал бар «Калифорния». Чуть ли не ежевечерне мы заседали в полузависшем состоянии за уютной барной стойкой, пили чай, вели беседы на полутонах, на одним нам понятном языке. Те бессвязные и алогичные фразы со стороны напоминали невнятный безобидный бред. Но мы-то играли на одном поле, поэтому без особого труда усваивали тирады, филологизмы и ассоциации друг друга. Игра ума, что тут скажешь.
Кроме посещения известного бара, мы неистово обожали бесцельные катания по городу, ночные экскурсии по слишком давно и хорошо знакомым закоулкам и магистралям. Несмотря на десятки аварий, от первой, роковой и едва не летальной, до каждой последующей, менее, безусловно, калиберной, прыти, как таковой, у меня ничуть не поубавилось. Однако имеет смысл отметить, что во время подобных вояжирований нюхали мы солидно, на остановках иногда теряя над собой контроль и зависая в самых неожиданных и подчас нелепых местах и позах. О самой же скорости передвижений стоит сказать следующее: ну какая может быть скорость в героиновом расслабоне? Сел за руль, включил дальний свет и под эхо фонарей кати себе ласково, пока во что-нибудь не упрешься.
Однажды со мной произошел прекомический даже случай.
Я одиноко, как говорят – в одного, убился герой. Вероятно, сказалась утомленность от мирской суеты, от неизбежного, висящего «дамокловым мечом» общества моей подруги и Алекса. Эгоистический порыв оторваться от людей и, конечно же, героин, стали лучшим лекарством увядающему эстетическому оптимизму. Не желая кого-либо видеть, с кем-либо о чем-либо мычать, я кружил на своей машине по улицам. Вел вслух беседы наедине с собою, что странным образом производят впечатления «диалога с богом, которого мы носим в себе», как писал один французский пэр и граф, симпатизировавший революционному движению. Слушал на глазах становившуюся звездой Линду, вполне подходящую героиновому комфорту. Попивал минеральную водичку и систематически отторгал ее желудком в заранее открытое окно, продолжая свой не обремененный конкретной конечной целью путь.
Я раскатывал по алмазной ночи, пока не выучил наизусть магнитоальбом «Ворона». А в предвкушении утра, слегка подустав от беспечной езды и устных мистических интерлюдий, предпринял деликатную попытку отыскать укромное местечко и всласть повисеть под приятную музычку, вставляя в знакомые куплеты и припевы запомнившиеся слова – тоже игра такая, мозга.
После некоторых поисков, искомый закуток был найден: я оказался в глухом тупичке где-то в центре. Разворачивать авто не соизволил – лень, видите ли, одолела.
Нюхнув порошочка, я, само собой разумеется, постепенно погрузился в сумеречное состояние…
Возвращение к земному оказалось напрямую связано с четким нарастающим стуком, услышанном сначала в наркотическом сне, а затем и в тишине наяву. Линда закончилась.
Разум не успел предотвратить животный страх. Тело пронзило жало каменного холода. Органы, которые никогда не обласкает солнечный лучик, разве что мертвый свет лампы патологоанатома или хирурга, органы эти оледенели навсегда. Живым во мне остался лишь отблеск эквалайзера магнитолы на чешуйчатых пластинках браслета. Сквозь открывающуюся шире и шире щелочку глаз я увидел нечто эфемерное, глыбастую тень гигантской недотыкомки, сгусток черного праха, движущийся мне навстречу.
Расстроенное воображение молниеносно нарисовало красноречивую картину моей триумфальной кончины с перепугу. И голос внутри внушительно гаркнул: «Да будет сораспят!»
И я заочно сораспялся за компанию…
При приближении облака, из могильного ореола вырисовался одичало одинокий конклав ритуальной фигуры в черном балахоне. Фигура мерно постукивала колотушкой в глухой и гнусавой подкапюшонной божбе. Я не разглядел лица этого черноризного монстра. Только силуэт.
С каждым шагом расстояние между мной и сей адской химерой неумолимо сокращалось. По спине пробежал трусливый потный холодок. Силой воли зажав внутриутробное паническое оралово, я выпал из оцепенения. Очнувшийся от столкновения с непостижимым, мозг издал протрезвелый вопль: «Вали отсюда!»
И я это приказание исполнил рачительно, с несвойственным даже опогоненному лизоблюду-карьеристу рвением. В ужасе, от которого уже и волосы не встают, задним ходом я покинул кошмарное место, да так бы и ехал, отвернув голову, до дома – опять же, разум помешал, с увеличением дистанции все более хладнокровный.
Впоследствии, та terrae incoqnitae оказалась…двориком женского монастыря. Я узнал его по запомнившейся детали – сдвинутой задним бампером будки на въезде, на следующий день отыскав этот таинственный уголок. Путем логических умозаключений, исходя из анализов разведданных Джеймса Викторовича Бонда, сделанных на месте (и, как должно, в темных очках), я пришел к выводу, что лапидарный силуэт, скорее всего, принадлежал какой-нибудь бдительной «Матери Терезе», девственнице по недоразумению или убеждению, ревностно охранявшей обитель по графику ночных дежурств. Но тогда, в момент причастия, когда мы стакнулись так вот, лицом к лицу без лица, меня чуть кондрат не обнял. Как сейчас перед глазами тяжелый шаг психической атаки, стук колотушки…

Организм, насквозь пропитанный алкалоидом опия, решительно отторгал нормальную пищу. Практически все продукты питания и напитки, несмотря на мою «легендарную прожорливость человека, трижды нарушавшего пост», после попадания в желудочно-кишечный тракт приводили к тяжелой тошноте и незамедлительной рвоте. Иногда вплоть до обморочного состояния вечного зонда. И в силу факта навязанного пристрастием нюанса – голодания, тело мое прогрессивно стройнело, обретая соответствующее поневоле аскетическому режиму существования мышечную массу. Благодаря диете, вскоре я выглядел доподлинным узником концлагеря – наиконкретнейшим дистрофиком, - и если бы вдруг вздумалось создать себе легенду чеченского пленника, мне бы поверили, упекли бы в клинику и позаботились о будущем. Да и трудно не поверить чахлому заморышу, готовому растаять на глазах, обратиться в дымок собственной сигареты и диффузией слиться с атмосферой вашего воздуха.
Впрочем, мизерная частичка еды определенно-таки усваивалась, успевала впитываться в стенки скукожившегося желудка в краткие затишья, когда образовывалась теплая тошнота и из нее вырождалась со временем ставшая легчайшей, как радужный сон в летнюю ночь, очистительная рвота. Иначе я бы умер от полнейшего истощения.
И все образовывалось совсем неплохо, поскольку даже к рвоте я привык и смирился с этой маленькой шалостью, если б не еще одно «но»…
Дело в том, что «белый» вызывал у нас с Инессой многодневные запоры. Чем оказывал возмутительно пагубное воздействие на функционирование пищеварительной и выделительной систем. Какое-то чересчур тормозящее воздействие. Об этом аспекте бытия друзья-спортсмены и не догадывались; с другой стороны, таинственное племя героиноманов ведало очень хорошо.
Случалось, с утра в полдень я необычайным усилием преодолевал соблазн запустить по ноздре и терпел пару часов для того, чтобы сходить в туалет и от души просраться. После долгого и мучительного процесса дефекации, буквально разрывавшего внутренности, на свет божий нагло являлся скупой плод обильного потовыделения, физических усилий на грани возможного, стонов, причитаний и дворовой лексики – малюсенькая горсточка экскрементов, напоминающая застывший цемент.
Инесса, к нашему обоюдному несчастью, вообще не могла избавиться от шлаков. Муки ее, как правило, оставались также безрезультатны, точно бесплодные смоковницы. Несмотря на варикозные прожилки на лбу и висках и мимику телепузика. От невыхода продуктов жизнедеятельности, мой бледненький цыпленок начал покрываться противным бисером прыщей.
Инессе такой поворот событий весьма не нравился, как не понравился бы любой женщине, стремящейся выглядеть привлекательно. «Девушка года» пробовала все, и пилинги скраб-кремом с абрикосовыми косточками, и очищающие лосьоны линии «Орифлэйм», и глиняные маски с минералами Мертвого моря, и даже вакуумную процедуру «dry clean only» (похожую на извращение) толчеными плавниками океанического окуня. Не помогало, однако, ничего. Личико по-прежнему буйственно цвело. И это было отчаяние, и это был крах…
Но спроси меня, безвыходных ситуаций не бывает; хороший выход или плохой, это другой вопрос, но выход, как таковой, найдется всегда.
Обращаясь вопреки сюжету сказки из прекрасной царевны в склизкую бугристую жабу, теряя остававшиеся фрагменты гладкой кожи, близкая к помешательству Инесса за момент до крушения всего мобилизовалась и оперативно изобрела панацею – слабительное плюс минимум еды. Просто, как все гениальное. К тому же, следуя женскому наитию, практично. А еще говорят некоторые субчики, что у женщин ума нет. Женоненавистники! Есть, оказывается! Когда дама теряет красоту, у нее, вероятно, происходит усиленный приток обогащенной кислородом крови в нешуточно обремененную голову, а результатом становится правильное решение.
Ее полоумный интеллектуал Иван Викторович Царевич, тот самый, что втихаря и Бонд, тоже решил прибегнуть к новейшей разработке Института Кожи, руководствуясь, естественно, лучшими побуждениями. Царь Бондевич был уверен в несомненном успехе столь глубоко научного подхода к опростанию глубин чрева и буквально уверовал, как в святые мощи, в принесенный женщиной дурадол для кишок. Однако ж, в первый и единственный раз Виктора Дурадоловича жесточайшим образом наказали. За жадность или веру. И случившееся гигафердипердозное фиаско имело далеко не оздоровительный эффект на нутряную ветошь благородного организма.
Вместо того, чтобы послушать прагматичную подругу и выпить одну, ну, максимум, две капсулы, я украдкой проглотил вдогонку еще шесть. В свою очередь, мудро полагая, что застывшую в недрах бетонную смесь удастся растопить никак не меньшим количеством.
Долгое время ничего не происходило. Ни бурных шевелений, ни робких урчаний, ни спазматических предвестников. Тишина. Я вдумчиво вслушивался в персональную анатомическую вечность, и решился было добавить спасительного средства, но неожиданный прорезной позыв в весомой степени меня от глупости избавил.
Случившееся после, процессом дефекации и очищения от зашлакованности назвать нельзя. Ни под каким предлогом. Началось чудовищное мегадристание, рашпилем продиравшее все без исключения кишки и кишочки. Как сказал французский поэт, «Орест опиума нашел свою Электру». То бишь, мою прямую кишку.
Вылазки в туалет продолжались всю ночь. Беспардонно, то были отнюдь не позывы, но – призывы. Призывы бежать, нестись, лететь, ударяясь пальчиками ног и коленками о косяки и плинтуса. Скорее, шустрее, проворнее! Да уж, натурально по отечественному классику, «поди, удержи себя, когда растанцевавшись, захочется сделать хорошенькое па». Ведь если попытаться сдержаться и удержать, результат нерасторопности будет медленно, но верно, стекать по междуножию – унизительный жребий!
На биде я прописался до утра. Засада! Не выручали даже огромные дозы вынюхиваемого героина, должного этот процесс хотя бы приостановить. Куда там! Добродетели «белого» сильно потускнели, а к одной неразрешимой проблеме добавилась другая, правда, гораздо более привычная: теперь я еще и блевал, с постоянной периодичностью. Дичь! А уж когда фазы выделений совпадали, каждый раз в холодном поту, ознобясь, со слипшимися волосами и цианистой гримаской, я в очередной последний раз проклинал все на свете и прощался с жизнью.
Клокочущее нутро затихло с рассветом. Изодранный, измочаленный донельзя, с лицом запачканного цвета поднебесной империи и геморроем до колен, я буквально валился с ног. Ни за что на свете я не желал бы хоть когда-нибудь повторить давешний пассаж. Я предал анафеме запоры, слабительное, свой непролазный умище и алчность естествознания. Впрочем, никогда, наверное, «не следует слишком торопиться с выдачей Неведомому расписок в окончательном расчете с ним», как сказал французский прозаик.
И все-таки, мечта идиота сбылась. Королевич почистился. Притом, со всех сторон.
Когда все нормальные люди приводили себя в порядок и отправлялись на работу, я только-только коснулся простыни своей половины дивана. Несомненно, я заслужил право отдаться Морфею.
Инесса тоже хотела баиньки, поскольку ночной маетой, сопровождаемой целой какофонией звуков и стенаний, я лишил ее должного отдыха. Но оставаться в постели она не могла. Ей оказывалось просто необходимо именно в этот день присутствовать на занятиях в институте. В состоянии нервного срыва, всем стихиям и смертям назло, моя фея собралась, занюхала и уползла. А я, наконец, безмятежно заснул. Кстати, «по-большому» кисонька так и не сходила. Действие препарата настигло ее лишь к вечеру и заветное осуществилось в совершенно нормальной форме.

В один из дней конца марта наша троица, запоздало отмечая Международный женский праздник, нанюхалась просто в срань господню в горячо любимой «Калифорнии». И торжество обещало состояться. Но, к жалости, около трех после полуночи в нестройных рядах произошла потеря. Постоянно пытающийся впасть в желанную сладостную кому и при этом непрерывно блюющий Алекс сломался. Измотанный тошнотой, ошалевший от вынюханного, он простительно дезертировал в сторону дома. Я и Инесс, два несгибаемых бойца наркотического фронта, остались до победного конца. Словно испытывая друг друга на прочность.
Зарядив пару автоматов, мы сели поиграть. Как повелось, совсем не ради выигрыша – он в любом случае не стал бы хоть сколь-нибудь значимым. Просто постоянное мелькание пестрых символов на барабанчиках казалось уютным и забавным.
Выбранные нами бандиты стояли рядом. Мы продуманно так расположились, дабы иметь возможность тормошить однополчанина, когда тот погружался глубоко в себя, утрачивал чувство пространства и времени и зависал, медленно подаваясь корпусом вперед и вниз, пока обреченно не тюкался головой в панельку управления. Случалось, мы игнорировали окружающий мир одновременно, и тогда первый, коснувшийся лбом «однорукого», по приходу в настоящее, ласково тревожил покой второго, только собиравшегося в это досадное препятствие упереться.
«Сладкая парочка» представляла собой со стороны печальное в своей нелепой фантасмагории зрелище. Однако, подобные клиенты не слыли редкостью в этом баре; вызывающим манерам никто не удивлялся – привыкли.
Утомившись игрой, мы меняли декорации и, переместившись за барную стойку, предпринимали обреченные попытки аккуратно попить чаю. Однако по прошествии нескольких минут неизменно впадали в нашу обычную нирвану; иногда – с чашечкой в руке. И тогда неотъемлемая часть ритуала – касание головой стойки – возвращала нас уже не к игре, но к чаепитию.
В накрепко стабильном режиме бодания с окружающей средой пролетела великолепная ночка. Вечеринка, можно сказать, удалась на славу. Скорбелось только, что куражились без Алекса.
К сути: бар работал круглосуточно. Но ранним-ранним утром для колоритных персон обслуживающий персонал сделал небольшое исключение. Видя, что мы с неизбежной периодической постоянностью впадаем в трансцендентальное уныние и ловко отключаем мозг, дюжий охранник в пятнистой униформе терпеливо дождался, пока я самостоятельно выйду из клинча, и, очевидно, предварительно заручившись молчаливой поддержкой девочек-барменш, очень вежливо, опардонившись на русский манер, намекнул, мол, заведение закрывается.
Остекленевшим взглядом я не спеша обвел зал. Никого, кроме безмятежно прикорнувшей на «бандите» Инессы не обнаружив, понял: «Пора отсюда делать ноги».
Привел подругу в относительный порядок и объяснил, как мог, на языке глухонемых, что искать нам здесь больше нечего, а в других краях ждут интересные приключения. Чопорно собравшись и расплатившись, спустя десять минут мы уже курили сигареты на свежем воздухе.
На улице стало неожиданно тепло. Куда-то исчезла вечерняя промозглость, и это изменение климата привело нас в неописуемый восторг… Когда бестолковая топотня возле машины наскучила, мы с уважением погрузили в нее собственные тела и медленно покатили в произвольно выбранном направлении. В одном из первых попавшихся ларьков я купил незаменимый атрибут героинщика – бутыль минеральной воды. Чтоб приятнее блевалось.
К восьми утра Инне надлежало попасть в поликлинику, сдать кровь на анализы. Я сильно сомневался в целесообразности этой процедуры вообще и в точности сданных в столь захаренном состоянии анализов в частности. Но позеленевшая от героина Инесса твердо стояла на том, что так надо. Я долго на нее смотрел и вразумел, этот клин не выбить. Ладно, сказал, если надо, значит – надо, и пусть будет так, как надо, потому что надо… Время уже подходило к половине восьмого, поэтому я подъехал к зданию поликлиники, разнюхался сам и нанюхал Инесс. Раз ей, по ее словам, не повредит, мне не жалко. Покуривая и поблевывая, мы коротали оставшееся время.
В начале девятого, серо-зеленая лицом, находящаяся во власти прострации, дама моего сердца угловато двинулась на сдачу анализа. Двинулась вот так:
А я подумал: «Хорошо, хоть не донорской крови – вот бы нуждающиеся раскумарились!»
Не желая принимать активного участия в бредовой авантюре, я расслабился в авто, упершись головой в руль, – так было удобнее.
Через какое-то неосознанное время вернулась лишенная толики отравленной животворящей жидкости, еще более землистая Инночка, и мы отправились восвояси. Чувствовалась явная потребность выспаться… Как ни парадоксально звучит, но дома, после почти сразу же отторгнутой прихотливым нутром чашечки модного «Нескафе», мне взбрела в голову мысль о необходимости в этот светлейший день обновить гардероб и порадовать торчащее семейство покупками.
И приведя себя в более-менее человеческий вид, нацепив темные очки, мы вновь отчалили, в начале внезапного шопинга решив посетить здание городского цирка – престижный тогда оплот разномастных торговцев шмотками.
По прибытии сделал пару небольших дорог. Чисто для поддержания формы. Нюхнули и отправились.
По недоразумению я не узрел один весьма значимый аспект действия наркотика. После чересчур удалой ноченьки наши потрепанные в боях организмы оказались настолько ослаблены, что двух самых что ни на есть оптимальных линий с избытком хватило для того, чтобы мы временно погибли. Но не резко и не сразу – в этом-то и сокрылась вся пакость; мы уже вошли в само здание и даже поднялись на второй этаж – промежуточную высоту, - проявляя стойкость духа. Там, собственно, нас и накрыло. Будто снежной лавиной в горах. И даже хуже…
Двумя лунатиками средь бела дня, забуревшие изможденными лицами, с безумием в излучениях глаз, в сомнамбулической невесомости бродили мы среди пестрого великолепия, изредка натыкаясь на кого-то или чего-то; на несколько затяжных секунд упираясь полузашторенными очами в какой-нибудь лоток, мучительно соображая, зачем же нам это все?
Продавцы с нескрываемым удивлением наблюдали за потусторонней парочкой. Это не «Калифорния» – здесь к такому не привыкли. Сплоченные несуразной долей, мы, точно два незваных клоуна, ненамеренно и бескорыстно забавляли публику. Бесплатное шоу: «Наши в цирке!», и бредово-оранжевая муть на невидимой афише. Чего скрывать, я бы и сам с удовольствием понаблюдал за чем-либо подобным. Со стороны… Но тогда именно мы с подружкой и стали главными героями бесподобного экспромта. Не хватало лишь Алекса. В качестве конферансье…
Себя необходимо было срочно выручать. Безусловно, на окружающий барыжий мирок нам просто-напросто забить, но все же, согласитесь, больно неловко… Впрочем, несерьезное отношение торгашей в мгновение ока изменилось на почтительное льстивое сострадание, стоило мне невзначай обронить про первой покупке чего-то пухлую «котлетку» из перетянутых резинкой стодолларовых купюр. Далее уважение нарастало снежным комом, прямо пропорционально количеству сделанных покупок. То есть, строго по возрастающей. И каждый, кто хотел нам продать – продавал. Нужно или не нужно – потом разберем… И мы не стали изгонять их из ихнего храма. Мы поражали их умы финансовой мощью… Я вошел в раж…
Накупив в горячечном припадке немерено всякого барахла, ничего нам больше не оставалось, как погрузить эту охапку в машину и триумфально отправиться домой.
А там, в протопленном гнездышке, возбужденные от столь впечатляющего похода, будто два придурка-романтика, мы разбросали по супружескому ложу новенькие наряды и попытались…заняться любовью! Неповторимый ракурс! Что-то, понимаешь ли, накатило… Увы, любовь осталась платонической. После бестолкового петтинга я осознал полнейшую бесперспективность юношеского порыва и прекратил всяческие потуги обладания женщиной. Проблевавшись перед отходом ко сну, мы наконец-то угомонились.
Сон у меня был мертвецкий. Я спал настолько крепко, что вечером послеследующего дня проснулся в той же позе, в которой застыл позавчерашним утром. Да и пробудился-то лишь оттого, что бренное тело затекло без движения. С трудом и не торопясь, я присел за трюмо и путем нехитрых манипуляций превратил несколько кропалей герика в две прелестные дорожки. Нежно разбудил эмбриончика Инессу, и мы отведали «фирменное» блюдо… Через полминуты я уже находился в нормальном рабочем состоянии: блевал в окно второго этажа.

Пару суток мы вообще не выходили из квартиры. Пополняли запасы силенок, изрядно подорванные героиническими сорока восемью часами празднования Женского дня. Отсыпались зимними медвежатами, а в часы бодрствования к каждой понюшке обрядово меняли прикупленные кацавейки и анорексическими цветными тенями встречались в зале, у столика с линиями.
Благородное уединение нарушил Алекс, приехавший к нам в гости со своей очередной подружкой, весом «белого» для меня и Инессы, и граммом пахучего гашиша для всех.
Раскрою не свои карты: Алексовы девушки последнее время мимолетны. Не успеешь запомнить имя избранницы, как она переходит в разряд «бывших». Я предполагал, что героин и ему не оставлял ровным счетом никаких сил и желаний для сексуальных утех. Вероятно поэтому, за день, два, три – самое большее, - вдоволь наобщавшись с девушкой, может быть, и присунув разок, а может, чисто интеллектуально, дабы отвлечься от одиночества, мой друг ее оставлял, притом, наверняка, в недоумении, и через какое-то время заводил новую диву. Так и шло…
Засев у окошечка в нашей взъерошенной спальне, я делал косяк; остальные расположились на диване и предавались пустой болтовне. Маленькими кусочками я отщипывал «пластилин» от монолитного кубика, пока не сощипал его целиком. Потом тщательно перетер гашиш с заранее выпотрошенным из сигареты табаком. Взял у Алекса опустошенную им огромную папиросу «Казбек» – самое то, - и забил под самый верх. Получился не косяк, а косячище. Шедевр ностальгического пост-модернизма.
Я приоткрыл окно и подсел к компании. Алекс профессионально «взорвал» протянутый мною шедевр, несколько раз затянулся и передал его вместе с пепельницей Инессе… «Монстра» хватило на четыре неторопливых круга, и это оказался замечательный косяк, вопреки моим скептическим ожиданиям. Ибо я, как подлинный морфинист, героинщик и опиоман, стал заочно презирать травяной кайф. Зачем же, думал я, засирать мозги «прошлогодним психоделическим снегом», когда актуально обострять и ускорять ум без глюков и нервозов нынешней «белизной»?
Как бы там ни было, нахлобучило нас круто. Диванчик растянулся в залиловелом тумане и мягко куда-то поплыл, как плот Тура Хейердала. Или полетел, как ковер-самолет. Наверное мы слишком давно не курили дурь… Из неустановимого для истории первоисточника разродился истерический, до пускания ветров, смех, обуявший всю компанию, завершившийся, как и следовало ожидать, закономерными коликами в животе.
Обессиленные, мы перебрались на кухню пить чай с печенюшками и курить сигареты… Господи! Как меня рвало по загону! Серийно, точно ракового больного, десять, двадцать, тридцать спазмов подряд и казалось, что вот-вот подохну от удушья…но всегда случался перерыв, я перехватывал дыхание и – шел на следующий заход. Так некоторые чихают с перепоя – до сотрясения мозга.
Но – отпустило. И как в стародавние времена нас кайфово поперло волками по бездорожью.
Тачку Алекса оставили у нашего дома за ненадобностью: неполадки с магнитофоном, временно, конечно, но какая же езда в опийно-каннабиноловом дурмане без музыки? Это на грани облома. Покатили на моей.
Скорость. Постоянная смена пейзажей. Громкая музыка, проникающая в каждую клеточку серого вещества (спасибо технологии «хай-энд»), в некотором роде сравнима с полетом, только по земле. Возбуждает, а?
Замечательно, что отечественные копы тогда мало знали о симптомах наркотического опьянения и таких чумовых водителях, как я. Прямо выражаясь, полнейшими были профанами. Отлавливали и наказывали в основном алкогольных шоферюг и ездоков, и то, лишь потому, что от бедолаг исходил сивушный запах. С наркоманствующей братией дела обстояли иначе. От нанюхавшихся клеев, ацетонов и порошков, наглотавшихся «колес» и «марок», заколотых в гнойники «винтом» и «ханкой» или обкуренных растительностью, алкоголями, как таковыми не пахло. И удивленные жадненькие мусора обыкновенно оставались без добычи, тет-а-тет со своими подозрениями. А раскайфованные гонщики – с водительскими правами и в прежнем, несомненно приятном состоянии. В худшем раскладе, докопается мент до не пристегнутого ремня или всегда отсутствующей аптечки – ну и пес с ним! Прошелестишь несерьезной ассигнацией, зато какое удовлетворение от созерцания правохранительного бессилия!
Бывало, с превеликим трудом вылезая из салона авто и теряя в вертикальном положении астральные ориентиры, я отделывался всего-то легким испугом, оправдывая собственную едва ли не бессознательность опасной болезнью: открытым туберкулезом, гепатитом D, ухудшением самочувствия в связи с отравлением грибами. Священными. Шутка. Менты, интуитивно чувствуя, что со мной что-то не в порядке, в итоге же получали свой утешительный приз в виде штрафа за недостаточное давление в шинах, на которое я указывал самолично, притупляя бдительность. Я получал приз свой – повод поглумиться над порожними поползновениями придурка в портупее.
В моей частной практике произошло немало случаев галлюциногенного общения с гаишниками и подобными существами. Один достоин упоминания, как пример.
Как-то раз, в самый неподходящий момент меня посмел тормознуть усато-огромный мусорила. Словно зомби, я кое-как выбрался из машины. Шатаясь, нетвердой рукой протянул ему еле найденные в бесконечных карманах документы. Пока он с неописуемо серьезным выражением лица их изучал, меня шланговало рядом из стороны в сторону. Изредка я посматривал на него гипнотически-остекленевшим взглядом, ему, по счастью, непонятным. И вся эта формалистика закончилась бы гораздо скорее, но мне оказалось суждено испытать в тот день цепенящий нервоз.
Я не сдержался. Резко ощутил уже подкативший к голу комок и… Предварительно не отвернувшись, мигом отрыгнул пищу прямо перед собой. Конкретно на стоящего в пол оборота стража порядка. Брюки его одним махом превратились из строго форменных в неформально загаженные. Ботиночки приняли на себя остатки, но выше кобуры на ремне зловонная струя не попала. Напора не хватило… Мент, мягко говоря, несколько изумился такому повороту событий. По мне пробежал офилогический холодок. На мгновение воцарилась панисламская тишина.
Явно со мной что-то не то! Утюжными движениями он жезлом пытался смахнуть непереработанное, душевно хвалил меня погаными словами и в итоге, остервенев, решил провести экспертизу. На предмет моего нетрезвого состояния. Ну и пожалуйста. Я, может быть, нетрезв, ваша правда, дяденька, однако, принципиально не пью… Затем, так и сяк разглядывая девственную трубочку, говяжьим голосом униженного и оскорбленного, коп полюбопытствовал, что же это со мной?
Вопрос врасплох не застал. В мельчайших деталях я продекламировал душераздирающую фасонистую историю о бессоннице и дистрофии после мусульманского заточения, о неимоверно разросшейся язве желудка, о пуле, застрявшей рядом с анальным отверстием и проблемах со стулом, о том, как по личной просьбе министра обороны меня осматривал министр здравоохранения, и последний настоятельно рекомендовал не сдерживать шустрый внутренний яд под угрозой выкидыша платинового трансплантанта прямой кишки, через которую я теперь и мочусь, а заодно прописал инвалидность и персональную пенсию. И я достал левые ксивы калеки и участника.
Мент отпустил меня с миром. Даже не оштрафовал по крупному, и простил испачканные брючки. Жена постирает, как сказал он. Я пожалел женщину. Впрочем, так им и надо. И ей, и ему…
Сейчас, увы, наступило совсем другое время. Продвинутая молодежь воспитала на свою голову не менее продвинутых милиционеров. Теперь на специальных семинарах их натаскивают, как пограничных собак, на то, чтобы с большим процентом вероятности определять, в каком состоянии находится человек и вследствие чего, а в диспансерах появилось пугающее множество тестов «на допинг». Так что беззаботно кататься и кайфовать становится все труднее и опаснее.
…А тогда мы налетались вовсю. Посетив прежде несколько увеселительных заведений и загнав в носоглотку «белого» до фантасмагорической гармонии полета и падения, мы единогласно пришли к выводу о том, что лучше «Калифорнии» для нас в этом городе пока ничего нет. И поборов застенчивость героиновым опьянением, вновь висели над игровыми автоматами и пытались пить чай. Или кофе…

За пролетевшие в наркотическом беспамятстве позднюю весну и непонятное лето отношения с Алексом похолодели. Мы не поссорились, не разругались - течение жизни как-то само собой разнесло нас в разные стороны. Каждый погряз в индивидуальном паскудненьком болотце и что-то там обособленно гонял в мелкобытовой жиже. Я продолжал проживать с Инессой. Алекс наслаждался упоительным одиночеством, находя очарование в разрывах бессмысленных связей и уединенном оплакивании очередной погребенной Магдолины на краю свежевырытой могилки, предназначенной для следующей. Но я по-прежнему искренне считал его своим другом и всегда был рад нашим редким встречам.
Однажды по осени Алекс заглянул к нам в гости вместе с Яном. Кто такой Ян и к чему приведет это знакомство, я и не догадывался.
Посидели. Поговорили. Сговорились. И тремя мушкетерами, лукавя взглядами, минут через тридцать отбыли «по делам», с чистой совестью направив колеса авто в ночной клуб. Одурманенный женоподобный д’Артаньян сторожил Ла Рошель, снабженный белым «дерьмом» под завязку.
Неплохо разнюхались на стоянке, – но так, чтобы не теряться, - заплатили за вход и традиционно для нас с Алексом расположились в дальнем уголке бара. Поначалу непринужденно разговаривали о каких-то мировых проблемах, прикалывались над глупыми телками, травили анекдоты средней степени тяжести, словом, топили лед, привыкали друг к другу, по крайней мере, я и Ян. В общем, все происходило так, как и должно при первой встрече незнакомых до того людей. Алекс же оказался знаком с Яном давно, еще по Майкопу своего детства.
Героин активно помогал наводить мосты. Во многом именно благодаря ему атмосфера за нашим столиком быстро стала душевной. Изредка кто-либо из нас с извинениями оставлял столик и трепетно блюдя приличия отправлялся в туалет, справить опийную нужду. Пару-тройку раз мы вместе покидали бар и клуб, выходили чуть ли не под ручку подышать воздухом на улицу, а заодно запустить по ноздре в авто.
К середине ночи общими усилиями ледок стаял. Сбежав из надоевшего клуба, мы засели в машине. Пошли уже весьма откровенные разговоры, и вскоре, преестественным образом создалось впечатление, будто знакомы мы давным-давно, хоть и встретились только сейчас. Удивительно, мои взгляды на эту жизнь во многом совпадали с взглядами Яна. Подлинно, он, как и я, относился к той же категории людей многих невнятных призваний, именующих себя, в силу широчайшей неопределенности занятий, свободными художниками или бродягами по-жизни. Поэтому, из-за схожести интересов, у нас наметились вполне серьезные основания, как для дружеских, так и для деловых отношений… Самозабвенно насладившись обществом до рассвета, мы разъезжались лучшими друзьями. Алекс же, по одному ему ведомым причинам, впоследствии предпочел уйти в тень.
Достоверной информации о Яне я не имел. Да и не хотел иметь, несмотря на более чем странную фамилию. С помощью «белого» я уже вообще никого и ничего не хотел иметь, но это так, про между прочим. Хотя, верно и то, что в знании – сила. Итак, я стал тунгусом, что нашел метеорит и не догадывается, что с ним сделать. Знал лишь, что Ян приехал из другого города, снял здесь квартиру и пытается акклиматизироваться на новом месте, среди новых людей. Причинами, вынудившими его покинуть историческую родину, я никогда не интересовался, считая неприличным. Захочет – расскажет, а допытываться не в моем стиле. Не из сирот я и школу милиции не заканчивал. В каких связях с Алексом он состоял – неведомо. Но то, что он был той же масти, что и я, виделось невооруженным глазом.
В один из последующих вечеров, как-то непринужденно, мы разговорились о его планах на будущее. И он, осторожненько так, начав дальше издалека, предложил мне составить ему компанию в одном рискованном предприятии. Суть проекта заключалась в следующем: Ян обладал на своей стороне прочными связями в среде крупных торговцев разного рода отравой, и мог бы положительно решить вопрос об оптовых поставках наркотика сюда. Дело было в том, сможем ли мы найти рынок сбыта и контролировать реализацию. Здесь необходимы возможность закрепиться, некоторые знакомства и дальнейшая грамотная раскрутка выгодного дела… Я мог ему помочь. Не безвозмездно.
Мы поладили после того, как в общих чертах выработали план действий и решили полученную прибыль делить пятьдесят на пятьдесят. Я принял предложение о компаньонстве.
Наикрутейшее предприятие вызвало у меня проникновенную симпатию по трем причинам. Во-первых, мне вообще нравились оправданная опасность и риск. Без них жизнь представлялась невообразима скучна и обыденна, а я и так слишком засиделся. После многих разочарований, после потери веры в «институт семьи и брака», я не испытывал никакого желания прозябать жизнью нормальной, не хотел настрогать обрубочков-детей и зажиреть домашним котом, разучившимся ловить мышей. Тем паче, я полностью освободил себя от каких-либо догм морали. А человек без морали – свободный человек.
Да, у меня была девушка. Я с ней жил. Она меня, хочется верить, любила. По иронии судьбы, я ее не любил. Но она являлась верным и уважающим меня человеком. Поэтому ее существование я старался сделать максимально комфортным, заботу об этой женщине находя приятной. Однако думать о какой-то там любви не хотел. Это отнимало у меня слишком много эмоциональных сил и тогда казалось напросто излишним.
Нет, я не стал закомплексован и зол на весь мир. Мне на этот мир наплевать…
Вторая причина, объяснимо, в деньгах. В мире подлого чистогана они практически во всех ситуациях играют решающую роль. Без них – ну, никак! Кто-то может презирать грязным способом заработанные деньги, но, скорее всего, только делает вид, что презирает. Любой человек всегда ищет средства к существованию, и побольше, насколько возможно побольше. И я тоже не исключение. Хотя особой распирающей страсти к ним не испытываю. Просто, как ни крути, они необходимы. И они никогда не пахнут неправедно. Я много нюхал, я знаю.
А третья причина – угадайте мелодию с трех нот – конечно же, сами наркотики. Свободный доступ. И представить свою жизнь без них я был уже не в силах. Меня засосало в эту трясину. А тут столь неправдоподобный шанс! Супершанс! Упустить его я себе позволить не мог. Ведь стоит только наладить индустрию – все, «перпетум мобиле» завертится. И выкуклится не жизнь, а беспросветный рай…
В совокупности три причины органично соответствовали моим устремлениям, а грядущая кампания воспринималась вещью разумеющейся. Весь мир у твоих тощих ног. Владей!

Несколько дней занял поиск кандидатов на вакансии строго подконтрольных дилеров. Более или менее надежных. Впрочем, какая, собственно, речь может идти о надежности в беседе о тривиальном зелье? Наркомания – крысиный мирок, где каждый – уже падаль. Но мы прекрасно понимали, по каким правилам предстоит играть, и старались заранее предусмотреть если не все, то многое.
Когда команда была сформирована, способнейшего дилера мы поставили «генеральным менеджером» «Героиновой компании». В его непосредственные обязанности входило получение порошка, распределение его по точкам, контроль за продажей и ежедневный сбор денег. А также каждодневный отчет о проделанной работе непосредственно перед нами. Незадолго до получения первой партии героина, мы провели с нашими сотрудниками профилактическую работу. И как могли, объяснили им, что к чему в этом лучшем из миров.
Вскоре Ян созвонился с «большой землей» и обозначил конкретные сроки доставки сюда первой, относительно небольшой, пробной унции порошка. Мы согласились сразу особо не гнать, а запустить дело малой скоростью, дабы избежать любых ошибок в становлении бизнеса; механизму реализации требовалась притирка. Ведь случается, ничтожнейшая мелочь оказывается роковой, приводит к трагическим последствиям. А нам не очень-то любовалось, сидя на нарах казниться за какой-нибудь плачевный нюанс.
Итак, фактически учтено все от нас зависящее, просчитаны возможные и невозможные ситуации. Остальное - благосклонность фортуны и благоприятное расположение звезд. Потому, после совместной, тщательной доработки подробнейшей схемы действий, нам оставалось лишь собирать денежки и вести пристальный учет порошка. Получалось так, что сам героин мы не трогали, за исключением случаев его получения. Ну и того количества, которое необходимо для собственного потребления. Вместе с тем, если прибывающий порошок мы и встречали лично, то никогда и никому в руки его не отдавали. На этом нас подловить пронырам из ОБНОНа было невозможно. Теоретически компаньоны создали единственно верный вариант системы, и грамотнее поставить щекотливое предприятие едва ли возможно. В провинциальном масштабе, разумеется. Пабло Эскобар зачислил бы нас в свою братву…
Первая партия прошла на удивление ровно – добрый знак. Встретили. Аккуратно доставили в промежности у Инесс. На трамвайчике… Для пробы раскатали из розовых комочков по паре дорожек и…озябли над вскрытым «мазлом» на часок. Качество отменное. Первые руки. Три семерки… Однако реализовывалось это относительно небольшое количество гораздо медленнее, нежели мы предполагали. Ведь еще мало кто знал о наших точках. Но мы в итоге остались довольны результатом. Далее нужна была лишь в определенном роде реклама. И качество нашего порошка послужило этому отлично.
Когда экспериментальная партия тихими стопами подходила к концу, Ян заказал следующую, крупную. И вот, прошел свой срок и клиенты потянулись непрерывным потоком. В шелудивом мирке травли подобные новости разлетаются по всем направлениям голосовым телеграфом. Таким образом, машина криминального бизнеса плавненько и постепенно стала набирать обороты.
Впоследствии пошло как по накатанному. Героин поставлялся от нас в количествах, достаточных для бесперебойного функционирования сети дилеров в течение пары дней. И каждый раз в новое место. Затем с сотового телефона-«пирата» на пейджер генерального сбрасывались координаты места и времени. Тот приезжал, забирал порошок, а мы наблюдали за происходящим со стороны. Позже тот самостоятельно, но сообразуясь с данными ему инструкциями, распределял наркотик по дилерам и собирал с них деньги. А вечером являлся к нам, отдавал наличные, получал новые инструкции и ответы на вопросы…
Безусловно, мы понимали, что наряду с финансовым позитивом непреложно возникнут и проблемы. Вполне логически объяснимая взаимосвязь. Между прочим, самой серьезной грядущей препоной мы считали вовсе не органы и закон – ты денежки хавают за обе щеки, только попадись, и сутки не просидишь, вынудят, падлы, откупиться. По нашим прикидам главная опасность исходила от других ублюдков, от тех, кто непременно и с удовольствием примутся любыми способами грабить и кидать дилеров.
Оттого дилеры заблаговременно получили на этот счет жесткие указания, некий свод незыблемых правил действия в критических ситуациях, своеобразную конституцию, десять заповедей барыги, включавших такие основательные столпы, как:
а) не бодяжить отраву;
б) не продавать наркотик впервые появившимся клиентам, если они не направлены нами или другими проверенными клиентами;
в) не давать порошок в руки ни под каким предлогом, пока за него не получены деньги;
г) никому не открывать кредит;
д) всегда заставлять себя немного подождать;
е) сразу же связываться с нами в случае назревающих конфликтов;
ж) не иметь при себе наркотика;
з) никого с собой за ним не водить;
и) не влезать перед нами в долги;
к) никому из клиентов не верить.
Если же соблюдавшему разжеванные, разложенные по полочкам, вбитые в голову десятидюймовыми гвоздями предосторожности дилеру так или иначе приходилось безвозмездно расставаться с героином, с нашим героином, тогда я и Ян разрешали эти текущие вопросы более чем пристойными методами. И действительно, обычно, возомнившие себя крутыми гангстерами отморозки, после расплаты за отнятый по беспределу «белый», крутизной себя уже не считали. По крайней мере, их сопли-слюни-слезы, спешно занимаемые у родных и знакомых суммы, а подчас и расчет натурой, яснее ясного давали это понять. Грабить наших дилеров не позволялось никому. Возмездие гарантировано.
Конечно, и дилеров приходилось держать в узде. Особливо касательно первой заповеди «Героинового Завета». Собственно говоря, именно качество стало нашей визитной карточкой, фирменной маркой скромного частного предприятия. Добавлять в порошок по древней как мир барыжьей привычке что-либо инородное, вроде толченого в пыль димедрола или сахарной пудры настрого запрещалось. Бывало, контролируя соблюдение сего незыблемого постулата, никого заранее не предупреждая, мы наносили визит избраннику и проверяли наркотик на примесь, а также его количество в чеках. Получив пару раз по внезапно выросшим рогам, притом вполне заслуженно, парни быстро осознали, что все должно быть именно так, как мы от них требуем. Стали уважать законы шефов, как свое мнение.
Что и говорить, бизнес требовал постоянного, пристального внимания. День – решение насущнейших проблем, вечер – профилактические встречи с коллективом, ночь – окончательный расчет и полнейшая аналитика происходящего. Тяжко, но пускать самотеком денежные потоки непростительно глупо. Только контроль, око на затылке, круглосуточный интенсив серого вещества вкупе способствуют процветанию. Это – непреложный закон всякого вида предпринимательства. А наркоторговля есть лишь узкоспецифический род коммерции. Противозаконный - да, но и все.
И Ян, и я думали о возможных перспективах. Старались идти в ногу с прогрессом. Совершенствовали техническую сторону дела. И особенно – в области связи. Буквально через месяц после начала стабильной торговли мы обеспечили всех дилеров пейджинговой связью; генералу выделили мобильник. Теперь в любой момент вычислить понадобившегося сотрудника трудности не составляло. Да и парням стало попроще работать – каждый страждущий связывался с ними легко. Стоит ли говорить, что благодаря внимательному подходу произошло ускорение, заметно подскочили объемы их продаж и наших доходов?

Я вышел на иной уровень. В жизни началась новая эпоха. Дела в бизнесе шли по нарастающей, денежки потекли рекой. Так много я еще никогда не зарабатывал. Никакие предыдущие аферы ни в какое сравнение не шли с торговлей белой смертью.
Стабильно обращаясь в новорусского, я и думать ни о какой морали не собирался, считая, что если ты чего-то хочешь, то обязан это получить, а методы и способы значения не имеют. Бумажник раздувался стремительно, каждодневно назревая лопнуть «зеленым» гнойником, а деньги, по обыкновению пахли лишь краской. Совесть заткнулась, совесть была задушена пухлыми пачками крупных купюр и для подстраховки обезболена героином. А впрочем, бей криминальный запах в нос смердящей человечностью, это мало что изменило. Ничего бы не изменило. В силу некоторых объективных причин, свернуть с пути я уже не мог. Ибо сладкая горькая жизнь пришлась по душе, хотя именно о душе я тогда и не вспоминал.
Ответственность за гладкое течение процесса оказывала на меня гнетущее влияние. Я снова стал сталеглазым гончим песоволком, чрезвычайно нервным, раздражительным, готовым каждую минуту, каждую секунду столкнуться с любым неожиданным поворотом событий, с любым препятствием. И сойди вдруг с небес даже целый сонм ангелов с намерением мне помешать, я не задумываясь, а за одно и отмстив за Содом и Гоморру, перестрелял бы божье войско из пистолета, который всегда держал при себе. Без него – точнее, без них – теперь никуда. В авто я прятал браунинг в тайничок под приборной панелью, на стрелки брал с собой дешевенький «Макаров», ночью со стоянки шел домой держа наизготовку револьвер. Пусть хоть малейший сбой – взрывался, точно тротиловый заряд. Нередко впоследствии я мимолетно сожалел о своем временном буйстве. Но никогда и никому ни намеком этого не показывал. Чтоб боялись. Дисциплина в наркобизнесе – половина успеха. А уважение основывается на обязательном страхе. Иначе дело с треском проваливается.
Чтобы сильнейшее внутреннее напряжение не переросло в умственное помешательство – грань перешагнуть отнюдь не сложно, – я снимал его проверенным действенным способом – линией всегда находящегося под рукой героина. И раз уж так получилось, что по собственному желанию я оказался вовлечен в крутые дела, то и нюхать приходилось по крупному. Ежедневно я набивал свою авторучку порошком, вставлял ее в нагрудный карман пиджака и…к вечеру она опорожнялась. А еще предстояла долгая черная ночь.
Выходило, я глушил «белый» - именно глушил – дикими дозами. Одной трети моей дорожки хватило бы, чтоб начинающий наркот впал в пожизненную кому. Мало того, все возрастающий аппетит не знал никаких границ. Куда там доходяге Билли! Я не лежал часами и не разглядывал кончик своего башмака, его не видя; я вел активнейший образ жизни! Полтора-два грамма в светлое время суток, половина – в ночь. И доза нагонялась. Ведь сколько надо было порошка, вернее сказать, сколько хотелось, столько я и брал. Не жизнь, а наркоманский раек. Фанатическое побеждение толерантности. Самоуничтожение без границ.
Что до других…
Инесса тоже чувствовала себя неплохо. Правда, в силу природного различия в возможностях женского и мужского организмов, «белого» изводила она на порядок меньше. Мне казалось, толи в шутку, толи всерьез, что досадное это отставание вселяло в мою Галатеюшку некий комплекс неполноценности, и она, нюхая день ото дня больше и больше, очевидно лелеяла-таки светлую надежду доказать упругому миру, что нипочем от меня не отстанет… Но – тщетно. Меня уже невозможно было догнать. Никому вообще, а тем паче ей – слабой женщине. Хотя, объективности ради стоит заметить, что среди представительниц пола прекрасного в этих рамках равных ей не существовало. Впрочем, знавал я когда-то нескольких героиновых девочек, сумевших приблизиться к неземным рубежам дозировок. Для них летальный исход стал заслуженным уделом…
Под влиянием рода деятельности и горячо любимых гангстерских боевиков, я создал нам характерный имидж. Казалось – круть беспощаднейшая… Сам одевался строго в радикально-черное. Знакомый ювелир сварганил на заказ стопятидесятиграммовую цепь «Картье», и приходилось постоянно таскать ее на своей тощей шее. В голдовых перстнях с алмазными вставками и ониксами, в часах на плетеном браслете, с крохотной трубочкой сотика, весь из себя эдакий самолепок, я пытался выглядеть наркобароном-латиносом из голливудского боевика класса «В». Инну тоже одевал в черное и дорогое. Никаких больше цирков, лишь редкие в ту пору бутики. С другой стороны, учитывая половую принадлежность, подруге дозволялось некоторое разнообразие в цветовой гамме. Вместе с тем, и ее пристрастно увешал золотыми цацками, точно дитятя елочку блестящим стеклом…
Зимой в мою тогда уже непоправимо больную башню вкралась мысль, обратившаяся затем в навязчивую: вдруг показалось, что для пущего колорита необходимо буквально обриться наголо. Что я и сотворил с собой в сильнейшем наркотическом угаре. Инесса помогала вычистить «Жиллеттом» мой череп. Бугристый, к слову, и кривой, что по Конфуцию свидетельствует о порочных наклонностях его первоначального владельца; последующие, скорее всего, смастерят из него деталь натюрмортов «Vanitas», кубок (о, извращение!) или пепельницу (что более пристойно), - как, опять же, знать…
Получилось действительно страшновато. Высокий, тощий, в черном, да лысый… Стекловидные глаза призрачно, кристаллами горели на сплошной костистой бутафории моей головы так дико, что глядя в зеркало мне и самому становилось слегка не по себе. Бледноликий вампир… И получилось, вместо того, чтобы воплощать солидность, я олицетворил Кощея Бессмертного. Во всей его унаследованно-приобретенной красе. Показывайте робким пальчиком непослушным детям: «дядя злой, тебя съест». Стопроцентно отрицательный герой нашего смутного времени.
Направляясь в полдень на стоянку, или дефилируя по улице с Инесс, я имел обыкновение напяливать незаменимый шпанский атрибут – босяцкую кепку. Тоже, понятно, черную. Однако, иногда не терпелось мило пошалить и позволить свежему ветерку оттепели поласкать мою бритую верхотуру. И я шалил, позволяя. Чем влегкую шокировал молодых и не очень женщин, стариков-пенсионеров и просто слабонервных граждан. Мне, дураку, нравились эти упоительные моменты всеобщего внимания. Прохожие на улицах расступались. Покупатели в магазинах почтительно сторонились. Никто не стрелял сигареты и не приставал у ларьков с просьбами дать мелочевку на опохмелку.
Впрочем, поскольку имидж я бдил четко, одно все же чуть огорчало. Молодая и по весне цветущая женская плоть шарахалась от меня, как от чумы, едва завидя. Конечно, поведенческие расстройства дам являлись досадными сами по себе, но ни в коем случае не непредвиденными и, по большому счету, мне безразличными. Естественно, гангстеру трудно представить себя в образе цветущей женской плоти, но, вероятно, и я вел бы себя аналогично. Притом, чисто инстинктивно – реакция самосохранения. Или страх. Животный страх пред ликом Гос…тьфу, понесло. Ладно, понял, стоп. Перекур до тридцати трех ноль-ноль.

Безмерно приятно вечером, после тяжелого трудового дня, смастерив на зеркале полдюжины дорожек, усесться в мягкое кресло за журнальный столик, предусмотрительно подставив сбоку тазик, и обложившись пачками купюр, склониться над шифрованной бухгалтерской книгой, считать свой ежедневный доход, не облагаемый никаким налогом. Эти уютные, теплые, романтически-шелестящие вечера запомнились мне на всю оставшуюся жизнь, как своеобразная традиция, никогда не надоедающая традиция, почти религиозный ритуал. Нюхать героин в неназойливом обществе близкого человека и считать наличные – что может быть увлекательней? Я даже устроил некое спортивное первенство среди наиденежнейших дней, этакую финансовую борьбу за титул «золотого дня» недели, месяца, сезона. И скрупулезно отмечал результаты в календарике.
Мерещилось, мне благоволят божки наркотических пристрастий и алчного стяжательства. В благодарность я молил безразличное небо и туповатую землю, чтобы так продолжалось если и не всегда, то как возможно дольше. Для полноты заставлял молиться и Инессу. Хотя, заставлять ее в принципе оказывалось излишне. Какой человек не хочет, чтобы ему было хорошо?
Лично мне было очень хорошо и даже лучше. Я травился по-черному – хорошо и прекрасно! Почти ничего не ел – прекрасно и прелестно! Почти уже не блевал – прелестно и замечательно! Организм адаптировался к нагрузкам – замечательно и удивительно! Перестроился на самый жесткий режим жизнедеятельности – удивительно и восхитительно! Свыкся со своей горькой участью – восхитительно и…хорошо.
Я восседал на вершине берроузовской пирамиды джанка, но вопреки его исследованиям оставался тощ и прозрачен, как медитирующий серафим, - единственное, что вызывало легкое недовольство. Однако в целом – тоже хорошо. Сердцу легче. Что до выжженного изнутри носа, полных ненависти и ума глазных щелей, сардонической улыбки захирелого желтушного демонюги, то это мелочи, сопутствующее – плевать.
Инессе тоже было «даже лучше», и моя баядерочка травила себя не меньше, повторю, если расчет производить по стандарту, принятому для дочерей Евы. М-да, все от яблочек пошло, через сладенькое… По счастью, непутевые дочурки без зазрения совести пользуются всевозможными косметическими средствами, ловко скрывая искусным и не всегда макияжем макияж утопленницы, неизбежно проглядывающий на личике как при водной трагедии, так и при наркотической интоксикации. Что до точечных зрачков и сучковатой стройности фигуры – героиновый шарм, все завидуют.
Слегка о грустном. Как ни обидно, героиновый шик имел неявные, но пренеприятные последствия для здоровья моей расторчавшейся благоверной. В вонь прогнившие потроха, миомы матки, спайки влагалища, полугодичные задержки менструаций и прочая дребедень. Кроме вышеозначенного, все-таки настораживала сильная потеря веса тела при ее и так безупречно хрупком сложении, когда дальше худеть, вроде бы и некуда. Но она худела… С другой стороны, какая женщина не мечтает похудеть, даже принимая во внимание то обстоятельство, что далее худеть вроде бы и некуда?
Вообще-то, тогдашняя ее фигурка мне очень нравилась. Девочка-подросток. Кронпринцесса Виктория в экстазе анорексии. Дистрофийная трансвестай Твигги. Сепермодель Кейт Мосс с опиумным налетом. Высокая – метр восемьдесят. Легкая – сорок четыре кило. Или меньше? Таких полным полно пестрело в журналах о моде: тощие, изможденные, юные бледные леди. Не знаю достоверно, являлись ли глянцевые красотки зависимыми или подобный гламур был тогда актуальным? Моя «Look of the year» стала зависима. Еще несомненно красивая, но уже разлагающаяся, ухоженная кошечка… Да и глупо при серьезных делах и серьезных деньгах иметь рядом с собой какое-нибудь уебище… Я старался, чтобы пассия парила на высоте, и к изначально данной внешности щедро добавлял средства по ее совершенствованию. Или сохранению.
Довольно часто, когда мы бродили по магазинам, торговым центрам, бутикам, или просто прогуливались, я замечал завистливые взгляды мужчин на свою спутницу. Мне это, конечно, льстило. Но я не таял, я втыкался в красноречивые и масляные, раздевающие взоры ценителей своим леденящим кровь рентгеном и пресекал происки. Это, кстати, мне тоже нравилось. Скажу смело, мало кто мог выдержать сквозной выстрел в упор. Очень мало кто. Никто практически. И я с удовольствием размышлял о том, что раз ты, похотливый гаденыш, глазки опускаешь, в сторону косишь, то ты, мелкочленный короед, однозначно не достоин права на пусть и теоретическое обладание моей женщиной.
В этих скользких, глистообразных наблюдениях исподтишка явственно читалось восхищение и стремление согрешить. Еще бы! Лицо греческой богини. Ноги от ушей, которые я признаю лучшими женскими ножками, когда-либо имевшими место рядом со мной. Совершенная по форме попочка-ягодка. Секси, одним словом… Определенно вызывающая картинка: Девочка-Недоступная-Кошечка рядом с Кощеем.
Многие ее хотели, многие… Я – не хотел. И дело вовсе не в ней, дело во мне. Я ничего не имел против ее присутствия в моей жизни, но трахать ее мне стало абсолютно по барабану. Между тем, ларчик открывался просто: потребление героина, подавляющего всяческие проявления либидо, способствовало так называемой эмоциональной импотенции. Я хотел героин. А ее, девочку-модель, не хотел. Ни в какую.
Несомненно, фраза «я тебя не хочу» из уст любимого мужчины, наверняка оскорбила бы большинство женщин. Мало того, смертельно задела бы их за живое… Но это критерий мышления нормальных земных особей. Мы же трансформировались в особи особые, напрочь потерявшие плотское, и вообще, многое земное. Именно поэтому между нами наблюдалась духовная близость, до крайней степени обостренное единение. Мы стали настолько друг в друге, как река впадающая в море, как жизнь переходящая в смерть, как солнце в солнце, как Марс и Венера в созвездии, как шампунь и бальзам-ополаскиватель, два в одном, и казалось, что сильнее вникнуть уже не получится… Наглядный пример «настоящей любви» двух верно деградирующих разнополостей. Лебединая песнь зачахшего в недрах деформированного подсознания влечения. Или просто чья-то жизнь.
Дружок, какая вообще постель, если определяющее в жизни влечение лишь одно – к наркоте, а не банальнейшее – к женщине! Фи, как пошло и обыденно: страсть к дамским прелестям! Что, собственно, в этом нового? Где заветная острота ощущений? Все давно пройдено, понято, перекипело и забыто…
Возможно, женщинам в этом – читай, интимном – смысле попроще. Ведь мужчина, если он уже не мужчина, - у него и не встанет. Что поделать, досадная особенность физиологии. Стало быть, удовлетворить по полной программе возжелавшую его мамзель он не сможет. Даже пустив в ход и руки, и язык, и умение, все равно получится только суррогат, мастурбация. Зато женщина мужчину – всегда в состоянии. Ибо, не имея досадной особенности физиологии, раздвинет ноженьки и, простите, - сколько угодно, хоть до мозолей. Вдобавок, при теперешнем изобилии в секс-шопах помогающих средств (да и привычный вазелин в аптечке найдется), потрафить страждущему партнеру ей труда не составит. Пусть без особой остроты, если вдруг не хватит актерского мастерства, но… Да, Инессе было проще. Хотя, лишь теоретически – ее влечение тоже упало до нуля.
Тем не менее, приступы секса у нас случались. Раз в месяц. Не чаще. Но ни я, ни моя половинка по поводу редких потуг к совокуплению не переживали совершенно. Ну не хотелось нам, и что? Обрыдлое обладание мяса мясом не дарило и толики той радости, того ощущения плюшевой невесомости и счастья в каждой частичке существа, которые дарил героин. Вот настоящее буйство тишайших чувств и сглаженная пестрота одного цвета! В сексуальных отношениях, какими бы сногсшибательными в накале страстей они ни оказались, нам уже не получалось достичь того уровня удовлетворенности, каковой легко достижим с помощью отравы. Героиновая ориентация сделала из нас тонких ценителей «духовной жизни» и «интеллектуального» отдыха. Ведь ничего другого и не остается, когда нанюхиваешься в соплю и висишь, ничего не желая.

Что по-настоящему двигало мною в момент осуществления внезапной прихоти, я не ведаю и доныне. В реалиях же этому скорее всего послужила сумма причин. Безусловно, ощущалась необходимость внутренней опоры и надежды, что нарастающий животный страх за провал бизнеса, исчезнет. Опасность пропитала воздух в квартире, на улице, в салоне авто; въелась в мебель и одежду; томила и разжигала внутри панический огонь… К тому же, само явление, определенно, вновь стало необычайно популярно, а реабилитированные по полной программе места – буквально, культовыми. Туда тащило всех: бандюг, бизнесменов, шлюх, работяг, ученых и творцов. У нации вдруг возникла насущнейшая потребность общения. Грешен, каюсь, и сам по молодости разок-другой заглядывал. Чисто из интереса.
Теперешний же случай изначально получался вполне осознанным. Словом, не до конца признавая тог факт, что являюсь рабом продукта немецкого химика Дрессера, я вознамерился стать еще и рабом Господним. Безусловно, зиждилось сомнение, мол, не слишком ли много получается рабства для одного смертного?
Как бы там ни было, я решился. Кроме того, осенить себя крестным знамением в год столетнего юбилея героина казалось символичным*.
Я договорился с куцебородым поповичем, чтоб креститься одному, без свидетелей и крестных пап и мам. Посчитал, так будет круче. В знак твердости инкогнитальных намерений от пачечки отслюнявилась «зеленая» соточка и доверительно хрустнув, исчезла в полном розовом кулачке служителя. Он назначил время, и я отправился в ювелирный магазин.
Перебрав с десяток тяжелых крестов, скорее похожих на орудия убийства старушек-процентщиц, нежели на пригодную для таинства утварь, я в кон вспомнил, что «верблюд скорее пройдет сквозь игольное ушко, нежели богатый войдет в Царствие Божие». Не желая рисоваться, а уж тем паче, оказаться верблюдом, я выбрал маленький золотой крестик, на котором в глазницы Христа фантазия мастера вставила малюсенькие брильянтики, отчего Сын-страстотерпец выглядел фантомом, какающей на турнике летучей мышью. Но все же ловчее с камушками, чем без, решил я, и приобрел святыню. Еще я заскочил в бутик, прицепил изящную пиджачную пару и белую шелковую рубашку. Праздник же!
Дома я привел себя в порядок. Нанюхавшись до одури, в подзависшей местами прострации чмокнул Инессу в щечку и отбыл в крестовый поход. Она, очевидно, подумала, что на блядки, но промолчала.
У киоска я остановился, выкарабкался из тачки этаким Робертом де Ниро и наменял десяток, прикупив до кучи и сигарет. Прыг за руль, и вот я у собора. До означенного времени еще десять минут. Успеваю обжечь слизистую двумя дорогами и срыгнуть горькую желчь под купола.
Время. Каждой испитой старушке и безногому калеке у ворот – по «чирику». Легко впархиваю на церковный дворик и – в белую крестильню… Уже ждет. Один и с кадилом. Спрашивает, дескать, буду ли я исповедываться?
Вопрос на засыпку. На минутку задумываюсь. Чистосердечное признание – всегда во вред, это понятно. Да и что я ему скажу? Что грешил гомосексуальными связями и торгую героином? А вдруг он голубой или сексот? Ну, небесная палитра еще приемлема, содомский грех и все такое прочее, – поставить клирика на колени под картонным иконостасом занятие, неоспоримо оригинальное. И я бы не прочь. Однако ж, не в столь торжественный момент. А впрочем, было бы мило: смотришь вниз, из худо заросшей «вагины» под митрой член твой хлюп-хлюп, туда-сюда, потом повернул батюшку нежненько, ризу задрал, толчок-другой, по слюне, и вот вам, святой отец, повод помолиться, а может и вспомнить духовную семинарию, когда от лагерного воздержания привел-таки Господь путем вечно неисповедимым в объятия настоятеля… Хотя, смотря объективно, не встанет у меня, больно много яда в крови. Будь я помоложе… На счет сексота тоже дело известное. Не стоит откровенничать. И отвечаю отказом.
Начинается действо. Иерей что-то бормочет, я не понимаю ни слова и весь

* В 1898г. Дрессер впервые синтезировал героин.

перед ним какой-то напряженный, скованный. Слушаю себя. Чувствую: давит. В висках, как сваи забивают. Перед глазами фотовспышки видений прошлого – думал их больше не будет. Видимо, совсем у меня с церковью нелады. Черные чудеса…
Голограммой возникает «Уверение Фомы» Караваджо, и тот, что оказывается я, морщелобо сует грязный палец в аккуратный омытый надрез. В нос бьет тухляк божественной печени. Некто пустоглазый перед лицом махает послушным ему дымом… Я трижды отрекаюсь от Сатаны «и всех дел его и всего служения его»… Меркнет свет. В голове сразу же всплывают трупы, виденные на асфальте набережной после разборки, теплая под солнцем, недвижимая кровь… Тошнит. Руки потеют, и пудовый мой крестик вот-вот вывалится на пол часовенки. Я отдаю его священнику. Тот отходит в угол, что-то там с ним копошится… Теплею дальше. Смотрю вперед, и крест в моем мозгу обращается гигантской кипарисовой виселицей, на которую сейчас взгромоздят и меня… Странный парень был этот Караваджо. Говорят, писал одну из своих Мадонн с проститутки-утопленницы, тело которой извлекли из Тибра… «Где труп, там собирутся и орлы…»… Святитель возвращается и увлекает меня по кругу со свечой. За мной – двенадцать апостолов с гигантскими членами и каждый, кто сзади, ласково становится ловцом человеков. Таковы правила игры. На мне, по идее, и должен закончиться этот круг, после того, как я тихонько ойкну, пукну и причащусь… Нет, думаю, не пойдет. Неровным шагом устремляюсь в отрыв и наскакиваю на попа. Свеча гаснет… Тот долго на меня смотрит, будто спрашивает, чего это я? Все в норме, отвечаю умозрительно, зажигалкой поджигаю свечу и мы продолжаем наматывать круги… Останавливаемся. Теперь самое время «сочетаться со Христом». Педерастия какая-то, думаю я. Но делать нечего. Назад хода нет – там, верно, апостолы с пенисами на перевес. Придется и этого, как попенка… Все-таки меня. Кошмар. Мне поливают голову водой. И сейчас я, загнутый раком, беспомощен совершенно, загипнотизирован, введен истиной в транс и истина сейчас введет мне, избавив тем самым от геены огненной, «где плач и скрежет зубов». Такова цена этого рая… И женщина не перестает целовать ноги. И эта женщина буду я. А ноги грязны и воняют… Меня тошнит в купель. Да так лихо, что зайдясь в спазме, остановиться решительно нельзя… Но останавливаюсь. И вновь легко. И никакого бреда. Голова светла и я знаю, что надлежит делать следом… Сую попу еще сотню, забираю крест на нарядной тесьме и испаряюсь, не попробовав кагорчика…
На улице так тороплюсь, что просто швыряю на выходе из врат десятками в ряд попрошаек, и прыгаю в авто. Пока завожу – у ящиков драка… Стартую и лечу подальше от божьей обители. На шее – брильянтовоглазый рыжий еврей, которого свои не признали за Сущего и пригвоздили в доскам. Когда успел нацепить?
Скорость - сто на второй передаче. В глазах – облака и инцест ангелов. Зеленый мигает, готовый перемениться на красный. Я успею. Третья с хрустом и гашетку в пол…
Я не успел, и тот придурок на красной «копейке», что тоже успевал, но вдруг топнул по тормозам, летит на еще мигающий зеленый через перекресток, оставляя черные следы на асфальте. Он успевает, с вмятым багажником. Я – с развороченной мордой – уже нет.
Ну вот, теперь порамсим, кто и зачем задок подставляет на свой цвет…

В то достославное времечко я обожал до глубокой ночи смотреть гангстерские боевики: «Крестный отец», «Лицо со шрамом», «Последний дон», ну и в том же ключе. Каждый вечер просматривал по несколько криминальных киношек, многие – в пятый или десятый раз. Мне эти фильмы нравились, и вполне совпадали с тогдашним миропониманием.
К чему я про кинематограф? Поясню: суть, по всей видимости, в том, что когда изобилие просмотренного переварилось, звякнула в черепную коробку мысль-наблюдение: крутые экранные наркодельцы сами-то, зачастую, свой товар не употребляют! Выпивают, там, виски со льдом. Курят контрабандные кубинские сигары. Пялят блондинистых красоток. Само собой, делают на наркотиках огромные деньги, и хотят при таких деньгах подольше прожить! Вот как, оказывается, надо. По уму-то.
Я же полностью представлял собой именно то, чего эти матерые хищники опасались – зависимость от собственного товара, неминуемое разложение и смерть в виде логического вывода. При росте в метр восемьдесят пять, я едва набирал шестьдесят кило веса – нагляднейший пример физической немощи. Как-то я разоблачился, тщательно осмотрел в зеркале тщедушное тельце, пощупал прежде налитые мускулы и пришел к мнению, что так дальше жить нельзя. На меня словно снизошло: «Я тоже стану таким же каленым, буду пить мартини и вискарик, зажигать с девочками и перестану глушить пригоршнями наркоту. Я брошу раз и навсегда! Все станут восторгаться моей силой воли, что неимоверно укрепит мой авторитет. Ведь человек, который страшно травился и сумел завязать, при том, что ежедневно по долгу службы соприкасается с этим дерьмом, действительно заслуживает уважения».
Наверное, Бог простил, что я напакостил в его доме. Понял, старый, я же не со зла, так уж вышло…
Я начал размышлять и вскоре открыл превеликое множество правильных и разумных причин, чтобы остановиться. Для волевого пацана, рассудил я, это проблемой не окажется. Важно отыскать панацею.
Лечиться по доморощенному методу Томаса де Квинси аммиаком и валерианкой – по меньшей мере нелепо. В наркологическую клинику я обращаться не желал – нарик, что ли? И по совету кого-то из знакомых «торчков» купил несколько листов сильнейшего сонника реладорма и трамал в качестве обезболивающего. Морально я подготовился к нешуточной баталии за свое здравое наркобаронское будущее. А заодно и Инны.
Понятно, что сама Инесса бросать травлю желанием не горела. Но я в красках описал ей прелести трезвого существования и все отрицательные стороны зависимости. Результатом красноречия – обрел в ней соратника по преодолению этапа обязательных героиновых ломок. Поддержка придала решимости.
С видом самоуверенного в первичном ослеплении идеей дурагона я объявил Яну о намерении стать заклятым трезвенником. Попросил компаньона несколько дней единолично присматривать за бизнесом и, между прочим, изрядно засрал ему мозги, пытаясь приобщить к пламенной борьбе за буржуазные перспективы. Он не поддался. Однако согласился с тем, что если мне удастся соскочить с крючка, то своим наглядным примером я дам и ему замечательный стимул для аналогичного подвига.
В общем, молитесь за меня, люди. Я должен теперь, кроме спасения себя и Инесс, вырвавшись из порочного и прочного круга, стать еще и, в значительном смысле, эталоном для остальных близких мне людей. По собственному желанию, я обязан превратиться, прости Господи, в живую икону. Икону поколения Х.
Никогда не представлял себе процесса перекумаривания. Был совершенно незнаком с предстоящими, ему сопутствующими ощущениями. Вернее сказать, слышал от приятелей-наркоманов, которые, как могли, описывали ломку. Но с чужих слов возможно ли в полной мере что-либо по-настоящему представить? оценить гамму редкостных ощущений? Я и не прислушивался особо. Поэтому и после рассказов бывалых считал подобное для себя делом плевым.
…И вот, первый трезвый день.
Полный решимости, само воплощение упорства – я, и соратник Инесс рядышком. Шмыгающими аристократами заседаем на кухне. Пьем чай. Ничего особенного, если не принимать в расчет волн мерзкого озноба, пока не происходит. Лишь полное отсутствие аппетита и физических сил. По привычке чуть не разнюхался…
Ближе к вечеру ноги начинает тянуть и выворачивать с пугающей силой. Сдается, будто каждый суставчик медленно, а оттого особенно противно, прогрызает малюсенький червячок с востренькими зубками. Когда принимается выламывать спину, не помогает даже хваленый трамал. Но я терплю терпигорцем, не теряя боевого настроя. Терпит и Инна – деваться-то ей некуда.
Ночью пытаюсь заснуть. Какое там! Невозможно найти оптимальное положение для тела. Неудобно абсолютно все! На какую-то минуту беспокойство отступает – пробивается надежда, что вот она, эта спасительная поза; буквально через миг – твердо уверен, что это не она. Инесса ворочается рядом, как бетономешалка. Тоже безрезультатно ищет комфортное положение… Со сном полнейшая лажа.
К боли, бессоннице и теперь уже сильному, штормовому ознобу прибавляется протяжное потовыделение. Лежишь, терпишь, вдруг – как прошибет! – и становишься мокрым, как уж, как скунс вонючим. А какой после того озноб шикарный, продиристый, ух…
Мечусь, сбивая простыни, но не сдаюсь. Весь липкий и скользкий каким-то жирным мускусом. Его амбрэ чувствуется даже истекающим соплями носом. Излом в ногах и позвоночнике придает не уныние, а дикое бешенство. Возникни дилемма, растворив все хрящи в азотистой кислоте, как Нильс Бор нобелевскую медаль, - стал бы амебой и сгинул непринужденно, сам себя смыв в унитаз. В суставчики, где поселился неведомый грызун, хочется вбить по гвоздю и изничтожить гнусное животное. Или бодренько пройдясь по костям молотком, забить этих острозубых тварей… Но понимаю полнейшую нелепость сей методы.
К трем утра начинает неистово сбиваться дыхание. Сдается мне, вот-вот наступит мучительная смерть астматика с последней эякуляцией. Инесса, подставляй рот, а после, когда выживешь, если, конечно, выживешь, сделаешь искусственное оплодотворение в память обо мне и лучших годах юности… Заморенное сердечко бьется в ритме скачущей к одру хромой клячи и готово вырваться наружу от перегрузки.
Инесса в том же состоянии, и не сможет подставить рот. Может помочь? Повернуть голову? Ах, оставьте… Смотрю в ее глаза – сплошные огромные испуганные зрачки. Черные и глубокие, точно река Лета в царстве Аида. Пропасть для бейсера, у которого не раскрылся парашют. Давно, очень давно не видел у нее столь роскошных глаз. Прямо Неточка Незванова какая-то. Впрочем, отражающееся в них гипертрофированное страдание, пожалуй, портит все романтическое впечатление.
Прострелом мысль: «Вот она, ебаная карма!»
Мучение осточертели, если не сказать крепче. А со слов бывалых – так продлится несколько дней. Будет еще хуже! Осознание факта вызывает невероятную безнадегу.
«Какая…жестокая…расплата…за…беззаботное…время…наслаждений!.. Как обидно…что все…так ужасно…»
Предполагаю вслух, что, вероятно, в глубоком медикаментозном сне мерзкие симптомы станут чувствоваться меньше и ломки перестанут быть настолько мучительными?
Чудовищно обессиленные, на подгибающихся ножках добираемся до кухни. Ставим чайник. От ушей до пальцев ног пробегает волна полуозноба-полуконвульсий… Инесса сидит на табуретке, забравшись на нее с ногами, словно черная птица на столбе. Бедная девочка. Ей плохо. Будет еще хуже. Обещаю ей, что скоро все пройдет. Чайник кипит.
Потрошу красный лист заветного реладорма. Так, готовы к чайной церемонии? Разжевываю пригоршню горьковатых таблеток и заливаю месиво горячим сладеньким чайком. Инне, как своей слабой половине, хотя ломает ее не меньше, даю три штуки.
Курим, медленно потягивая чаек. С нетерпением томимся в ожидании манны избавления от бескрайнего дискомфорта. Чуда, увы, не происходит, да будут прокляты местные пророки! Какой удар судьбы по спине табуреткой!
Сгорая от желания со всем этим поскорее покончить, безрассудно вкидываю в рот еще несколько бежевых колес. Жую. Запиваю чаем. Закуриваю очередную сигарету…

Когда я очнулся, за окном чирикали воробьи и ярило ласковое весеннее солнышко. Я потянулся, с превеликим удовольствием разминая закосневшие члены, и вдруг замер.
На потолке, где должна была висеть люстра, – люстры не наблюдалось. Зато зияло несколько крупных дыр. Меня резко и отчетливо посетило скулящее чувство тревоги. Трусливый холодок пробежал по спине. Медленно, очень медленно, опускаю глаза. Внутренняя смута уже дала понять: скоро столкнусь с чем-то страшным, непонятным.
Взгляд скользит по стенам: не замечаю многих привычных вещей. Зеркального трюмо, стойки с аппаратурой… Сдерживая дыхание, через сильнейшее «не хочу» оглядываю супружеское ложе.
Постель явит собой душеледенящее зрелище. Жуткое месиво окровавленных простыней…хрустальные осколки люстры…глубокие порезы матраса… И я восседаю на всем этом, словно вурдалак, изрезанный, в запекшейся крови.
В комнате настоящий погром. На полу сорванные занавески. В стенах и потолке дыры от револьверных пуль. В углу, у изголовья кровати – груда битых зеркал, все, что осталось от трюмо. Телевизор с пробитым экраном. Шикарное видео, блистающее в резком свете дня развороченными схемами и транзисторами.
В горле случился спазм. Щемящая тоска сдавила сердце. Я оцепенел. Сказать, что волосы на моей бритой голове зашевелились – не сказать ничего. В этот миг между прошлым и будущим я бы отдал все, что у меня было – деньги, годы, только чтобы вернуться во вчера…
Я убил Инессу в неведомом мне припадке.
Это был шок. Ослабевшие тощенькие ножки. Стальное нутро. Туман и краткое полузабытье.
И все же я слез с окровавленного насеста. Не чувствуя осколков, перешагнул через искромсанную одежду. Плавно обогнул вырванную с петлями дверцу шифоньера. На полусогнутых козяпочках пробрался в коридор. И все время ожидал столкнуться с трупиком подружки или ее костистой расчлененкой.
Дверь из коридора в зал закрыта.
«Ах, какой милый был момент пробуждения…»
Замирая, нашел-таки смелость толкнуть дверь…
Инесса, милая моя девочка, безмятежно посапывала на кушетке. Хвала небу! Я не вампир и не маньяк! Я не стану местной знаменитостью и бабушки не запугают мною непослушных внучат! Меня не отправят в дурдом! Моя крошка жива, цела и невредима!
Тогда что значит остальное?
Быстро оглядел себя: точно Рембо, выбравшийся из мясорубки в джунглях, весь в свежих ранах и алом. Только худенький очень.
И не успел от души порадоваться счастливому исходу имевшей веские шансы закончится трагически нестандартной ситуации; не успел рассказать Инне, как, оказывается, много она для меня значит; не успел сосредоточиться на возвышенном и нежном; не успел, как…в послестрессовом затишьи мною вновь по-крабьи завладел страшный кумар.
Грозовым сквозняком ворвавшаяся боль в спине, локтях, коленях – везде, будто завопила: «Муки не кончились!» Судя по множащемуся великолепию ощущений, кульминация пыток таилась где-то далеко впереди.
Я осторожно разбудил Инессу, ожидая удивления с ее стороны. Но нет, она не упала в обморок, не взвизгнула истерически, даже страх не исказил ее слегка припухшую со сна мордашку. Вероятно, она была в курсе происходящего. И я, в свою очередь, был бы радехонек ее послушать, кабы не эта боль, эта дикая ломка, эта… Не могу! Не могу жить! Так продолжаться больше не может! Так – нельзя! Я – труп корчащийся. Я не я. Голова безобразно пустая, но крайне тяжелая. Где-то в глубинах серого вещества мелькнуло: «героин».
План прост, абсолютно реален и мгновенно воплотим. Требовалось лишь произвести нехитрую комбинацию простейших действий в пределах квартиры.
Полный решимости с надлежащей точностью исполнить задуманное, я встал. Шатаясь от нечеловеческого недомогания, добрался до комнаты, где спал. Игнорируя бисер мелкого стекла, опустился в углу на четвереньки, раком - поверьте, в этом не видится ничего эротического. Опасение изрезать колени показалась пустяком. Я и так уже искромсан, а ради святой миссии гиблой плоти совсем не жаль. Ибо, «не здоровые имеют нужду во враче, но больные», как сказано в Писании. Подумаешь, еще несколько потерянных капель дурной крови во спасение.
Отогнув краешек ковра, я извлек маленький пакетик с пятью граммами комкового героина…
Спустя минуту, мы закуривали «мальборинами» необычайно сладкую героиновую горечь. За время одной сигареты прошли и насморк, и озноб, и ломота костей. Омут мутной головы очистился, мозг просвежел. Как же замечательно снова чувствовать себя здоровым, полным жизненных соков! Буквально на глазах из половой тряпки я превратился в Бэтмена; Инесса соответственно в бэтменовскую девушку. И мы могли бы спасти мир, но не спасли. Не стали. Пусть гниет и рушится.

Я не желал признавать свое поражение в первой опиумной войне*. Гнал мысли о том, что включил заднюю скорость. И рьяно объяснял возвращение к наркотику тем, что убирать последствия учиненного погрома в состоянии жутчайшей немощи – выше моих сил, и что «белый» – единственное средство, способное мгновенно вернуть меня к жизни. Что самое ужасное, это была правда от первого до последнего слова.
По большому счету, ничего никому объяснять не требовалось .Тем паче Инессе. За истекшие сутки котенок тоже страшно истосковался по кайфу. Котенок страдал не
* Первую (1842г.) и Вторую (1857г.) опиумные войны Китай проиграл.

меньше моего и выстрадал честную дозу. Котенок сам бы объяснил, кому угодно и что угодно… Я же скорее старался «вылечить» сам себя. Ослепительно красноречиво оправдывался и патетически клятвенно обещал непременно избавить обоих от пагубного пристрастия, но как-нибудь в другой раз. В более подходящий для этого раз…
Окончательно обретя себя после четвертой дорожки, я вновь проинспектировал разгромленную комнату, пристально и хладнокровно оглядел последствия бушевавшей там стихии, мне не ведомой. Расстрелянные стены. Груда искромсанных долларовых пиджаков, брюк и курток, свидетельствующая о том, что гардероба больше нет. Как, впрочем, нет ни аппаратуры, ни мебели… Серьезных же повреждений на себе не обнаружил: мелкие порезы. Похоже, ворочаясь в коматозном сне, изрезался об осколки люстры, теряя капиллярную кровушку на простыни и подушки в полной бессознанке.
Кое-что растолковала мне Инесса. С ее слов, а я склонен ей верить, крутой пацан от чего-то, скорее всего, от непрерывно ноющего тела, на срединной стадии всасывания реладорма, пришел в неописуемое бешенство и в неконтролируемом порыве ничем не сдерживаемой ярости перебил все, что попалось под горячую руку, расстрелял полный барабан револьвера в люстру и стены. Чтобы свести счеты с предметами, не поддавшимися кулакам и рукояти пистолета, взял на кухне огромный тесак и порешил занавески, одежду и супружеское ложе. Короче говоря, покуражился от души. С истинно русским размахом, несмотря на немецкий псевдоним.
Далее, издаваемые мною истошные вопли и выстрелы вынудили Инессу покинуть ее кушетку и заглянуть в комнату. Когда она вошла, я, в состоянии полнейшего затмения, рассиживал на покалеченной постели и что-то бухтел или причитал среди страшной разрухи. Инна забрала у меня оружие и несколько вещей, случайно не попавших в «перископ» и уцелевших. Безуспешно попытавшись достучаться до меня сквозь броню паморков, но убедившись, что я уже угомонился и засыпал в позе лотоса, раскрыв чакры дарам феи сна, она тоже отправилась в свой тихий уголок. С надеждой на скорое мое просветление.
Самое интригующее в этой разборке с собственностью оказалось то, что я казнил, кроме мебели, только свои вещи. Ее прикиды, висевшие в том же шифоньере, оказались нетронутыми.
Ввиду полнейшей амнезии, мне так и остались непонятны ни мотивы, ни детали этой расправы. Причем, почему-то верилось, будто на нас напали враги и я в битве отстоял свое логово. Поначалу я даже хотел обратиться за помощью к экстрасенсу или гипнотизеру, чтобы дипломированный специалист помог припомнить хоть часть той знаменательной припадочной ночки. Ведь похожие вещи не происходят вдруг. Что-то должно было дать толчок. Не удивительно, легкость, с которой я покинул пределы собственного сознания и душераздирающее зрелище последствий «выхода в открытый космос» поселили во мне стойкую ущербность. Слава небу, хоть получилось в родные пенаты вернуться.
Я решил начать уборку. Однако Инесса за смутное время настолько ослабела, что помочь мне никак не могла. Пришлось вызванивать ее институтскую подругу Юльку, чтобы та в спешном порядке приехала на субботник.
Юля проживала на противоположном конце города, но, оказавшись дома, любезно согласилась заскочить. К сути: она тоже торчала на героине, и знала, что для нее, при надобности, конечно же, найдется порошочек. Поэтому я смело рассчитывал увидеть ее на пороге уже в скором времени.
Сделав Инессе сладенького чая, я отправил даму сердца спать в дальнюю комнату. А сам подождал прибытия Юли, чтобы с гордостью и достоинством нищего музейного экскурсовода с университетским образованием продемонстрировать весь блеск своего временного помешательства.
И показал, прохаживаясь по развалинам осанисто и вальяжно. Вот он, мол, какой я, непредсказуемый. Иногда немножко буйный, а так – добрый и ласковый. Судя по тому, как менялось ее выражение, как личико кукожилось в сушеное яблоко, она не на шутку перепугалась. Впрочем, после того, как я угостил ее отменным героинчиком, гримаса на мордашке постепенно исчезла, уступив место отражению глубокого понимания моей тонкой и впечатлительной натуры. Затем мы спокойно составили четкий план эвакуационных действий и расчистили территории.
Поначалу мне представлялось, что для того, чтобы хоть как-то привести жилище в порядок, необходимо вызывать специалистов из МЧС. Однако, низенькая Юлька просто поразила своими феноменальными способностями разгребать завалы. Может, и не стоило ей долбить науки, а попытаться сразу использовать свои таланты в местах аварий, бедствий, катастроф. Она быстро завоевала бы там авторитет, стала незаменимым спецом, сделала отличную карьеру.
Спустя каких-то два часа в комнате остались только починенный мною шифоньер и тщательно обработанный пылесосом ковер. Плачевные останки прежнего быта в несколько заходов вынесены на дворовую помойку. В том числе и наша с Инной кровать. Комната предстала пустой и аскетичной.
По самым скромным подсчетам, изрезанный гардероб, поломанные мебеля и разбитая аппаратура тянули на несколько тысяч долларов. Мало того, золотые часы и несколько перстней оказались вандалически изогнуты, и ювелирам впоследствии пришлось немало потрудиться, дабы придать им приличествующий вид. А еще Иисус на моем кресте утерял один глаз, став циклопом, какающим на турнике.
Положительно, что с деньгами на те дни напряга не существовало. Менее чем за неделю из мебельного магазина доставили новый диван, белое зеркальное трюмо, пару кресел, стойку под купленную в тот же день аппаратуру. Прострелянные стены украсились дорогими гобеленами… Когда все было расставлено и развешано, нашу комнату стало не узнать. Будуар Людовика Четырнадцатого.
Заниматься гардеробом я вознамерился постепенно и основательно, прикупив сразу лишь предметы первой необходимости. Естественно, черные и дорогие. В общем, порушенное было восстановлено и получилось даже лучше, нежели прежнее. Был бы стимул, оказывается, горы можно своротить!

После неудачной попытки соскочить и спустя время долгих размышлений на эту тему, я пришел к прогнозируемому выводу, что время настоящих, решительных действий пока не наступило. Еще один волевой рывок к свободе, и я могу окончательно потерять рассудок, став пожизненным дебилом, или опять потеряю кучу баксов. Ни то, ни другое меня не устраивало, являясь неприемлемым в корне. Поэтому я отложил «main kampf»*, так сказать, в долгий ящик, а пока решил планомерно созревать и копить силенки. Пусть надлежащее произойдет естественно, в свою очередь.
Инна полностью согласилась с моей основательной позицией. Да и наш с Яном бизнес требовал стабильного внутреннего состояния.
А бизнес, между тем, процветал. Нам уже доставляли довольно крупные партии, по пятьсот граммов, в крупных, размером с ноготь, комках светло-розового цвета.
* моя борьба (нем.)

Скорее всего, цветовая гамма чистого героина вызывалась его окислительной реакцией с кислородом. Но стоило такой комочек раскатать в линию, порошок становился совершенно белым.
От нас герик попадал к дилерам весовой массой, состоящей из множества уже маленьких кропальков, дробить которые перед продажей запрещалось под страхом смертной казни, чтобы в нередких конфликтах на предмет качества порошка наша сторона чувствовала твердую уверенность в правоте.
Благодаря высокому качеству, героин на наших точках практически улетал. И все оставались довольны. Наркоманствующие обезьяны – хорошим наркотиком, дилеры – своими успехами и заработками, мы – неограниченным доступом и высокими дивидентами. Дела шли прекрасно. Мы контролировали обстановку, удовлетворенные результатами нашего кропотливого труда. И через короткое время я уже подзабыл о давешней драматической потуге.
Безусловно, я осознавал трагическую сторону своего положения. Несмотря на прибыль и интересную (на любителя, конечно) жизнь, я прочно завяз в страшной героиновой топи. Каждый день – плюс. Выкарабкаться из трясины не представлялось возможным.
За последующие недели, словно в компенсацию за провал, я нагнал себе ужасающую дозу. Вынюхиваемый за сутки объем достиг рекордного уровня в три грамма (!). Сейчас не помню точно уровень Инессы, ее наркоманский «класс», но он был несколько поменьше. Болезненное самолюбие не позволило бы мне проиграть эту битву за смерть никому. Тем более ей – хрупкой прозрачной девочке. Она, правда, очень старалась не отстать, боясь, наверное, упустить нечто новое в погоне за ощущениями. То дерьмо, к которому имелся доступ, мы загоняли в себя, пристально, но зачастую бессознательно, анализируя свои состояния и метаморфозы.
На счет собственной персоны я уже особо не переживал. Я же мужчина. Ну, чахлый и чахлый, бледный и бледный… Спутница моя, напротив, испытывала глубокое неудовлетворение, разглядывая себя в зеркале. Пришло злое время, Инессу не спасали никакие чудеса косметики и макияжа. Обилие дорогих шмоток и изделий желтого металла не обмануло бы стороннего наблюдателя: перед ним смертельно больные люди. Слишком сильно бросались в глаза наши угасающие силуэты, прозрачные лица и пепельная онкологическая шевелюра.
Одно обстоятельство в данной чреватой ситуации все же удовлетворяло. К лету мой организм окончательно перестроился и…постепенно возвратился аппетит. Правда, кушал я в основном сладкое, как и любой человек без печени. Выпечка, конфеты, шоколад, торты, мороженое – другого не касался. Мечта ребенка: печенье да варенье. Точнее, мечта конкретного «плохиша». Кем я, собственно, и был.

Как-то летней ночью, когда воспетый Шекспиром сон не шел, потянуло на движение. Я и мой «товарищ по оружию» Инесс, обдолбанные в дрянь и разодетые, как с подиума, по спонтанной прихоти оказались в круглосуточно работающем мини-маркете; взбрело при Луне полакомиться вареной сгущеночкой «Нестле».
Итак, олицетворяя ожившие трупы из дешевого фильма ужасов, мы совершаем выбор. Невероятно ожесточенные видом, но с пылкой гуманностью в сердцах, накидываем в тележку на колесиках все, что пленяет пронюханный разум пестрыми этикеточками. Дико приспичило блеснуть значительностью, скупив магазин на корню. Назло врагам… Иногда застываем перед завораживающим ассортиментом вкусностей в вазелиновом сомнении, плавно перетекающем в наркотическую дрему на ногах, - так кемарят в автобусах уставшие работяги, держась за поручни. Узрев что-либо незнакомое, перебрасываемся шифрованными фразами, понятными нам обоим, но представляющими ребус для посторонних.
Посторонних, замечаю, двое. По причине служебного долга за нами с нескрываемым любопытством следят в четыре глаза девочки-продавщицы. Довольно симпатичные, по-деревенски непосредственные, блещущие ровными зубками без намека на кариес, прямо-таки испускающие флюиды отменного здоровья. Из категории тех женщин, что в юности и молодости есть очень даже ничего, но затем безвозвратно теряют свежесть и обаяние, в возрасте оставаясь лишь со следствием могучего здоровья – растекшимся книзу пьедесталом для бюста. Разумеется, пока цветет, пообщаться с барышней-крестьянкой весьма и весьма приятно. И полезно. Потому что крепенькая тургеневская пышечка буквально брызжет положительными зарядами, которые никак не получить, трахая инфернальных неврастеничек с героиновым шармом.
Да, больного и немощного человека, как известно, инстинктивно тянет к здоровой натуре, дабы укрепить плюсовой баланс, подпитаться энергией. Так и меня исподволь повлекло к девочке, обслуживающей прилавок со свежими фруктами. В паузах между «воздушными ямами» я с удовольствием ее отследил, и, желая продлить визуальное общение, ареной дальнейших действий выбрал этот маленький оазис.
Пока Инна пыталась достать плохо слушающимися приказов спутанного сознания руками какие-то безобразные слипшиеся пельмени из кубического холодильника, я подтащил тележку к витаминным запасам. Краешком глаза наблюдая за безрезультатными потугами леди совладать с горизонтальной, прозрачной крышкой морозильной камеры, я решил ей не мешать.
Выглядело умильно: Инна силилась открыть стеклянный лючок, ставший досадной преградой к манившим ее с неистовой силой пельменям. У нее не получалось. Она, видимо, страшно уставала, и, набираясь сил для очередной попытки, замирала над отгороженным от нее стеклом предметом параноидального вожделения во вполне определенной позе, медленно и обреченно склоняясь узким лобиком к крышке.
Ее идеальная попочка и великолепные ноги, обтянутые черными бархатными брючками, запросто могли бы вызвать у меня приступ стальной эрекции, будь я в несколько ином состоянии. Увы, тогда я мыслил абсолютно другими категориями, земное мне стало чуждо. С другой стороны, своеобразное отношение к плотскому совершенно не мешало любоваться, с чисто эстетической точки зрения, сексуальным «станком» подружки, явно вызывающим жгучую зависть у обеих продавщиц. Ведь породистое тело – сродни, как у лошадей – либо дано, либо нет.
Им в этом не повезло. Каприз судьбы, генная инженерия, тут ничего не поделаешь, не исправишь никакими диетическими наворотами или изнуряющим шейпингом. Кому-то сводить мужчин с ума, кому-то вошкаться за прилавком. Такова жизнь… Впрочем, есть еще интерпретации сказки про Золушку.
Не отвлекая Инессу от ненужного занятия – я пельмени не люблю, – просто стоял и смотрел. Смотрел и балдел. Извращенной натуре льстило, что стоящая раком посреди торгового зала сексапильная красотка всецело принадлежит мне. Мне и героину. А героин тоже принадлежит мне. Тщеславие побуждало мнить себя властелином мира… Ах, как я лелеял свою нездоровую гордость! Прикидывая, вместе с тем, объемы тропических плодов.
Вторая продавщица помогла наконец Инессе вытащить заиндевелую упаковку пельменей. Но когда продукт, на котором сошелся клином белый свет, оказался в ее руках, тоном полноправного хозяина я приказал бросить его обратно. Не люблю мучное мясо, что поделаешь.
Девушка, каковую я собирался было мимолетно очаровать, подняла на меня полные недоумения голубые глазищи. Однако, столкнувшись с пронизывающим взглядом (успел сменить амплуа тирана на роль пылкого обольстителя, а про глаза забыл!), тут же осеклась и переключилась на фруктово-ягодное изобилие. Бедняжка. Ее лицо залило густой краской. Она не знала, куда себя деть, - чувствовалось. И поскольку ничего в ее растерявшуюся головку не приходило, она продолжала робко мяться передо мной, как бы ожидая порки моченым хлыстом. Трогательная, маленькая, не опытная жертва одного из вариантов людского общения… Притомившись телепатически терзать падаль, я произнес: «Так я любуюсь формами». И буквально ошеломил ее этой фразой, точно маг, залезший в мозги и прочитавший мысли. Она попыталась что-то пробормотать, но получилось скомкано и бессвязно. Оставив здоровое тело с помертвевшим духом, я потянул тележку к кассе.
Нашло коварное вдохновение эпатировать. И едва я понял, что вторая девочка заметила – ночные клиенты явно малость не в себе, то на немой вопрос отрезал еще более лаконично, со скрежетом горловых связок: «Героин».
Испуг мгновенно преобразил чистое личико; она явно маму слишком внимательно в детстве слушала; само понятие «наркотик» вселяло в нее панический ужас. И он в нее вселился. Или воскрес. Героин представился тифом, чумой, черной оспой, от которой надо бежать вприпрыжку! Но оставить кассу и дать деру она не могла: работа, тот же долг…
Я и это понял. Постарался улыбнуться. Получился какой-то шакалий оскал, лучащийся триумфальной плотоядной добротой к жертве.
Наша парочка пощадила-таки пульсирующие вены на шейках потрясенно посапывающих клуш в кремовых чепчиках. Монстры дослушали тишину до конца, навскидку расплатились и уехали.

По-прежнему я проводил дни в необходимой для процветания суете и себя фактически контролировал. Но отнюдь не потому, что разумно нюхал – я не нюхал разумно, я не умел, я не мог, я не хотел нюхать разумно. Тут другое: вбирая в себя все больше и больше синтетики, я столкнулся с проблемой, что кроет меня меньше и меньше. Я проклинал то обстоятельство, что адаптировался, принюхался, и из-за этого перевожу огромные «веса» зряшно, без былого эффекта – меня это дико бесило. Ибо с того грандиозного количества употребляемого вхолостую порошка, могли бы с соплю раскумариться пяток заурядных наркотов.
У Яна завод был не слабее. Он даже слышал поблизости топтание старухи с косой – так его загоняло. И собрав остатки воли в кулак, мой компаньон принял достойное уважения, мужественное решение – поддался вызревшему стремлению обрести долгожданную независимость. При помощи, опять же, реладорма и трамала. Теперь я, в свою очередь, поражался наивностью, перерождающейся в каучуковую глупость. Ну, мало ли, кто и что слышит? Не стоит так остро реагировать на бредятину. Однако, Ян почему-то, неизвестно почему, возомнил, что выделяется из огромной когорты наркозависимых феноменальными личностными качествами. Поверил, что у него получится. Я был не в праве его разубеждать, точно зная, что с манией величия, стремительно развившейся на благодатной почве спровоцированной героином шизофрении, бороться бесполезно. И ни к чему нудные дискуссии. Бесполезно и точка.
Единственное, что я знал наверняка: оставаться таким мечтателем очень стыдно. Пусть, пусть его, всех уверяет, что избавление от наркотической мании – вещь в принципе возможная. Но только в принципе… Чтобы окончательно излечиться, следует старую голову отрезать и новую пришить. И то, вряд ли поможет. Оттого я дружески жалел дерзкого выскочку, собиравшегося изменить что-либо в своей обреченной жизни; жалел, считая, что надо плыть, пока есть силы. И плыл сам в вязком опиумном море-гноище.
Лишь Инесса пребывала наичудеснейшим образом в ладах и даже нежной дружбе со своей ноздрей. И кушала, и нюхала, и кайфовала. Мало того, училась в институте на…юриста. С трудом представляю, каким образом она могла терзать «гранит науки», ведь выходила из дома уже изрядно в себя вобрав. Но как бы там ни было, мы ей немножко в этом отношении завидовали…
Ян запасся таблетками и назначил завтрашний день. Пришла моя очередь присматривать за бизнесом. Я искренне старался подбодрить друга, заранее зная, когда он сдастся. Хотя, так хотелось сказки! А вдруг получится?
Он жил один, и заботиться о нем, по сути, оказалось некому. Между тем, в кризисной ситуации за героем нужен был глаз да глаз, чтобы он там, взаперти, не накосорезил по тихой грусти. Я пообещал навещать братана Яна, решившего стать очередным героем нашего времени.
С утра начался отсчет. Ян периодически сбрасывал мне на пейджер сводки о своем состоянии. Я же терпеливо ждал худшего. Но в тот день не дождался. Не поступало настораживающих сообщений и в течение последующей ночи. До обеда следующего дня пейджер молчал, и я, предчувствуя неладное, поспешил к Яну.
И вот – дверь его квартиры. Нажимаю кнопку звонка. В ответ мертвая тишина. Звоню еще и еще. От противного позывного вскочит и паралитик. Но ни звука…
Ого! В повисшем молчании слышу грохот. Проходит еще полминуты и кто-то изнутри скребется металлом о дверь. Пока он по ту сторону справляется с дверными замками, облегченно вздыхаю: живой! А это сейчас – самое главное.
Наконец дверь открывается, и в тесном коридоре взору предстает существо, силуэтом отдаленно напоминающее моего компаньона. Тело издает сиплый возглас: «Братан, заходи!», - и начинает крениться влево, тщетно противясь силе притяжения. Достигнув своеобразной критической точки, не падает, а, мобилизуя все силы, пытается удержаться на ногах. Мелко семеня вдоль стеночки, по извилистой, одному ему ведомой тропке, тело сумбурно проникает в комнату.
Удерживать равновесие, балансируя при помощи несуразных телодвижений, становится труднее с каждой долей секунды. И очевидно решив не противиться неизбежному, Ян интуитивно расставляет руки в стороны, точно неоперенное подобие крыльев. Плавно, в иной степени почти грациозно, словно в замедленной съемке, птеродактилем или «Конкордом», пикирует над стоящими на полу музыкальным центром, компьютером со всякой к нему байдой, стойкой с теле- и видео-; виртуозно лавирует промеж двух кресел, будто специально предназначенных для его мягкой посадки. О, чудо! Ничего не задев, но зачем-то проигнорировав кресла, он наклоняет торс вперед и в заключительной фазе сногсшибательного полета, все еще удерживая руки растопыренными, по всей видимости не найдя другого выхода из сложившейся ситуации, с отчаянной смелостью летчика Гастелло, не взирая более ни на что, идет на таран. Лбом. В ребристую батарею. М-да, в жизни героя завсегда есть место подвигу…
Я заворожен «хроникой пикирующего бомбардировщика», поэтому не успеваю это событие предотвратить. Сознания Ян, однако, не теряет. Броня крепка, в три наката. Лишь выдавливает, тужась: «Братан, я упал». Как ни странно, это так. Поднимаю тело. Водружаю в одно из кресел, мимо которых оно пропарило. Осматриваю лоб потерпевшего: удачно, ничего не рассек, только огромный пунцовый синяк наливается на глазах.
Даю летчику Яну время придти в себя. Сам присаживаюсь на диван и закуриваю. Вижу валяющийся на тумбочке лист реладорма. Трогаю – пустой. Теперь все предельно ясно. Вот, оказывается, почему тебе летается. Ну ладно, хоть так обошлось.
Вялый и беспомощный автор крутого пике просит сделать ему дорожечку и продолжения кошмара не желает. Ратований о продолжении пламенной борьбы за трезвость не слышится. Видимо, напрочь вышибло при столкновении с радиатором отопления.
Определенно, ЭТО сильнее нас, и свободу уже не вернуть.

В начале осени меня посетила мысль, которая рано или поздно, так или иначе должна была меня посетить.
Оказывается, как просто! Если производить внутривенные инъекции раствором героина, то отпадает нужда переводить огромные количества наркотика, и кайф обретет утраченную остроту.
Предварительно подробнейшим образом выяснив у знакомых и старательно запомнив нюансы этой достаточно примитивной процедуры, после непродолжительных колебаний я купил в аптеке шприц. Двухкубовый, испанский, из пущенной на распродажу гуманитарной помощи. С маленькой иголочкой, именуемой в наркоманской среде «рабочкой».
Приехал домой. По подъезду на второй этаж целеустремленно, но с оглядочкой прошествовал этаким парнем-плохо-не клади. В левой руке ключ, в правой «волына», в зубах, как корсарский кинжал, шприц в упаковке. Круто, брат, круто… Дома взял на кухне столовую ложку, стакан кипяченой воды, комок ваты из аптечки. Зажег свечку… Показалось – маловато насыпал герика. Обычная история. И я, жадная сластолюбивая свинота, не колеблясь добавил еще… Пока раствор остывал, намотал на кончик иглы ватку-«метелку», и, дождавшись комнатной температуры варева, втянул его в шприц. Теперь надо было уколоться. Обыкновенно, колет кто-то другой, более опытный. Зачастую приходится и уламывать – по наркоманским понятиям уколоть человека в первый раз, тяжеленный грех на душу взять… Но нет проблем: крови я не боюсь, вены у меня девственные. Не вены, а могучие шланги. В такие кровотоки можно колоться с закрытыми глазами.
Я перетянул левую руку жгутом, чуть выше локтевого сгиба, и без особого труда вогнал иголку в самую толстую из вен – в так называемый «центряк». Слегка непослушными от волнения пальцами правой кисти немного оттянул поршень шприца назад – взял «контроль». Темная, цвета переспевшей украинской вишни кровь клубами вторглась в прозрачный раствор. Я попал точно с первого раза, я был «дома». Добрый знак. Тогда я выпустил концы жгута из зубов и медленно прогнал весь раствор, надавив на поршень. Резко вытащил «телегу» и столь же проворно прижал к месту укола ватку. Закурил, как учили и как хотелось, «на приход».
…Изношенное, изнюханное чувство воскресло… Нежнейшее покалывающее тепло наполняло тело… Ласковый прибой накат за накатом смывал мышечную одеревенелость, которая до первой инъекции стала настолько привычной, что и не ощущалась… Печень огорячилась, но вскоре, выпустив жар, оказалась незаметной… Нервно взопревший анус моментально подсох, будто присыпанный внутри прямой кишки детской присыпкой… В мозгу стало приглушенно и медленно; чисто, как непорочное зачатие… Я словно возлег на нагретый тропическим солнцем белый кварцевый песок в лазурной лагуне под сенью пальм острова Баунти, и оргазмическая вода одаривала трепетную и внимающую кожу гаммой фантастических чувств…
Я не помню тот момент, с которого я не помню. Как подлинный опиоман я был слишком счастлив, чтобы иметь представление о времени. Меня тихо заласкало приливом наслаждения, и я отключился. Когда же отлетевшая в синеокую даль душа возвратилась в бренное тело, первое, о чем я подумал, это если когда-нибудь и суждено умереть, пусть это будет так, только так, иначе я подам апелляцию в Высший Суд и выиграю дело, опираясь на гуманность. Второе, что напомнило о возвращении из сказочного мира на грешную землю, был резкий запах паленого мяса.
Посмотрев на руку, обнаружил наполовину истлевший фильтр от прикуренной сигареты, торчащий между указательным и средним пальцами. Пока я совершал омовение в лагуне, тлевшая сигарета выкурила сама себя, обожгла до мяса внутренние поверхности пальцев и, дойдя до фильтра, потухла, оставив на память о посещении рая неприятный ожог. Хорошо еще квартиру не спалил и сам не сгорел – жадность все, жадность. Дурная тяга добавить еще, если есть возможность добавить еще. Но в целом… Оставалось вычислить дозировку. Что, в общем-то, уже и сделано наполовину.
Потрепыхавшись меж небесами и твердью с пару часиков, я позвонил Яну и сообщил весть, что выход из героинового тупика найден мною в результате проведенного опыта на выживаемость, к счастью, удачно завершенного и открывшего нам новые горизонты на дороге в никуда – грезы художника Пискарева гарантированы*.
И действительно, чем не открытие? Если в последнее время мы травили себя упорнее некуда, но взамен получали лишь второстепенную награду за преданность, солдатский крест вместо офицерского ордена, то теперь заимели лучшие шансы – травиться менее упорно, получая к тому же куда более широкий спектр наслаждения. Ну не мудро ль? И выгодно.
Тем же вечером я использовал новообретенный навык: приготовил раствор и недрогнувшей рукой нежно уколол компаньона, а потом и себя… Полагаю, дозировка получилась оптимальной. Мы не провалились глубоко, не воспарили чересчур и не обломались о какой не то несчастный случай. Однако прочувствовали экстаз сполна. Позже, в приватной беседе за кофе по-турецки, оценили обстоятельство, что героина для иглоукалывания требовалось в два-три раза меньше, нежели для получения вчерашних эффектов посредством носа.
В принципе, думаю, по-любому закончилось бы иглой. Кто заторчал по ноздре, непременно уколется впоследствии. Мы же не торопили события и к шприцу пришли естественным темпом развития личности. Я отнесся к возникновению в моей жизни «жала серебряной осы» философски: чему быть, того лучше не миновать. Да и без появления внутривенной терапии на авансцене поисков обетованных земель сам поиск искомого – если это был еще поиск – никоим образом не мог бы считаться полным. Мы вышли на очередной виток наркотической орбиты, выскочить с которого дано всем, остаться при этом в живых – единицам.
Короче говоря, мы стали колоться по вене. И я, и Ян, и далекий Алекс, и близкая Инесс – она настаивала, а я не мог ей отказать и, как ни странно, не хотел…

На исходе «бабьего лета» мы опять кололись с той одержимостью, с какой прежде нюхали; с беспечной самоотверженностью, брошенной на поиски героинового экстаза; постоянно балансируя на грани передозировки.
Отравы под рукой - немерено. Стремление к вечному кайфу не знает ни границ, ни приличий. Я больше не задавал себе вопросов и не питал никаких иллюзий - жил, как жил. «Белый» имелся, значит, забот не существовало.
*Первое упоминание в русской литературе об опиуме.
Н.В.Гоголь, «Невский проспект».

Каждое утро я варил раствор. Мы кололись, и разбегались в разные стороны. Она брала с собой порошка, себе я потом варил еще раз шесть. Доза вскоре снова составила те же пресловутые три грамма. Только героин проникал в меня внутривенно, вот и вся разница, которой вовсе и нет.
Что-нибудь о здоровье? Инесса сдала кровь на биохимию и результаты оказались плачевными. Следовало срочно лечиться, лечить печень. Мы же лечились только героином. Лично я больницы и поликлиники не посещал вовсе. И так ясно, что печень мертва. К чему лишний раз подвергаться волнению, влиянию и психологическим травмам?
Люди верно говорят: тело – храм души. Нашим, по собственной воле разрушенным телам вполне подходили искалеченные, исполосованные линиями, бесконечно порочные души. Диссонанса не было. Мой внутренний мир, если он вообще существовал, находился в вечной мерзлоте депрессии. Мне постоянно мерещилось, что невидимые темные силы, покровительствующие мании, в скором времени от нас отвернутся, что в этой безобразной гонке кто-либо из нас обязательно обретет вечный покой. Обнаженная обреченность душила, как Гамлета, кошмарными предчувствиями, одно из которых в скором времени сбылось…
В долину теней отправился Ян. По причине наибанальнейшего передоза. Он и Алекс кололись у Яна дома. Когда Алекс пришел в себя, обнаружил посиневшего Яна простертым на кушетке, на спине, без пульса и признаков жизни. Алекс вызвал скорую и оставил входную дверь открытой. Я бы поступил также.
Мы созвонились с родиной Яна. Приехали люди. Забрали тело. Я не присутствовал. Не хотелось. По ЭТОМУ поводу у меня не возникло ни слез, ни истерик. Был Ян и по-английски ушел. Все…
Наркобизнес развалился. На руках оставалось около пятидесяти граммов героина. Дилерам я объявил, что торговли больше не будет и отпустил всех на вольные хлеба. С сожалением отпустил – команда сложилась замечательная. Однако, обстоятельства выше нас.
Алекс, гонимый жизненными неурядицами, запасся «белым» и уехал в другой город. Обрубив концы, я и Инесса провалились в тихий быт, без суеты и каких-либо проектов, поначалу чрезвычайно экономно расходуя запасы.
Первое время после смерти компаньона, я находился в прострации. Начал осторожничать с дозой и решил колоться, как говорят, не ради кайфа, но лечения для. Что, по идее, помогло бы насколько возможно оттягивать пытку безжалостной ломки. Несколько дней я старался строго соблюдать график употребления, выделяя себе и Инессе ровно столько, сколько необходимо во избежание дискомфорта, постепенно пытаясь свыкнуться с тем, что придется-таки перекумарить, и прекрасно понимая, что сделать это будет ой как не просто. Ведь нагнав дикие дозы, мы тем самым обрекли себя на нечеловеческие мучения. Как мне этого не хотелось! Я, считавший себя смельчаком, от предстоящего чуть не выл. И естественно, животный страх от одного только представления о надвигающемся возобладал над разумом. Заглушая ужас, я не мог и думать о каких-то графиках и минимальном распределении наркотика, и вкалывал героин прежними дозами, ужас этот изгоняющими. В итоге все вернулось на круги своя: уколы, уколы, уколы…

Той черной осенью я много думал о смерти. Черт возьми, тоже самое могло случиться и со мной!
Той черной осенью я обрел определенно странную привычку в дни опустошающего отчаяния совершать длительные прогулки по отгороженным от бурливого мира ухоженным аллеям городского кладбища.
Аура ритуального места проникала в личную мою сумятицу, принося долгожданное успокоение. Становилось уютно и легко. Сосновый аромат погоста, чистый и мягкий, освобождал мысли и помыслы от нарко-урбанистического перегара, придавая разуму упорядоченность суждений, помогая отыскать в закоулках собственного сознания временный выход из тупика. Именно немое общение с мертвыми чудесным образом позволяло в очередной раз понять, насколько ничтожны реальные проблемы, найти в клубке тягостных сомнений ту нить, что единственная способна указать верный путь из лабиринта пугающих катаклизмов.
Поколения вглядывались в мои точечные замирающие глаза навеки застывшими глазами с фотографий на памятниках и крестах. И за каждой парой глаз была сокрыта трагедия… Наверное так я свыкался с мыслью о неизбежности. С Инессой я на эту тему не заговаривал.
Я помню, было солнечно, но не жарко. Я перешел кишащую разноцветными авто улицу, миновал обветренную арку и очутился в благостной тиши под сенью сосен и редких тополей.
Взгляд неторопливо отыскивал уже хорошо известные и столь же хорошо подтертые ластиком сумеречного героинового сознания детали, помогая памяти возродить и далее за ними следующие. Проходя по центральной аллее, я с трепетной радостью встречал знакомые лица обладателей неизвестных мне судеб. С некоторыми, как например с усатым летчиком-майором, судя по дате захоронения доставленным на родную сторонку в цинке в разгаре афганской войны, или с красивой брюнеткой, возраст которой остановился на тридцати трех, я тихо здоровался, будто это хорошо знакомые люди, боль от утраты которых за пролетевшие годы уже улеглась.
На городском хоронили редко – мало места. К тому же, залегать в пределах мегаполиса считалось престижно и почетно… Меланхолично шествуя по растрескавшемуся асфальту, я добрел до территории, где подлежали погребению самые славные и достойные личности моего времени.
Новые ряды, как теперь и положено, принадлежали пострелянной и взорванной в междоусобицах братве и не сумевшим отстоять многомиллионные капиталы казненным бизнесменам. Увековеченные в полный рост исполины, круто прожившие свой недолгий век, в обязательных двубортных «клубных» пиджаках, со свисающими из окаменелых кистей мерседесовскими брелоками, для меня уже интереса не представляли. Даже несмотря на высокий класс ваявших их «церетели».
Что-то нашло, и хотелось отыскать тех, о ком можно сожалеть несоизмеримо больше; тех, драмы чьих судеб потеряны для меня в неисчислимых предположениях.
Повернув вправо, дабы не тревожить вечный покой нуворишей, я начал знакомиться.
…Заметно пожилой человек, высеченный на глади черной доски. Вот только глаза… Глаза слишком пусты пусть и для портрета в камне. Или это скульптор так отобразил все, что они видели за – сколько там? – семьдесят три года. Глаза, обесцвеченные временем, сожранные им. Символично, должно быть… Под золоченой надписью - даты и раскрытая книга, облокотившаяся на стопочку сестриц-близняшек; ветер, застывший в камне волей искусного мастера, играет ее страницами. Стало быть, писатель. Неплохо пожил. Впрочем, рядовой писатель парадоксально живуч. Никогда о таком не слышал…
…На кованом кресте чета пожилых, но не очень. Судя по времени – стремились друг за другом. Он почти догнал ее… Могилка ухоженная, лавочки без заноз, сухие в баночке цветы. Наверное, есть дети, может и внуки…
…А этому еще ничего не поставили. Крест простой, деревянный, да табличка. Ждут когда земля осядет? Слишком долго ждут – почти год истек…
…Что здесь? Инфаркт? Тромб? Средних лет…
…Интересно, а как будет у меня? Инесса вряд ли поставит, скорее родители. Хорошо, что они ничего не знают… Все равно мне, что после будет… Ничего не будет… Мир будет – без меня, и все…
…Странно, а пацанов с Кавказа нет. Не в числе они самых-самых. Время сейчас такое, меркантильное слишком. Им, верно, дальние загородные территории отведены, чтоб матери пожилой с сердечным приступом в душном автобусе переполненном на дни рождения да на Пасху добираться. Или горы, снарядами поклеванные… Хорошо, я не герой, вот бы мои намаялись…
Любопытствующий взгляд, перескочив несколько классически-мраморных обелисков, уловил что-то смутно знакомое. В тот же момент, что-то шепнуло чутье, и в душе возник прохладный испуг. Предчувствие воспротивилось, но вопреки ему взгляд вернулся в середину дальнего от меня ряда.
В фокусе оказалось лицо девушки.
Внутренний голос онемел.
Предчувствие шепнуло чуть раньше, нежели я в этом убедился воочию, что ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК.
С искристого, благородно-черного монолита на меня смотрела Она. Смотрела взглядом, наполненным живым теплом. Смотрела Настя – Мечта и неразгаданная тайна моей юности.
Оцепенение прошло. Я вспомнил, что имя ее – Анастасия, как и первая буква после фамилии на памятнике. Я вспомнил тот день, подобный вспышке ослепительной молнии, внезапно и дерзко рассекшей непобедимую моя тоску и столь же стремительно исчезнувшей в Ничто. День, оставивший в память о случайном счастье тонкую элегическую грусть, неуклонно слабеющую с годами, в настоящем почти исчезнувшую и воскрешенную нечаянной встречей в пору весны другой, гораздо поздней, навсегда опоздавшей, что была – черная осень.
Предчувствие все-таки обмануло. Встреча произошла. И кинув взгляд сквозь толщу трудных лет эмоциональной амнезии, я увидел эту девочку. И рвались струны моей проклятой души, сопровождаемые Шопеном сухих и безмолвных мужских слез…
Я уходил в лучах заходящего солнца по сухим желто-красным листьям обратно в свою жизнь. Но я непременно должен был вернуться. Об этом нашептывало предчувствие.