Kappaka : Зачем идти?

Зачем идти, куда идти, если заперты двери… Я иду!

У меня новая работа! Нет, не так, работа старая, - коллектив новый!.. Почему?.. Ну, потому что здесь люди новые, хорошие такие, славные. Вон, взять хотя бы этого, молодого: красавчик, да и только, эталон а не человек. Я таких на плакатах видел, когда нас октябрятами на завод водили – показывали, что такое честный труд в СССР. Эти люди, вольготно разместившиеся в двух плоскостях на грубой бумаге что-то усиливали и темпами бурными гнали, а лица у них мужественные, руки сильные в закатанных рукавах и все они озарены оранжевым от доменных печей и стали льющейся через край.

Старик задумчивый очень и цыган какой-то, даже слишком старик-цыган, но разве это плохо?., вовсе нет. И выпить повод. Не-е-е, пить совсем не хочется, но не выпить нельзя, ведь такой повод – новый старт, новая жизнь.
- Ну, давай, за тебя, за первый день в новом коллективе. Чтобы работалось с огоньком и денежки текли речушкой. По беленькой, - вздрогнули!

Вода, твою мать. Может Игорю позвонить?.. Вроде и расстались с ним хорошо, по дружески, а все равно, зачем я здесь? Зачем я здесь?! Как это зачем. Эти люди мои новые коллеги и с ними я буду строить свое большое и светлое, как те, с плакатов, что висели на стенах сталелитейного цеха. Закатаю рукава еще выше, изображу еще большую решимость на морде и рвану с низкого старта. И никаких «зачем».

-Так, а теперь красненького, да не как-тебе-нибудь, а из горла. Ну, давайте молодежь, все вместе как один! И – ррраз!

И тут вода. In vini veritas. In aqua veritas. In aqua DiGio… Как-то так. Вода. Воды много слишком… А двор у них хороший – не работягин двор, ухоженный. Молодцы. Сидим в беседочке и все чинно и богобоязненно. Хорош-шо… Правда хорошо. Мосточки над речушкой, камушек тротуарный, калиточки в заборчиках – лепота.

Откуда столько воды? Со лба… Потею, и молодой потеет. Ненавижу потных. Липкие они какие-то, ненастоящие как сахарные, только воняют. Воду пили, а голова звенит и пустая совсем и мухи в ней летают. Через уши туда – сюда, а уши от этого чешутся и нос чешется и курить надо, чтобы мух из головы выкурить, а то глаза изнутри обосрут и я ослепну. Я курю и молодой курит, а старый стоит над нами с котомкой и понимающе так ухмыляется в тараканий ус и не курит…

- А ты как с мухами борешься?

- А я липкую ленту к темечку приклеил.

Вот хитрец, как же он туда дотянулся-то, в самую глубь черепа своего? Врет собака, не может такого быть. Водку все пили, а вино только мы с молодым, вот цыган и не потеет, подонок.

- А вот расскажу я тебе сейчас про Матушку-нашу-Героиню. Власть её велика и раскинулась окрест, сколько глаз видит и сколько муха может долететь, а дальше и еще дальше, пока мир не треснет и не закончится, правит Брат её единоутробный и Сын её единорожденый и Апостол первозванный и опостылевший!!! Нет Ему имени, но сила Его велика и Матушке-Героине Он первый подспорье и рука Ея правая. Матушка наша показывает нам, рабам Ея величие свое и мух, а Он следит, чтобы ни одна собака, где бы он ни находился не ушел из-под Ея покрова. А оступившегося ждет мука великая. Денно и ношно будут роится в нем мухи, но не эти добрые жужуны, что заставляют тебя сейчас почесывать свой нос, а злейшие черные и красные твари, что засрут ему глаза и уши и побежит он в панике телесной к своему единоверцу, падет на колени и вернется в лоно Матушки. И нет другого пути у единожды узревшего все величие Ея!

Ах ты, сука старая, водой с мухами напоил, а сам не пил. Молодой увлекся. Засунул один палец в нос, а другой в глаз по самое «не хочу» и ловит мух. Ни слова не услышал, охотник хуев.

- А хочешь, я тебе Матушку в чистом виде покажу? Откровение явлю.

Старый достал из котомки кусочек блестящей бумажки от сигарет, не дожидаясь моего согласия, развернул его у меня под носом. На сгибе, отираясь хмурыми боками, копошились частицы серого, тянули свои хоботы ко мне, на что мухи в моей голове отвечали стройным благоговейным жужжанием. Надо срочно звонить спасателям-пожарным.

-Абонент временно недоступен ввиду его убытия с женой и детьми на летний отдых.

Fuck. Через выход, в дверь и на улицу. Сука, так вот, что за работа. Славить Матушку. Кланяться Матушке-Героине. Уроды… хрена лысого! Улица серая, булыжник черный и небо черное. И люди черные.

- Эй, мужики! Там, это, хрен один мне только что лик Матери-Героини всучить пытался. Разобраться не хотите ли?

- А чтоб и не разобраться, коль тебе лик самой Пресерой явили, свинья неблагодарная. Давай милицию вызовем, она-то всех их мух и накроет вместе с личинками и Безымянным.

- Ты ебнулся? Какая милиция, ты сам это видеть должен! Тебе понравится, морда твоя сушеная.

А и в самом деле, что это с ним? В камзоле зеленом, усищи петрухины торчком в разные стороны, а кожа на морде сухая, цвета мумийно-кофейного, но блестит, как на барабане натянутая, аж зубы торчат. Ты мне сразу не понравился, да и кореша твои в ватниках и треухах в жару такую бродящие. Да у вас на каждом торчащем зубе и на глазу выкаченном Матушка днюет и ночует и не скрыть вам от меня этого речами своими обманными, и не надо в усищи свои личинок втягивать, я их все равно сквозь кожу натянутую вижу. Надо валить. Но ведь эти не отпустят, убьют.

Сам не справлюсь. Спасателей-пожарных нет. Что это за седой дядька по саду бегает, может он поможет. А вон старушка с палочкой в голове. Седой в цыгана вцепился и колошматит им о калитку, из того мухи и личинки в разные стороны, а он знай себе причитает о Матушке-о-Героине; старушка мумию в камзоле на палочку одела и вертит вокруг своей оси… Мумии нравится, щерится мумия и повизгивает. Один треух заснул, другой замечтался. Молодой, в экстазе, погрузил обе руки по локоть в глазницы и ловит мух. Все при деле. Надо валить. Через стену… Плевать, что высоко – здоровье дороже! Я иду!

За стеной, которая с обратной стороны оказалась декоративным заборчиком цвела вишня и летели пух и перья из подушек, которые кромсали два авиатора в летных шлемах и очках. Между собой общались они посредством микрофонов, так как все вокруг тонуло в гуле разрываемых наволочек и шелесте пуха. Были они невероятно измождены – тяжкий труд не давал им ни минуты покоя и их счастье можно было понять только по веселому прищуру очков, да озорно пробивающейся щетине на обтянутых исхудавшей кожей острых скулах.

- Пройдем под аркой, там мягче,- сказал спрыгнувший за мной с забора мечтательный треух. Я иду!

Арка целиком состояла из цветов вишни и самозабвенно выбрасываемого авиаторами содержимого подушек. Все это, перемешиваясь образовывало чихающе-яркий узор арабской вязи. Смотреть на него было почти невозможно – от красоты сводило нос и хотелось сделать последний вдох, вне которого остались бы только авиаторы и молча пролетающие сквозь арку пчелы. Под ней действительно оказалось мягче. Настолько мягко, что хотелось идти и иди. Только ради того, чтобы идти по мягкому и дышать. Я иду!

Пройдя свод я оглянулся – так хотелось еще на секунду быть причастным к этой мягкости, запечатлеть её навсегда в себе последним вдохом – и увидел своего мечтательного спутника. Стянув треух и хлобыстнув им о землю, он натянул летный шлем, напялил очки и, схватив первую попавшуюся наволочку, стал, заискивающе глядя авиаторам в безразличные стекла, носиться, рассыпая вокруг белые цветы вишни. Авиаторы ухмылялись. Я иду!

«Помните о разрыве», а с другой стороны, наверняка, «Minds the Gap». Когда-то здесь была пропасть без дна, и редкая птица могла долететь до середины её, не расплескав себя в бумажных глубинах, а теперь это щелка шириной в полшага. Полшага и голова твоя вывернется и станет смотреть, как ты идешь на ушах пятками вперед. За Разрывом странно и опасно. Туда мне дороги нет. Сворачиваю. Я иду!

Двери с лязгом закрылись и лифт, повинуясь нажатой мною кнопке, скрипя и ухая пополз наверх. Мне некомфортно. Почему я должен туда ехать, если я так неуютно себя чувствую? Я не хочу туда, а значит там будет плохо. Лифт замер.

С двенадцатого этажа открылся чудесный вид на черный предвесенний город. Облака стоят низко и серая крупа сыплет в лужи, чуть подернутые ледком. Отсюда я вижу, что весь город подернут ледком, в котором оранжево отражаются фонари. Скользя по ледку, я понимаю, какое это чудо – свобода движения. Скользить – легко и радостно и счастливая улыбка раздвигает мой рот. Мои новые чудесные ботинки заставляют прохожих восторженно смотреть вслед и завистливо поднимать шарфы. Ноги мои выгнулись под совершенно невообразимым углом, что позволяет мне развить скорость еще большую и пролетать над редкими проплешинами асфальта сродни «Фоккевульфу». С крыш капает. Одна необычайно большая и теплая капля падает мне на шапку и скатывается по щеке. Какая-то малолетняя сука харкнула… Весна идет, весне дорогу. Я иду!

Вниз террасами уходит упакованное брикетами сено. Сено свежее, здорового цвета и запаха. В сено можно прыгнуть. Между брикетами растут ярко-красные цветы, какие обычно сажают на городских газонах.

- Частицы с отрицательными зарядами притягиваются… частицы с положительными зарядами притягиваются… разнозаряженные частицы притягиваются… равнозаряженные частицы отталкиваются… притягиваются… одноименное притягивается… борьба противоположностей… фотон стал электроном… электрон стал говном… Скажи мне, что самое чистое во вселенной?

- В нашей вселенной – свет.

- Разве ты не понял: свет стал говном, а говно притягивается! Зачем ты здесь? Уйди отсюда, ты здесь чужой.

- Я везде свой, но с тобой мне грустно. Хочешь, я расскажу тебе о Матушке-Героине, она есть свет, она же и говно.

- Я хочу жрать фотоны и фотонами срать. Твою Матушку можно сожрать?

- Можно, но вместо света ты можешь сожрать говно. Я иду!

Около стены сидят два подростка в грустных свитерах и заворожено смотрят на улитку. Улитка вытянула и шевелит минутами. Одна минута короче, другая длиннее. На кончиках их, в поисках мух, вращаются маленькие круглые секунды. Улитка тянет день на вытянутом, с заостренным хвостом часе, оставляя за собой склизкий след воспоминаний. Улитка меланхолична. Она ползет, вожделея достигнуть своей конечной точки. Она знает, что точка эта находится за гранью отведенного ей моторесурса и потому ползет все быстрее и быстрее. Улитка проплывает мимо грустных. Я иду!

- Хватит просиживать тут свитера, идем со мной, там катаются на скейтбордах!

- А это круто?

- Полный улет.

Идти вдоль стены надо очень аккуратно – один неверный шаг и ты сорвешься вниз по улице, превратившейся в изогнутую полированную доску розового цвета. Грустный в красном свитере размахивает руками и не удержавшись летит. На доску наклеена наждачная бумага и грустное выражение стирается с лица красного свитера, оставляя на абразиве красные нитки, капающие на колеса.

В глазах моего грустного спутника непонимание, удивление и вопрос: «Зачем идти, куда идти, если заперты двери…» Я иду!