Maksim Usacov : Чрево нравственности

Чрево нравственности

или

история, произошедшая ровно через столько лет, сколько потребовалось, чтобы окончательно забыть, зачем она произошла.

Эпиграф:
Тех, кто может бросить меч
И рабом в могилу лечь,
Лучше вовремя отсечь.
Пусть уйдут из строя.
Роберт Бернс из книги «Золотые россыпи» (мысли и афоризмы), сост. И. Б. Тумаркин. 1961 г. Одесса

Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание.
К. Маркс. Оттуда же.

Предуведомление автора:
Трупов не считал, но над каждым из них рыдал от осознания бессмысленности их гибели.

В институте Искусств ежегодный бал всегда заканчивался опытами. Для этих целей старшие научные сотрудники ловили по всему Большому городу бездомных собак и прочую живность, а младшие убирали аудиторию, над дверьми которой испокон веков весела табличка: «Операционная лаборатория», и готовили другие необходимые для опытов инструменты. Собственно опыты были гвоздем бала. Единственное, что выделяло его из множества других проводимых различными институтами. А когда все уже было готово, в сопровождении свиты в лабораторию спустился директор Иванов, Иван Иванович. Для него это был уже двадцатый бал, своего рода юбилей и все такое, но волновался он точно также как и в первый свой год на должности. Все-таки директора были и будут, а бал с опытами – навсегда. Тут очень важно не посрамить науку и не опозорить родные стены. Да и собственный авторитет не уронить. Вот и прибыл Иван Иванович в операционную заранее, чтобы лично убедиться в том, что можно все начинать.
– Иван Иванович! Иван Иванович! – услышал директор истошный вопль своего секретаря. Через минуту и сама Инночка влетела в лабораторию. – Иван Иванович! Кошмар!
– Что такое? – спросил он грозно.
– Кошмар Иван Иванович! Подлинный кошмар! Ужас! – продолжила верещать Инночка.
– Да случилось что? – крикнул он.
– В подвале прорвало трубу! Опять. И опять канализационную, – заявила Инночка важно, – там… этого… ну просто море!
Откуда-то возник завхоз, и, произнеся строго – «я разберусь» – забрал пару младших разбираться с проблемой. Директор шумно выдохнул.
– Инночка. Ну, сколько раз тебе говорить. Искусство не должно думать о низком. Что кушать, что пить, где ср… Ну ты меня понимаешь. Об этом должен думать завхоз. А ты, каждый год... И всегда перед Балом.
– Я, Иван Иванович, не совсем же дура, – гордо заявила Инночка, – Я почему в крик? Потому что подозрительно это все. Каждый год перед этим важным событиям в подвале это. Каждый год. Это все подозрительно и саботаж!
– Это все, потому что вы, Инночка, в подвал только раз в год спускаетесь, – ехидно встряла Степанида Сергеевна, первый зам Иван Ивановича по научной части. – Иначе бы вы знали, что трубу в подвале уж лет двести как прорвало, благо все, что оттуда вытекло в пещеры какие-то уходит. Вы бы в подвал почаще спускались.
– Вот еще, – передернула плечами секретарша. – Делать мне больше нечего.
– Дамы, дамы! Я вас очень прощу, давайте не будем разводить диспут, – всплеснув руками, проговорил директор, – Мы же с вами не просто люди искусства, мы ученые, искусствоведы, у всех у нас за плечами не одна диссертация.
Дамы скривились, но спорить не стали. Иванов сделал вид, что удовлетворен их реакцией и кивнул.
– Ты принесла, Инночка? – спросил он секретаря.
– Естественно! – важно произнесла она и щелкнула пальцем. Тотчас в двери вкатился робот, с огромной коробкой в грузовом отсеке.
– Холст, кисти, краски? – уточнил Иван Иванович.
– Конечно! И бумагу, и ручки, все!
– Умничка! – произнес радостно директор, – Значит можно все расставить и…
Больше Иванов ничего сказать не успел. Резко открылись двери, раздался выстрел и пуля разнесла голову Инночке. Иван Иванович вытер лицо, посмотрел на ладонь в непонятной гадости и упал в обморок. В лабораторию вошел подросток, в черном кожаном пальто, военных ботинках и с автоматической винтовкой системы Калашникова, модификации 2*** года с тремя лазерным прицелами, теплоуловителями и прочими наворотами.
– Всем лежать! – закричал он.
Спорить никто не стал и, как кто мог быстро, легли.
– Ага! Ага! Вот вам! – от истеричного крика террориста, присутствующие покрепче вжались в пол.
Только завхоз, который прибежал на шум нечего не уловил. Он только и успел что произнести:
– Что у вас тут…– когда пуля проделала огромную дырку в его животе и он, громко хлюпнув в коридоре внутренностями, упал.
– Ага! Ага! – радостно завыл подросток.
– Э… Молодой человек, – прогундела в пол Степанида Сергеевна, – а что собственно случилось?
Заместитель по научной части рисковала. Террорист вполне мог сначала влепить заряд в неё, а только потом ответить. Но…
– Я пришел за Шариком, - произнес он.
Степанида Степановна приподняла голову и уперлась взглядом в обезглавленное тело секретарши.
– Э… – только и выдавила она из себя.
– Да. Верните моего Шарика и освободите собак, которых вы собираетесь… над которыми… над которыми вы собираетесь проводить свои мерзкие опыты.
Все благоразумно промолчали, как-то само собой решив, что беседу лучше всего продолжить старшей по должности. Через несколько секунд Степанида Степановна наконец отвела взгляд от Инночки и спросила:
– Э… За каким шариком, – в мыслях у неё все немного перепуталось, но даже в таком расстроенном состоянии она не могла и представить, что два человека погибли из-за какого-то воздушного…
– За моей собакой! – крикнул подросток и выстрелил в спину лежащего у самой стенки безвестного младшего научного сотрудника.
– Вы метко стреляете, – задумчиво произнесла замдиректора.
– Я тренировался, – ответил террорист.
– Тебя… вас как зовут? – поинтересовалась Степанида Степановна.
– Игорек, – честно дал ответ подросток, и немного смутившись собственной слабости, пристрелил еще одного младшего научного сотрудника.
– Так вот, Игорек, – проговорила смелая женщина, поднимаясь, – так вот, у нас никак не мог оказаться твой Шарик. Регламент проведения опыта утвержден еще сто лет назад и строго предусматривает использование только бездомного материала.
– Но мой Шарик пропал, – возразил Игорек. – А три года назад пропал мой Шарик.
– Э. Он у тебя пропал два раза? – уточнила на всякий случай Степанида Степановна.
– Это был другой Шарик. Первый, – объяснил террорист и убил еще одного лежащего на полу человека. Прямо около клеток с собаками, которое отреагировали на выстрел тихим скулежом. – Я нашел его потом. Без головы. И с биркой. А своего нового Шарика, я не стал отпускать просто так. В хвост я вставил маячок. И теперь я его нашел.
– А если ты заберешь своего Шарика, ты покинешь стены этого института? – намекнула на счастливое (ну почти) разрешение истории замдиректор.
– Нет, вы должны отпустить всех собак, – свои слова Игорек подкрепил выстрелом, оборвавшем жизнь старшего научного сотрудника. И добавил, – Это мое принципиальное условие.
«Мог бы уже закончить младших», – мысленно пожалела о потере ценных кадров Степанида Степановна, а вслух произнесла:
– Вы не совсем последовательны, молодой человек.
– Возможно, – согласился террорист и еще раз нажал спусковой крючок. Раздался щелчок. Игорек неторопясь полез за запасную обойму. Заместитель оглянулась по сторонам, в надежде, что увидит, как её подчиненные бросаются на подростка. Все-таки если наваляться все сразу, воспользовавшись ситуацией, пусть кто-то и погибнет… Но все продолжали лежать, разве что под некоторыми расползлись кровавые лужи.
– Но я прав! – прозвучал все-таки выстрел.
Степанида Степановна гордо произнесла.
– И в чем же вы правы? В чем же вы правы, позвольте узнать! – в конце фразы она немного взвизгнула.
– Нельзя убивать собак. Нельзя! – террорист выстрелил еще раз.
Зам директора даже не оглянулась.
– Нельзя, – согласилась спокойно она, но почти сразу же завелась, – Нельзя! Что прикажете людей убивать?
– Зачем вообще кого-нибудь убивать? – спросил Игорек и тут же застрелил еще одного сотрудника.
– Не убивать? А вы в курсе, что искусство умерло? Погибло! Истлело! Нет его, оно исчезло, выродилось в эпигонство, – Степанида Степановна злилась, – Мы единственные кто видит это! Мы искусствоведы. Хранители эстетики прошлого, творческого стержня прошедших веков. Сейчас, когда бесконечная череда римейков и повторов, цитат и плагиата, заполонила мир. Большая часть писателей берет книги двухсотлетней давности и хорошо, если меняют имена, а чаще просто переписывают так как есть. Музыканты играют Моцарта и Биттлз. Художники соревнуется, кто наиболее точно скопирует «Мадонну» Да Винче. И знаете почему?
– И знать не хочу, – сказал Игорек и выстрелил в кого-то.
– Потому что мы утратили желание творить. Творить по-настоящему, создавать из ничего – прекрасное. Нас тянет только пожирать искусство прошлого, переваривать его и…
– Из-за этого должны пострадать невинные собаки? – после этих слов террориста не повезло еще одному ученному.
– Да нет же! Дело не в убийстве! Дело в творчестве. Мы даем зрителям яркие, запоминающиеся впечатления, возможность пережить нечто такое, чего они никогда не смогут увидеть в реальной жизни. Даем им новые чувства. Смерть бедных собачек в этих контейнерах – для лучших художников, поэтов и музыкантов новый стимул творчества.
– Я не хочу таких стимулов, – Игорек посмотрел по сторонам. Ему показалось, что что-то сейчас он делает неправильно. Но что именно? «Наверное, надо было убивать в каком-то порядке, – подумал он, – а так какой-то хаос получается». После этого он выстрелил в стеллажей, где закончил свою жизнь еще один представитель института. Пуля просвистела совсем рядом со Степанидой Степановной, но она так увлеклась лекцией, что совершенно этого не заметила.
– Этот стимул необходим нашему больному обществу. Да, это жестокость, но иногда надо пожертвовать малым.
– Я не хочу, чтобы чем-то, а главное кем-то жертвовали! – закричал подросток и выстрелил.
– Ты идеалист, – со скорбью произнесла замдиректора.
– Не хочу, – закричал опять Игорек и выстрелил. – Не хочу! – и выстрелил.
– Но…
– Не хочу! – раздался еще один выстрел.
– Пойми же! Это очень важно! Мы накачиваем творцов эмоциями, заставляем их видеть! В момент смерти собак пишутся картины, создаются стихи, рождаются замыслы новых книг.
– Это идиотизм, – спокойно произнес Игорек.
– Это единственный шанс, – тоже успокоилась Степанида Степановна. «А где же выстрел» – пронеслось у неё в голове. Она оглянулась.
– Все закончились, – сказал террорист.
Степанида Степановна посмотрела на него и кивнула.
– Ты должен понять, – проговорила она медленно.
Но Игорь ничего понимать не хотел. Вместо этого он выстрелил в заместителя директора. Специальная мягкая, усиленная сплавом из тяжелых металлов, пуля вошла в Степаниду Степановну чуть правее сердца и, разворотив по дороге позвоночник, изменила свою траекторию, чтобы, повинуясь какой-то не разгаданной закономерности, влететь в глаз поскуливающего пса. Женщина повалилась на пол. Вслед за ней на пол клетки упал пес. Игорек посмотрел на него.
– Шарик? – спросил Игорек и подошел ближе, – Шарик…
Естественно он застрелился. Но перед тем как нажать спусковой крючок он посмотрел вокруг и подошел к телу замдиректора. Из-за какого-то неясного ему самому порыва, он наступил поставил на бездыханное тело женщины правую нагу и продекламировал:
– Мой гнев прошел. Я скорбью потрясен. Пусть труп его поднимут. Греми сильней печальный барабан! Склонитесь до земли штыки винтовок! Покойся с миром Кориолан…
И только после этой маловразумительной фразы забрызгал своими мозгами те немногие оставшиеся чистыми участки пола в лаборатории.
После этого выстрела Иван Иванович Иванов тихонько встал. В суматохе о нем как-то все позабыли, чему он был несказанно рад и весь светился самодовольством.
– Если это были бы твои стихи, эксперимент можно было бы считать успешным, – строго произнес он, – а так…
Тут уж точно должна была последовать речь с важными словами и умными мыслями, но канализация, которая год за годом протекала в подвале, наконец, сделала свое гадкое дело – пол под Ивановым неожиданно провалился. Вся композиция, вся драма, все эмоции и весь институт во главе с его директором скрылись в пучинах дерьма.