Франкенштейн (Денис Казанский) : Ленинградская мертвечина. (ч. 1) Демонстранты требуют мяса.

По заснеженной, утыканной полуразрушенными, двухэтажными домиками улочке неуклюже катился грузовик. Колеса его то и дело застревали в снегу, двигатель судорожно кашлял, сидящие в кузове люди роняли винтовки и хватались за борта, чтобы не упасть. Лобовое стекло у машины отсутствовало, и в лицо водителя, замотанное до самых глаз шерстяным шарфом, летели острые льдинки.
В прилегающих серых домах отсутствовали стекла и рамы. В пустых оконных глазницах можно было разглядеть выгоревшие комнаты, заваленные битой штукатуркой и прочим мусором. От одного из домов остались лишь стены, а крыша и перекрытия были обрушены вниз. Из сугробов, словно орудийные стволы, торчали деревянные балки.
- Холодно, блядь! – зачем-то дыша паром на рукавицы, пробурчал Любарский.
Сидящий рядом с ним Ройман ничего не сказал. Сухарев усмехнулся и ткнул штыком в деревянный пол.
- Так и самим в покойников превратится недолго – продолжал Любарский – замерзнем к чертям.
Он пихнул валенком смерзшиеся в безобразное подобие каракатицы, сваленные в кузове человеческие тела. Ройман посильнее натянул на голову буденовку с нашитой красной звездой и спрятал лицо в поднятый воротник шинели. Сухарев, который был в более теплом, хоть и штопанном на локтях ватнике и шапке-ушанке с сожалением глянул на него, но промолчал. Температура едва ли была выше двадцати градусов и воздух, словно бритвой резал кожу на открытых участках.
- Товарищ сержант, что-то метронома не слышно - сказал Ройман, растирая варежкой красный нос.
Сухарев пожал плечами. Грузовик с трудом преодолел поворот, едва не задев телеграфный столб, и выехал на улицу с более накатанным снегом. Дорогу здесь, похоже, расчищали, и автомобиль стал двигаться заметно быстрее. Доехав до конца улицы, грузовик стал возле одного из домов. На табличке возле входа красовалась надпись «Ленвоенпродукт».
- О, Василий Лукич, наши приехали! – крикнул, дежуривший у парадного тощий солдатик Ткаченко и махнул маячившему в окне лейтенанту. Любарский, Ройман и Сухарев попрыгали из кузова, откинув задний борт. Шофер Удальцов и его пассажир Иконников вылезли из кабины и принялись помогать им выгружать страшный груз.
- Сколько там? – одними губами спросил сквозь стекло Василий Лукич.
- Семь, товарищ лейтенант - кряхтя и отдирая замерзшие трупы друг от друга, крикнул Сухарев.
- Все для фронта, все для победы! – усмехнулся Ройман, принимая из кузова тело старика в исподнем. Верхнюю одежду украли мародеры, когда тело лежало на улице.
- Заноси! – скомандовал лейтенант. Деревянная дверь, держащаяся на одной петле, распахнулась. Возникший в проеме Толстунов, жестом показал в конец коридора.
Трупы складировались в небольшой комнатке на полу, где уже хранилось около десятка покойников.
- Ффух! Ну и мороз, сука! – выдохнул Удальцов, - я, кажись, пальцы на ногах к ебеням отморозил. Не чувствую.
- Ты же в валенках, Петро – удивился Сухарев.
- В хуяленках! Один хрен, не чувствую.
Громко топая по деревянному полу все, кроме Толстунова, поднялись по лестнице на второй этаж. Там они оказались в просторном зале, где отсутствовала почти вся мебель кроме круглого стола в центре, двух стульев и шкафа с оторванными дверцами.
В углу комнаты потрескивала буржуйка, возле нее на полу были свалены в кучу дрова и используемые для растопки, истерзанные книжки.
Василий Лукич поздоровался со всеми за руку. Винтовки поставили вдоль стены, все уселись на стулья и на стол.
- Пиздец, с каждым днем все хуже и хуже. Сил уже не остается – пожаловался Любарский.
- Люди мрут, как мухи – кивнул Сухарев.
Василий Лукич вздохнул и достал из кармана мятую самокрутку.
- Нам тяжело, немцу тоже тяжело. Всем тяжело. Нужно держаться.
- Как думаешь, товарищ лейтенант, до весны дотянем? – спросил Ройман.
- Даст Бог, дотянем. Если зиму продержимся, будет легче. Тут не так-то много и осталось.
- Ни хуя мы продержимся! – фыркнул Иконников. – Фашист со дня на день в городе будет. Нутром чую. А если и нет, сами окочуримся. Посмотри, Лукич, что творится. Паралич, блядь! Анархия, блядь! Мародерство, блядь! Люди друг-друга жрут, блядь!
Он в сердцах трахнул кулаком по столу.
- Да-а. – протянул Ройман – вот до чего докатились. Где ж это видано, чтоб солдат кормить мертвечиной! Интересно, что было бы, если бы там узнали, что хлебают из котелков мирных ленинградцев?
- А ты пизди поменьше! – одернул Сухарев – сам знаю, что страшно. А если не так, то что, с голоду помирать? В окопах, блядь? Сам давно там был, умник? С голодухи пух?
- Да ладно, товарищ сержант, не ори понапрасну. Просто представил я, вот сидит какой-нибудь солдатик, похлебку цедит, а и не знает, что из мамки его она сварена. И…
Сухарев неловко размахнулся и ударил Роймана в челюсть. Ройман опрокинулся вместе со стулом на пол, буденовка от удара слетела с его головы.
- Правильно, чтобы не пиздел что ни попадя! – одобрил лейтенант, попыхивая махоркой.
Ройман вытер кровь с подбородка и поднял испуганные глаза на Сухарева.
- За такие разговоры можно и пулю в башку – зло сказал сержант – совсем охренел что ли! Думаешь, раз такое положение, все можно стало? Дундучара, блядь!
- Хорош, мужики! – крикнул Любарский – вы что, совсем осатанели! Мы же по одну сторону воюем.
Ройман медленно сел и схватился руками за виски.
- Если мы друг другу глотки перегрызем, немец и патроны даже тратить не будет. Победным маршем в город войдет – продолжал Любарский – нельзя сейчас хуеплетством заниматься. Слишком тяжелое положение.
- Уй, бля - простонал Ройман – башка кружится.
- Ты правда полегче, сержант – сказал Удальцов – чуть балду не отбил пацану.
Сухарев недовольно замолчал. Иконников помог Ройману подняться.
- Я, товарищи, вот что думаю… - начал было Василий Лукич, но в это время, Ткаченко, дежуривший возле окна, неожиданно крикнул:
- Скорее сюда! Поглядите!
Василий Лукич спрыгнул со стола и первым подскочил к окну. За ним бросились остальные.
Ткаченко кивнул в сторону кучки людей в конце улицы:
- Я сначала не понял, потом только разглядел…
- Пиздец – выдохнул Василий Лукич.
- Что теперь делать? – спросил Сухарев, но ответа не последовало.
Человек двадцать разного пола и возраста двигались по направлению к дому, где располагался штаб. Слышались крики и свист. Некоторые из них несли в руках красные транспаранты: «ФАБРИКИ - НАРОДУ, ЗЕМЛЮ – КРЕСТЬЯНАМ, МЕРТВЯКОВ – ГОЛОДАЮЩИМ ЛЕНИНГРАДЦАМ!», «ВЕРНИТЕ ТРУДЯЩИМСЯ ИХ ЗАКОННУЮ МЕРТВЕЧИНУ!», «ДАЕШЬ УВЕЛИЧЕНИЕ ПРОИЗВОДСТВА НА ПРЕДПРИЯТИЯХ КОЛЫБЕЛИ РЕВОЛЮЦИИ!», «РУКИ ПРОЧЬ ОТ НАРОДНЫХ МЕРТВЯКОВ!».
У горбатой старушки в очках был плакат с изображением просветленного Сталина. Старушка с трудом ковыляла по скользкому накатанному снегу и кричала:
- В товарища Иосифа не посмеют стрелять, проклятые!
Многие несли в руках колья, вилы и топоры. Некоторые еле передвигали ноги и шли заметно позади. Было видно, что силы совсем оставили их.
- Трупоеды! – замирающим голосом произнес Иконников. – Ну, сейчас будет!
- Всем занять оборону! Никому не выходить!– скомандовал лейтенант, и все принялись разбирать винтовки. Сам Василий Лукич достал из кобуры пистолет, проверил обойму и загрохотал по лестнице вниз.
- Куда вы, товарищ лейтенант! – закричал Ткаченко, но Василий Лукич ничего не ответил. В следующий миг он уже был снаружи. Стоял у входа в штаб и выжидающе смотрел на приближающихся людей.
Крики и свист утихли. Закутанные в грязную, изношенную одежду, почерневшие от голода и лишений демонстранты остановились в нескольких метрах от припаркованного грузовика, прямо напротив Василия Лукича. Из толпы вышел старик с вилами и, страшно гнусавя, принялся говорить:
- Вражина! Долго ли еще терпети нам муки незамоленные? Что жа, так померти в голоде и все? Прикажешь, поклоны бить, так и некому! Коса дерет живот, свинцом кишки выжигает. Вырвать и все сгоревшее. Землю жрать за милую душу! Ажно до самой Москвы! А в Москве колбаса. И прилавки от пряников. Я был, что мне брехать вздумал! И сало копченое, ажно капает!
- Всем стоять! – закричал лейтенант и для пущей убедительности выстрелил в воздух. – Положу любого кто рыпнется! По законам военного времени!.
Старик вздрогнул, отступил назад. Сорвал с лысой, обтянутой дряблой кожей головы шапку, отшвырнул ее и пронзительно заголосил:
- Что, сволочь, пугаешь! Я знаю, чтоб меня пугать. Я видел, у них там колбаса! Они там в столовых, бляди, обжираются. Нашей колбасой, бляди, обжираются! Нашими мертвяками, бляди! Понял сволочь, мы ученые! Бляди вы московские! Нашими мертвяками! Хуи вы дармовщицкие! Мироеды! Нашими мертвяками! Думаете, не прознаем?! Думаете, так просто все!! Вагонами! Составами наших мертвяков можно?!
Старик потрясал вилами, словно одержимый. Пар валил у него изо рта. Слова сыпались на лед гадкими опарышами.
- Что ты мелешь, старик? Ты очумел, что ли! Какая колбаса… - начал было лейтенант, но тут кто-то из задних неожиданно швырнул в Василия Лукича увесистый оледенелый булыжник. Камень попал лейтенанту в лицо, с хрустом раздробив переносицу.
Василий Лукич неловко взмахнул руками и рухнул на снег. Пистолет отлетел в сторону, из носа хлынул кровавый ручей.
- А-а-а, сука штабная! – торжествующе воскликнул старик и ударил вилами оглушенного командира в грудь.
Четыре острых зубца пробили толстый ватник и вошли в здоровое мускулистое тело лейтенанта, разрывая и калеча легкие, сердце и аорту. Обезумевший от боли и страха лейтенант, схватился руками за древко, пытаясь не дать старику задвинуть вилы глубже.
В это время из окон второго этажа грянули одновременно два выстрела, и посыпалось битое стекло. Голова безумного старца превратилась в алый фейерверк ошметков и разлетелась в разные стороны, изрядно забрызгав выпуклые очки бабушки со сталинским плакатом. Обмякшее тело навалилось прямо на черенок вил. Зубцы на всю длину вошли в грудь умирающего Василия Лукича.
- А-а-а-а, товарищ лейтенант! – закричал из окна тонким голосом солдатик Ткаченко. Винтовки защитников штаба принялись без разбора палить по демонстрантам. Те, побросав плакаты, бросились бежать кто куда.
- Суки! Сволочи! Падлы ебучие! - орал в исступлении Любарский.
- Сейчас будут вам мертвяки – злорадно шептал Сухарев, перезаряжая свою СВД.
- Василий Луки-и-ич! – плакал, закрыв руками уши, Ткаченко.
Люди один за другим валились на снег. Белый холст замерзшей улицы тут и там пестрел красными пятнами крови. Старушка в очках, не успевшая отбежать далеко, теперь лежала на боку и харкала черными сгустками. На спине у нее темнела страшная рана. Рядом с ней лицом в снегу застыл изрешеченный пулями юноша. Чуть поодаль бился в конвульсиях тщедушный старичок. А у самой обочины, друг на друге лежали застреленные мужчина и женщина, у которых в руках были сжаты мясницкие топоры.
Спустя несколько секунд, те, кому повезло, укрылись в развалинах и подворотнях. Девятеро демонстрантов навсегда остались лежать посреди улицы в самых разнообразных позах.
- Пиздец! – пробормотал Удальцов, утирая выступивший на лице пот.
Вцепившись в подоконник тихонько выл Ткаченко.
Сухарев оглядел взглядом побледневших солдат и сказал:
- Слушай мою команду! Патроны экономить! В молоко не палить! Вы что, охренели? У нас боеприпасов почти не осталось, а вы во все стороны хуярите, блядь! Солдаты, называется! Кого испугались? Кучки голодных долбоебов?
- Да тут два миллиона таких голодных долбоебов – пробормотал Иконников, перезаряжая винтовку.
- Вот уроды! – сплюнул Любарский – попрятались. Поймать бы всех гнид, да к стенке!
- Может подкрепление вызвать? – неуверенно спросил Удальцов.
- Какое в жопу подкрепление! – расхохотался Сухарев – мы же секретный отряд, Петро! Может сюда еще кремлевскую гвардию, блядь, подтянуть! Во главе, блядь, с товарищем Сталиным, на хуй! Ты кого испугался? Они же сами мертвяки. Притом безоружные. Положим еще с десяток скотов и дело с концом!
- Нужно Василия Лукича… ну… забрать – промямлил Иконников, стараясь не смотреть в окно, где подплывал кровью труп лейтенанта.
- Да… - понимающе кивнул Сухарев – давайте…
Ройман спустился по лестнице на первый этаж. Вместе с Толстуновым они вышли на улицу и склонились над убитым. Толстунов выдернул из груди Василия Лукича торчащие вилы и отшвырнул их в сторону.
- Так глупо вышло – покачал головой Ройман.
Толстунов засопел и провел по глазам тыльной стороной рукавицы.
- Ну, бляди! - Ройман поднял оброненный кем-то деревянный кол и быстро зашагал к еще живому старичку.
- А-кха, а-кха, - хрипел, ловя ртом воздух, раненый. Обмороженными пальцами он держался за окровавленный живот.
Ройман вставил кол ему в рот и стал толкать. Умирающий старичок замычал и попытался оттолкнуть кол руками, но Ройман налег сильнее и вогнал кол глубоко в глотку. Раненый захрипел. Солдат напирал, с удовлетворением чувствуя, как копье разрывает горло и пищевод. Послышался диковинный нутряной хруст, и старик забился в конвульсиях. Кровь била фонтаном у него изо рта и носа. Через минуту он затих и Ройман довольно отступил.
- Как собаку, как суку шелудивую… - всхлипывая, выговорил Толстунов.
Послышался нарастающий и все учащающийся звук метронома.