Арлекин : Открытый финал

Отец, старый клоун, жить не мог без приколов. Подшутить и сдавленно ржать, забившись в самый дальний угол – очень в его духе. Развращённая сторона его многосторонней личности упивалась чужим конфузом и замешательством. Такой грубоватый юмор, конечно, присущ всем без исключения, но обычно люди стараются загнать его поглубже и смеяться про себя – вопрос воспитания, насколько тихо, но всё же. Старое стебло, кажется, вообще никто не воспитывал – так громогласно он хохотал, отвесив кому-нибудь дружеский пинок под зад.
Появляться с ним на людях каждый раз оказывалось настоящей пыткой. Он постоянно заставлял меня краснеть; я изо всех сил пытался создавать впечатление, что впервые вижу этого чокнутого старика, и то, что я нахожусь рядом с ним – чистая случайность. Правда, народу не стоило труда в воображении разгладить морщины на его лице и сравнить его с моим, раз уж мы одного роста и стоим плечом к плечу. Чёртово родство было слишком явным.
Цирк давно стал достоянием заплесневелых фотоальбомов, а он всё ещё пытался насмешить окружающих. Но никто кроме него не смеялся – собственно, поэтому его карьера и прервалась ещё в зародыше, а единственное, что было в ней блестящего, смылось с отцовских щёк и лба, вызвав безразличную отрыжку раковины, и перемешалось с мочой, дерьмом и грязью. Но – такой уж он был человек – и в старости всё равно стремился что-нибудь такое откалывать. Да и в клоуны он подался, наверно, исключительно по приколу. По крайней мере, так он всем, подмигивая, доверительно сообщал.
Когда он в первый раз проблевался с кровью, все подумали, что это шутка. Лично я отвёл взгляд от телека ровно на секунду, чтобы посмотреть на красную лужу у его ног, и приготовился услышать идиотское гоготание. У старика совсем ум за разум зашёл, надеюсь, он сам это вытрет.
А через год старик двинул кони.
Он подолгу лежал на кровати. Однажды попробовал встать, и не смог.
Он шептал мне слабыми губами, саркастически играя бровью: «Слушай, парень, не нравится мне всё это. Ссать в утку – и эти люди называли меня извращенцем! Один ты меня поймёшь: я хочу на воздух. Порадуй батю, а? Как эти ребята, знаешь, с вышек прыгают на парашютах... и с крыш, и с водопадов... Ну, как их?» - «Не знаю, пап». - «Экстремалы, ну ты знаешь... Хочу так же, только просто. Ну, ты понял». – «Ага, понял, пап. Всё клоуном хочешь быть».
Он больше не канючил, а я продолжал об этом думать. Тяжело было себя победить. Это произошло, когда он уже не мог разговаривать и лежал, серый, на кровати. Сразу даже не было видно, дышит ли он. Иногда он открывал глаза и смотрел на меня, типа «ну чё?»
Я не мог на него смотреть. Всё ставил и ставил себя на его место, прикидывал, как мне лучше поступить: как положено или как он хочет. И если я всё-таки сделаю по его, то что ляжет на мою совесть?
Отец умер, когда мы поднимались в горы...