Томилин : Немного политики, ети её мать

В тот день я проснулся с праздничным приподнятым настроением и железобетонной эрекцией. Это был день выборов. Ни хороший, ни плохой, но великий и требующий от каждого гражданина ответственности и хорошей концентрации внимания. Я отправился на свой участок одним из первых, хорошенько позавтракав и почти не чувствуя недомогания от вечерних возлияний. Но то, что произошло со мной потом, было самым необычным и страшным приключением моей малоинтересной жизни.
Когда я зашёл в кабинку и проголосовал за "Единую Россию", у меня резко испортилось настроение, закружилась голова, появились галлюцинации, разверзлись врата Ада, и сам Вельзевул, смеясь рокочущим смехом и изрыгая запах серы и гибели, протянул мне руку. Это произошло, спустя считаные секунды после того? как мой бюллетенm навеки оказался во чреве избирательной урны. Меня начало трясти, я стал сходить с ума от страха и в то же время какой-то необъяснимой эйфории, внезапно охватившей весь мой несчастный организм. Спустя восемь часов я обнаружил себя дома в собственной постели с двумя искусительными женщинами. От нас исходил запах порока и похоти, и мне стало так мерзко и так страшно за своё беспамятство, что я прогнал их прочь и, обхватив голову руками, плакал от безысходности почти до самого утра. Но ебля, судя по всему, была знатная, ибо повсюду на кровати и на полу были её нескромные свидетельства. Мне казалось, что я совершил мерзкий, отвратительный поступок, навеки перечеркнувший моё благочестие. Я не знал, как это объяснить, но я чувствовал себя так мерзко, будто был повинен в смерти человека. Телевизор, который незаметно для меня включился, гнусавым тоном передавал сводки с выборов. И я чувствовал всеми фибрами своей нескладной души. что зло сейчас наступает на мир, закрывая навеки свет истины от всех зрячих. Словно туча, опустившая своё мрачное туловище на лазоревое небо, зло сейчас затмевало правду и добро, наваливаясь всем своим наглым телом на страну.
Я не мог слышать этот ужасный голос, будто сверлящий мне уши. Я хотел убежать отсюда подальше, но мои ноги предательски не двигались с места, я будто прирос к полу и стал беспомощен, как ребёнок - это я-то с моим ростом и упрямством! Слёзы отчаяния текли по моим щекам, когда я, цепляясь ногтями за паркет, полз на кухню. За своей спиной и впереди себя - в непроглядной темноте коридора - я слышал смех, это был смех самого Дьявола, потешающегося над моей беспомощностью и над моим страхом. Я собрал волю в кулак и полз дальше, скрипя зубами и волоча свои атрофировавшиеся ноги. Мне хотелось рвать и метать, хотелось расколошматить всё вокруг к ебаной матери, но не было сил - они бесследно улетучились, словно чек пакистанской ханки, попавший в туркменское селенье. Потом коридор перевернулся и бросил меня со всей дури на потолок. Я теперь полз по потолку, осторожно перебирая пальцами. Я старался не смотреть наверх, точнее вниз, точнее... Блять, мог ли я подумать сегодня утром, желая исполнить свой гражданский долг, что попаду в самое адово пекло, едва моя рука коснётся деревянной урны с гербом набоку? Наконец, почти потеряв сознание, я дополз до кухни. Точнее до потолка кухни. В темноте кухни я увидел стул и силуэт человека, который вальяжно на нём развалился. Я осторожно дотянулся до выключателя и зажёг светило. Мигающий свет люстры осветил лицо моей любимой, которая развалилась безжизненной куклой на пластиковом стуле. Её макияж растёкся, а вместо рта был шов в крупными белыми нитками. Возможно, я сошёл с ума в этот момент, но я подумал о свободе слова, которой кого-то там лишили. Я слышал, о том, что "Единая Россия" использует административный ресурс и всё такое, но сейчас передо мной сидела моя любимая женщина - и у неё был зашит рот. Она умоляюще смотрела на меня, а я мог лишь выть от бессилия и слушать пульсирующий гул, пронзавший мои уши. Я не хотел потерять её глазами, но её силуэт начал растекаться, словно тушь на ресницах у девушки, попавшей под дождь. Я сделал несколько рывков и коснулся её колена. Любимая уронила голову и смотрела на меня глазами, полными безумного, всепоглощающего ужаса. Она рвала свои стянутые швом губы, капала на меня кровью и пыталась обнять ватными белыми руками с тонкими, болезненно исхудавшими пальцами. Я подтянул её мертвенно бледное лицо к своим остывшим губам и попытался поднять на руки, но помыкавшись с полчаса, я оставил это лишённое смысла предприятие. Я отполз от стула, и тут потолок с полом вновь поменялись местами... но нет, я теперь лежал на боку на одной из стен, а любимая лежала на потолке, и её рот был весь в крови. Я почувствовал, как теряю сознание. Я, кажется, был во сне и видел результаты своих трудов так явственно, что картинка напоминала фотографии с обложек журнала Esquire. Я видел машину для убийства, задрапированную потускневшим российским триколором, которая пожирала людей без остатка. Она сжирала их души, принуждала к насилию и жестокости, едва они росчерком шариковой ручки расписывались в своей беспомощности и в своей неспособности противостоять злу. У каждого был свой мотив, но все работали на этого механического убийцу. Сатанинский оркестр набирал труппу мёртвых душ. Каждая послушная галочка конформиста вращала мистический механизм, собранный из гигантских шестерёнок и блоков, отсчитывая тайные цифры, поворачивая рычаги и приводя в движение валики. Эти валики в свою очередь приводили в движение исполинские мясорубки в которых в муку перемалывали тела оппозиционных журналистов и беглых предателей-фээсбэшников. По проржавевшим трубам текла их свежая багровая кровь, которая собилась в сосуды и насыщала, словно живительный сок, огромную стальную вертикаль, блестевшую дьявольским светом. У подножья властной вертикали бушевали страсти, кипели митинги и шествия. Яшин, суетившись, выбирал машину подешевле, с крыши которой можно будет получше разглядеть шлем неумолимой машины. Гарри Каспаров решил, что сможет своим шахматным умом переиграть алгоритм исполинского монстра, не понимая, что цена в этой партии - его собственная жизнь. Сергей Доренко, укутавшийся в пуховик Columbia, стоял рядом и давился от хохота глядя, как немытые лимоновцы карабкаются вверх по вертикали, каждый раз съезжая и с грохотом падая на землю, ломая себе рёбра, получая переломы и ушибы. Он стоял рядом со своим мотоциклом и просил девушку со взглядом неиспорченного ребёнка и грудью третьего размера принести ему настоящий зелёный чай. Она повиновалась, кротко кивнув головой. Тембр его голоса сводил её с ума. Она бы почла за честь отсосать у него при всех, в то время когда он, удовлетворённо посмеиваясь, гладил бы её своей тяжёлой рукой по волосам. Она бы сочла это высшей похвальбой.
Тут откуда-то сверху упала небольшая конусообразная деталь и врезалась в толпу, словно самолёт отчаявшегося камикадзе. Задавив Буковского и разрезав пополам Быкова, деталь прокатилась по машинам и людям, задавив ещё несколько человек. Раздались стоны, крики, свистки, но никто не смел двигаться в места. Толпа затравленно смотрела вверх, ожидая новой атаки. Мелкими перебежками молодые коммунисты и анархисты пробрались к своим раненым товарищам и пытались им помочь. Они с яростью шпыняли вертикаль ногой, карикатурно грозили ей кулачком, но все эти нелепые движения были тщетны. Обнажённая Катя Гусева обнимала Доренко за шею и шептала ему в ухо ласковые слова. Он утробно смеялся и пил чай, лукаво посматривая на светопреставление. Отчаяние охватило всё вокруг - земля и небо вздыбились алыми всполохами. Всё было искорёжено, испорчено, попрано. Всё вокруг источало уродство и паскудство, и нигде не чувствовалось истины, и ниоткуда не лился с наслажденьем лучистый свет. У Кати Гусевой красивые груди и тонкая талия. Её пластичное упругое тело обвивало Доренко с неистовой страстью и желанием. Он тоже вожделел Катю, распаляясь от её выверенных опытных прикосновений. Он чувствовал себя рядом с ней богом. А она была его наложницей, готовой отдаться по одному лишь обращённому к себе пронзительному взгляду.
Активисты "России Молодой" во главе с Максимом Мищенко, который закрывался от камней, что запускали в него нацболы, резиновой куклой фигуристки Журовой, пытался прорвать оцепление. Адвокат Астахов и Режиссёр Бондарчук в порыве экстатического откровения, нависали над собравшимися и заклинали их разойтись, чтобы не гневить Высокого. Простой люд шипел, но с неохотой расходился. Розовые рубашки и напомаженные лица делали из людей послушный рабов. Им не хотелось идти супротив олицетворений успеха, это было страшной, недоброй приметой. Многих гнал страх и неопределённость, все боялись.
К пяти утра, когда на дорогах вместо мерзкой снежно-грязевой каши был белый скрипящий под ногами снежок, наступила Эра Стабильности. Когда рассвело, снег заискрился и приятно потянуло запахом костра. Солнце стояло над лесом, и вертикаль тоже блестела, но так, что не раздражала изнеженного глаза. Доренко ел припорошенную снегом клюкву из рук Гусевой, и одобрительно кивал головой, а потом ещё прибавлял отеческий хлопок по спине, когда Венедиктов с Мищенко играли в футбол открученными головами лимоновцев.
- Добро, добро, - говорил он свои фирменным басом, - и отправлял в рот солёный огурчик или подносил рюмочку беленькой. В воздухе приятно пахло озоном, и немногочисленные птицы витали над головами наших героев, радостно чирикая. Они гонялись друг за другом, игриво щапая настигнутого за хвост и иногда приземлялись на землю, чтобы перевести дух. Моя любимая протянула мне свою руку с тонкими пальчиками, накрашенными ярко-красным лаком. Я поцеловал её и позволил себе немного поплавать в озере её голубых бездонных глаз. Она засмущалась и трогательным фирменным движением почесала свой аккуратненький аристократический носик.
В тот день я не только излечился от недуга, но и почувствовал величайшее наслаждение, которое было мазохическим по своей природе. Ведь каждый мазохист любит не боль, а то время, когда боль отступает - израненный участок анестезируется и становится очагом ни с чем не сравнимого удовольствия. Любимая откинула голову назад, разбросав медные локоны по плечам, а Доренко подошёл ко мне и улыбаясь, как старому другу, протянул стакан с коньяком.
Выяснилось, что я по ошибке проголосовал за "СПС", но мне было даровано прощение. Ведь каждый из нас может оступиться и пойти по неверной дороге, но солнце укажет дорогу заплутавшему путнику и не даст ему сгинуть в дремучей чаще леса. Я смущённо улыбался, отпивая виски, а Доренко следил за каждым моим движением, совершенно позабыв про жестокую игру Мищенко и Венедиктова, которые между прочим, пробивали штрафной.