Андрей Кузечкин : Лолли (хентай)

Когда все музыкальные и немузыкальные телеканалы настойчиво долбят по ушам одной и той же песней, мой организм довольно быстро вырабатывает стойкий иммунитет к ней. (Особенно, если этой ерундой каждый день потчуют в общественном транспорте или просто на улице. Иду себе, а она из музыкального ларька громыхает…)
Уши привыкают к бестолковой мелодии и ее текстовому наполнителю, воспринимают их просто как шум. Рука уже не тянется за пультом, чтобы сменить канал или выключить звук. А речевой аппарат ─ язык, зубы, гортань и все остальное, что мы рисовали в тетрадях по фонетике ─ приходит в движение и начинает тупо подпевать. (Единственное, что я запомнил с той лекции ─ замечательная фраза престарелого препода: «Многие лингвисты считают важнейшим звукопроизводящим органом нижнюю челюсть, но если мы рассмотрим следующие аспекты, челюсть сама собой отпадет».)
Вот почему клип «Нагрузка» отечественной рэпперши Леди Крем давно уже не раздражал меня. Сэмплы, кстати, подобраны вполне заводные, да и текст актуален, но самое сногсшибательное ─ это сама исполнительница. Мулатка в костюме юной пионерки, при алом галстуке, скачущая на фоне гипсового изваяния Ильича ─ что за зрелище! Отчаянно перевирая русские слова, она втолковывает толпе подростков, одетых в советскую школьную форму:

Эй, ребята и девчата,
Обращаюсь к вам по-русски:
Нам увиливать не надо
От общественной нагрузки.
Очень важная задача
Для ответственных людей
Это ─ сексом заниматься.
Что же может быть важней?
Кто к любви неравнодушен,
Тех заносим в наш актив.
Только самым-самым лучшим
Мы дадим презерватив.
Эй, ребята, не зевайте,
Принимайте срочно меры!
Тем, кто младше, помогайте,
Будьте все для них примером.
Объясните им подробно,
Что сношенье ─ не игра.
Ну, а девственников скромных
Раскрутить давно пора!..

Я ненадолго задержался возле телевизора, чтобы досмотреть клип, только после этого оделся и вышел на улицу. Так начался мой день, это я, вроде бы, помнил…

…Я валялся в сладкой полудреме, уткнувшись лицом в душистую подушку. Странное пограничное состояние, какое бывает со мной ранним утром: досматриваю сон и одновременно слышу звуки, долетающие из реального мира. Звуки становятся образами. Словно нахожусь внутри собственной черепной коробки и оттуда гляжу наружу. Здесь интересно ─ и там неплохо. Можно глубже погрузиться в грезы, а можно приказать себе: «Просыпайся!» И проснешься.
Последнее я и сделал, как только услыхал кукование часов, прозвучавшее как гром среди ясного неба. В нашей квартире сроду не было часов с кукушкой! Проснувшись, обнаружил, что лежу ни больше, ни меньше, как без ничего. Одежды на мне не было ровным счетом никакой, если не считать зеленой бисерной фенечки на левом запястье. А самый беглый осмотр маленькой комнатки подтвердил, что я проснулся в чужой, совершенно незнакомой квартире. Для кого-то такая ситуация ─ обычное дело, но не для меня, вы уж поверьте.
Я лежал, ничем не прикрытый, на разложенном диване. Напротив него располагались японская видеодвойка на тумбочке и этажерка с видеокассетами, чуть левее ─ большое зеркало в золоченой раме. У окна ─ стол. На полу ─ пушистый ковер. На стенах ─ плакаты с персонажами японских мультиков. Подписи под большеглазыми уродами гласили: «Призрак из ракушки», «Шар дракона», «Принцесса Мононоке», «Евангелион»… Да какая разница? Они же все на одно лицо! Два-три портрета были нарисованы от руки простым карандашом, но не уступали остальным… не по красоте (что красивого в этой наивной живописи?), а по тому, насколько верно передан дух стиля.
Часы показывали четыре с копейками. За окном только-только начало смеркаться.
Я вскочил с дивана, как ужаленный, сон вышибло из меня в один момент. Кинулся искать одежду и, не найдя ее, сдернул с дивана покрывало ─ единственное, во что мог завернуться. Рванул цельнодеревянную дверь ─ она оказалась заперта. Я тотчас ощутил, как в животе что-то холодеет и скукоживается. Знакомое чувство. В детстве оно приходило тотчас же, стоило мне совершить непоправимое ─ разбить дорогую вещь, например… В архаичной… виноват, в классической литературе это состояние называется предсмертной тоской.
С годами я, разумеется, стал воспринимать неприятности проще и давно уже не испытывал ничего подобного. Простейший способ решать проблемы — не иметь их. Никогда в жизни не встревал… даже не буду уточнять, во что. Ни во что!
Бросился к окну, раздернул занавески. С высоты этажа эдак девятого мне открылся вид на незнакомый микрорайон. Несколько одинаковых многоэтажек, двор между ними перегорожен и перекопан. На белом фоне снега — свежие курганы вырытой земли. В просветах между домами виднеются другие здания, точно такие же. Заснеженные балконы, окаменевшие рубашки и простыни на провисших под их тяжестью шпагатах. (Ну, какой смысл сушить белье зимой? Ведь сушат!) Кое-где — спутниковые тарелки. Ничего интересного.
Как же я сюда попал? Я помнил «музыкальное» начало дня, помнил, как сбежал вниз по ступенькам, одним прыжком перемахивая через лестничные площадки, вышел из подъезда и направился к остановке. На этом обрыв. Как сел в маршрутку, уже не помнил — значит, сесть не успел и на учебу не попал. Вместо этого угодил в чужие апартаменты и опять заснул. Что случилось? Не в обморок же я хлопнулся. Ни эпилепсией, ни малокровием я никогда не страдал. Почему-то первым же объяснением, посетившим меня, была мысль о хлороформе или о чем-то в этом же роде. Я прислушался к себе: голова кружится, поташнивает, тело вялое. Вновь потянуло в кровать. Ощущения такие, будто маялся бессонницей всю ночь! Вот и доказательство того, что без снотворной химии тут не обошлось.
Кому же понадобилось меня похищать? Я вспомнил самую страшную серию «Криминальной России» — про маньяка-людоеда, который с помощью своей матери заманивал детей в квартиру, переоборудованную под мясокомбинат. Мало ли в мире психопатов? Кто-то специализируется на девушках, кто-то — на детишках, а некое редкое исключение — на симпатичных юношах… Горе, малый я не сильный, съест упырь меня совсем!
Не успев толком испугаться, я понял, что версия с маньяком отпадает сразу же. Если меня усыпил и увез в свою квартиру какой-нибудь больной садист, почему он дал мне проснуться? Почему не соблазнился и не отрезал от меня кусочек, пока я был в ауте? Я тщательно осмотрел себя: ни синяка, ни царапины. И ничего (включая самые интимные места!) не болит. Непохоже, что надо мной успели надругаться… Маньяки по своей природе трусливы, доказано психологами — почему же я не обездвижен, не связан, не прикован к батарее, не подвешен к потолку? Оставлять жертву со свободными руками и ногами, пусть и без одежды, и запертую на ключ — не самый умный вариант. Может, маньяков много? Другой вариант — никто не собирается меня убивать и вообще причинять какой-либо вред организму — меня просто переправят на Кавказ в качестве раба. Опять же: зачем понадобилось меня раздевать? Разве недостаточно было просто запереть?
Положение в любом случае незавидное, если, конечно, все это — не чей-то розыгрыш. Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера! Мать ее так… «Всевидящее око» в таких случаях обычно прячут за зеркалом. Я обернулся к зеркалу и показал ему — точнее, самому себе — средний палец правой руки. Потом кинулся к двери, принялся долбить в нее обоими кулаками и истошно кричать — снаружи ничто не зашевелилось. Что же делать? Будь я хотя бы на пятом этаже, можно было бы открыть окно и позвать на помощь, но с девятого этажа разве докричишься до кого-нибудь! Возможно, услышат соседи и, скорее всего, попросят: «Придурок, сделай доброе дело, не ори!» Отложим этот вариант про запас. Можно также рискнуть и попытаться выбраться через крышу, но я не Порфирий Иванов, чтобы в двадцатиградусный мороз прыгать по балконам нагишом. Да и высоты побаиваюсь.
Я решил как следует осмотреть комнату. Надо найти хоть что-нибудь, что поможет мне. Очень надеюсь, что это будет ключ от двери.
Искать было почти негде. В крохотной комнатке не нашлось места даже для платяного шкафа. Ящики стола меня разочаровали: в одном — учебники для одиннадцатого класса, тетрадки, степлер, карандаши; в другом — тюбики губной помады, флакончики с духами, предметы интимной гигиены, маникюрные ножнички — жаль, что не конторские ножницы, которыми можно воспользоваться как ножом. Итак, комната принадлежит девчонке-старшекласснице, но это не успокаивало: вопрос не в том, где меня заперли, а в том, кто это сделал.
На улице темнело. Я стал думать, что делать дальше. Отчаиваться раньше времени не стал: в моей жизни уже бывало так, что сложная ситуация решалась сама собой. Пораскинув мозгами, решил: раз уж мне не выбраться отсюда, надо использовать время с толком — и включил телевизор. За последние полгода, что прошли с начала учебы в вузе, мне не удалось посмотреть по ТВ ни одного фильма, даже пришлось отказаться от любимых сериалов. Посмотрю хоть что-нибудь, пока жду своей участи… заодно отвлекусь.
Я пролистал все каналы. Ничего интересного: где идут новости, где — дурацкие мультики. Да и зачем смотреть телевизор, если есть видео?
Видеотека хозяйки комнаты — неизвестной мне бабенки-школьницы — меня разочаровала: несколько записанных с «ящика» серий мультика «Кэнди-кэнди», две-три мелодряни, трилогия «Матрица» братьев Вачовски, которую я давным-давно посмотрел, и несколько кассет без названия. Немного в стороне лежала кассета с надписью ИНТЕРЕСНОЕ КИНО, сделанной фломастером.
— Ну, как скажете, — ухмыльнулся я и врубил «Интересное кино».
Это была любительская съемка: пустая гостиная, накрытый стол, софа. Камера не двигалась — очевидно, стояла на треноге. За окном можно было рассмотреть то самое техногенное безумие, что я увидел пять минут назад. Скорее всего, этот любительский фильм снимался где-нибудь в соседней комнате. В нижнем правом углу экрана мигали титры: число и дата. Снимали всего два дня назад. Кассету подложили нарочно, чтобы я ее посмотрел. Жди сюрприза!
Сюрприз вышел сногсшибательным. В гостиную вошла Лолли. Я тотчас же схватил пульт, нажал кнопку «пауза» и вгляделся в застывшую девушку. Лолли!
За два года она изменилась. Между нами легла пропасть: я остался ребенком, только вчера покинувшим школу, а она превратилась в настоящую женщину.

Ведьма в облике сказочной феи… Ее звали Оля Строева — сама себя она звала Лолли и всегда поправляла тех одноклассников, кто обращался к ней по-другому. Училась с нами по девятый класс включительно, потом ее семья, кажется, переехала в другой район города. Два года спустя я, когда пытался воссоздать в голове ее портрет, первым делом вспоминал ее огромные оранжевые губы. Лолли всегда перебарщивала с помадой. Хотя самым примечательным в ней были все же формы, тем более что одевалась моя пухленькая одноклассница соответственно. Увидишь ее — и делается непонятным, зачем всякие блюстители нравственности борются за запрет разных эротических телепрограмм, чтобы детишки не занимались чем не надо, когда рядом с этими несчастными детишками учатся такие секс-бомбы?
С Лолли в моей жизни связаны всего два эпизода — странных, унизительных, непристойных. Оба они произошли летом, уже после того, как мы завершили девятый класс. Первый случился в походе, который мы организовали в честь начала каникул. Чтобы добраться до озера Конские Топи, мы ковыляли полдня: все водоемы близ города захламлены до крайности и для купания не годятся.
Жара, пиво, сигареты, теплая озерная вода, музыка, снова сигареты и пиво — все это создавало состояние ничем не передаваемого блаженства. Я вышел из воды, перешагнув через полоску песка на траву, чтобы не испачкать ноги. Зажмурился. Я слышал, как плескались в воде и смеялись девчонки, как пел голосом Земфиры радиоприемник. Что ни говори, а поход удался. Испарились и забылись все конфликты, когда бы то ни было случавшиеся в классе. Я лично не помнил ни одной старой обиды. Да и кому это надо? Все, кто не очень хорошо ко мне относился — например, Максим Лямкин — уже покинули школу. Возможно, что сегодня я их вижу в последний раз.
Сзади меня толкнули. Я чуть не свалился носом вниз.
— Ой, извиняюсь. — Максим смотрел с такой рожей, будто налетел на меня случайно.
Я с начальной школы знал его поганеньким парнишкой. Он обзывался, подкалывал, подначивал на драку, был талантливейшим провокатором. Мог привести в бешенство любого, подчас единственным обращением, вроде: «Ты, ушан!» или «Ты, вольтрон!» При этом никогда не повторялся, имел богатую фантазию. И никогда не дрался.
Чтобы уберечь свое тщедушное смуглое тело от побоев, которыми многие одноклассники мечтали его одарить, он завел дружбу с Антоном Кожевенниковым. Тот «крышевал» Макса, пока не достиг четырнадцатилетнего возраста и не угодил в колонию за воровство. Тогда гаденыш будто бы присмирел на некоторое время, но вскоре нашел новый объект для обструкции. Теперь Макс на переменах тискал девчонок. Выбирал, в основном, самых неказистых — за красивых (особенно за Лолли) можно было и по ушам получить. Медленно подходил к жертве с гадкой глумливой улыбкой. «Ну, чего еще?» — устало спрашивала девчонка. Вместо ответа Макс обхватывал ее обеими руками и бесстыдно прижимал к себе, громко дыша ртом.
Хотя девчонки и отбивались от Макса как могли, было заметно, что им приятны его домогательства. (Меня это задевало.) Максима часто приглашали в гости, он побывал дома у половины одноклассниц. Про эти визиты уродливый мачо рассказывал невероятные небылицы, кого он как «открячил». Никто ему, понятно, не верил, однако все понимали, что у Макса больше шансов на интимный контакт с девушкой, чем, скажем, у меня. Никогда этого не понимал: неужели можно заслужить внимание девчонки грубостью, нахальством? Словом, хорошо, что скоро я буду избавлен от необходимости видеть Макса каждый день.
— Сигареткой не угостишь? — спросил я.
— Ага. Пошли.
Мы отошли от озера к расстеленным на траве покрывалам, где лежали мохнатые, точно гусеницы, полотенца, смятая одежда, рюкзаки. Макс пошвырялся в своей сумке, отыскал пачку.
— Не, кончились.
— Пацаны, у нас есть две штучки.
Откуда ни возьмись, появилась Лолли с неразлучной подругой Людой, девчонкой симпатичной, но по-своему: миниатюрной, насмешливой и плоской, как камбала (да простят меня дамы).
— Покурим? — ощерился Макс.
— Обязательно. Пошли. — Лолли проплыла мимо нас. — Ваня, я с тобой курю.
Мы переглянулись. «Куда это она?» — спросил Макс одним лишь выражением лица. Я пожал плечами. В нерешительности мы двинулись следом за Лолли. Едва мы свернули за кустарник и оказались вне поля зрения наших одноклассников, как Лолли опустилась на колени, схватила меня за резинку плавок и спустила их до самой земли. Люда захихикала. Лолли взяла в руки — угадайте, что? — и принялась его массировать.
— У-тю-тю-тю… — пропела она. — У-тю-тю-тю-тю…
Ничего такого я, конечно, не ожидал. Протестовать не имело никакого смысла, да я и не мог ничего сказать — совершенно обалдел. И Макс стоял в остолбенении — Лоллины фокусы были неожиданностью и для него. Все же, никого он не крячил, как и я.
— Так, мальчишки, играем в игру «кто дальше»! — смеясь, сообщила Лолли и облизала указательный и большой пальцы, которыми принялась теребить свою игрушку с удвоенной скоростью.
Люда стянула плавки с Макса и принялась делать то же самое, что и подруга. Тощий громко задышал, как насос.

Я знал, что нравственность никогда не была спутницей Лолли. Мою сногсшибательную и недосягаемую одноклассницу часто привозила на учебу чья-то иномарка. «Ненавидимая наставницами, съедаемая глазами всех мальчишек, направленными на ее волосы и шею», — это не только про Лолиту Набокова, это и про нашу звезду класса (почти тезку!). Да, учителя были от нее не в восторге. Лолли только посещала школу – но не затем, чтобы учиться. Приходила демонстрировать новые прически и наряды. Если ее вызывали к доске, она стояла, деланно хлопала наивными глазками и молчала. («Ну что ты мнешься, как фотомодель!» — кричала пожилая алгебраичка Инна Ивановна, произнося последнее слово таким тоном, словно это было страшное ругательство.) Если намечалась контрольная работа, Лолли просто уходила с урока.
Она определенно считала себя вне всего этого — вне прыщавых потных одноклассников, престарелых учителей, бессмысленных уравнений и формул, традиций, запретов и правил. На уроке она могла встать из-за парты, погулять по классу, немножко попеть, зажечь сигарету; могла зайти перед уроком физкультуры в мужскую раздевалку…
Как ни странно, Лолли совсем не отличалась презрительным или циничным характером. Зла никому не желала, а если делала небольшие гадости, то без всякого вызова, словно шутя. Часто смеялась над кем-нибудь, но никого не высмеивала и спешила замять любую шутку, когда видела, что она чересчур далеко зашла. Холодной и высокомерной, какой положено быть девушке с такой внешностью, Лолли тоже не была. И набитой дурой ее назвать было нельзя ни в коем случае. С Лолли можно было заговорить о чем угодно и найти в ней на удивление интересного собеседника. (Впрочем, сам я с ней почти не заговаривал. Нет, вру: ВООБЩЕ не заговаривал!) Она и сама запросто могла завести беседу с кем угодно, хоть с Пашей Маниным, обиженным на весь мир изгоем (в классе его звали просто Манюня), даже иногда заступалась за него. Мало того, Лолли души не чаяла в маленьких детях. Сам видел, как однажды на перемене какой-то первоклашка в шортах споткнулся, упал, ободрал себе колено и громко заревел. Лолли тут же подошла к нему, стала гладить по головушке, утешать…

Пока продолжалась игра — удовольствие, смешанное с унижением — я очень боялся, что нас кто-нибудь увидит. Но мысль о том, что за нами наблюдают, возбуждала еще сильнее, чем сама Лолли, которую я безумно хотел — как и любой парень из нашего класса. Эякуляция произошла быстро. То, что я при этом испытал, было похоже на удар током в соответствующем месте, только вместо боли было удовольствие. Лолли сидела не прямо передо мной, а чуток сбоку, поэтому я ее не испачкал.
Не заставил себя ждать и Макс.
— Ваня, ты чемпион! — завершившие игру девочки, смеясь, убежали.
Я поспешно надел плавки. Мое лицо горело… да что там лицо — все тело. Во рту пересохло. Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Долго сидел я на траве, пялясь на белые капли, медленно стекающие с темных листьев подорожника, и собирался с мыслями. Должно быть, это был шок бестолкового наивного ребенка. Время от времени посматривал на Максима. Тот стоял со спущенными плавками и обмякшим измятым членом и что-то шептал себе под нос, глядя под ноги. Видно, впал от счастья в кому.
Оставив его, я вышел обходным путем к озеру в стороне от наших. Думал лишь об одном: если нас видели, или Лолли все разболтала, то надо мной будут смеяться… Нет-нет, а почему смеяться? Она же сделала мне приятно, пусть и не совсем традиционным способом. Королева оказала честь низшему из придворных – ни один из наших одноклассников не отказался бы от такого. Я попробовал улыбнуться, но не смог: боль от унижения была сильнее. Взяла, подоила меня, как скотину, и разрешения не спросила. Ладно, не домой же возвращаться? Я плюхнулся в воду, поплыл к остальным.
— Где был? — спросил Стас, когда я подплыл к нему. Он не замечал, что щеки мои до сих пор горят, и, похоже, ничего не знал. Мне стало легко.
Лолли вовсю брызгалась с мальчишками и даже не оглядывалась в мою сторону.
Во второй раз она унизила меня гораздо сильнее.
Через неделю после похода мы с ней столкнулись в магазине. Лолли тут же прижалась ко мне, не смущаясь толпы покупателей, и прошептала на ухо:
— Приходи ко мне через часик, когда родители уйдут. Придешь?
Я пообещал. Лолли громко поцеловала меня в щеку, оставив оранжевый отпечаток, и исчезла.
Я побыстрее отнес домой хлеб и консервы, потом долго слонялся по улицам с путающимися мыслями. Не думалось ни о чем конкретном. В голове крутились обрывки пошлых анекдотов, эротических сцен из фильмов, моих собственных фантазий — всего, что я знал о сексе. Для чего же еще Лолли пригласила меня к себе? Я всегда подозревал, что нравлюсь ей. Почему она раньше не оказывала мне никаких знаков внимания? Не подмигивала, не подбрасывала записочки, как это сделала бы любая нормальная девчонка… Да потому, что Лолли не была нормальной девчонкой, она выше любых норм! Она выделила меня из кучки матерящихся, пиликающих мобильниками и рыгающих пивом одноклассников, но на сближение не шла: это ударило бы по ее имиджу…
Нет, это было бы слишком хорошо. Такого не бывает. Не может быть, чтобы Лолли перескочила с мужиков на крутых «тачках» на скромнягу-сверстника. Возможно, просто решила поразвлекаться таким способом, соблазнить девственника. Тоже неплохо и еще как неплохо! Ничего не потеряю — с меня и взять-то нечего — зато сколько получу! Я никогда не смогу назвать Лолли своей девушкой, но она станет моей — хотя бы на час. Рано или поздно об этом узнают — тогда я стану новым человеком. Буду посмеиваться, глядя сквозь прищур на одноклассников — а тем более, на одноклассниц. Парни будут мне завидовать, а девчонки — строить глазки. И всем будет ломать головы один вопрос: «Что в нем такого, чего нет в других?»
Я подумал, что хорошо бы, наверно, купить презервативов, но а) кто же будет продавать контрацепцию такому сопляку?; б) денег все равно нет. Да и у Лолли наверняка все припасено. Может, она и резиной не пользуется? Скоро все узнаю.
Минут через сорок я сидел на ступеньках в прохладном прокуренном подъезде, еще через пять минут звонил в дверь. Больше ждать не мог, и так уже голова кружилась.
Меня впустили. Я вошел и не успел ничего сказать, как Лолли зажала мне рот своими пухлыми губками. То был мой первый в жизни поцелуй — долгий, «голливудский».
Гостеприимная хозяйка опустилась на коленки. «Вот, опять…» — подумалось мне, но Лолли всего лишь расшнуровала мне кеды и сняла их. И правильно сделала, ведь пальцы мои от волнения совсем не сгибались.
— Пойдем, — сказала она.
Мы вошли в комнату. Раз в год здесь собирался весь наш класс, чтобы отметить день рождения Лолли. Напротив широкой двуспальной кровати — огромное зеркало, заключенное, словно картина, в резную раму, покрытую позолотой. В сервантах — дорогой хрусталь, на стенах — панно с оленями. Роскошные апартаменты.
Лолли выдернула мою футболку из брюк, стащила, кинула в угол. Легонько укусила за плечо.
— Ложись, — сегодня она была немногословна.
Я лег на кровать, Лолли уселась мне на живот, взяла за запястья. Мгновение — и я был привязан за руки к изголовью кровати. Лолли расстегнула «молнию» и сволокла с меня джинсы вместе с трусами. Теперь на мне не было ничего, если не считать носков. Едва ли нужно говорить, что я давно пришел в нужное состояние. Лолли щелкнула пальцем то самое мое, о чем вы подумали, и рассмеялась:
— Так бы и съела его!
Она встала, открыла дверь, просунула голову в коридор:
— Девчонки, заходите, клиент готов!
В ответ раздалось громкое хихиканье, и в дверном проеме появились еще три особы: Люда, Женя — еще одна из моих одноклассниц, кудрявая девчонка с крупными зубами — и толстуха, которую я видел впервые.
— О-о-о-оо-о!.. — протянули все трое в один голос, глядя мне ниже пояса, и расхохотались.
— Смотри, уже приготовился! — ехидно произнесла толстуха, сощурив глаза.
— Жень, посмотри: ну и поршень у него! — скалила зубы Люда. — Никогда бы не подумала, да?
Женя ничего не говорила, только смеялась, отводя глаза с виноватым видом. Видно, понимала, что ее подруги творят что-то не то. А мои чувства описывать не буду. Скажу только, что если бы кто-нибудь в тот момент застрелил меня, то оказал бы мне величайшую услугу. Но, странное дело, унижение только возбуждало меня.
— Ну, смелее, девчонки! — воскликнула Лолли.
Ее подруги подступили ко мне вплотную. Люда потрепала меня за ухо, довольно грубо стиснула пальцами мои губы и оттянула их раза три, мазнула ладонью по животу. Добравшись до члена, сжала его, подергала в разные стороны, будто рубильник:
— Ух ты, какой твердый! Расслабься, чувак, — она стукнула меня кулачком по шарам — легонько, но ощутимо. Я вгрызся в губу.
— Женька, попробуй, — толстуха схватила руку подруги и почти силой положила ее на вершину моей башенки. Пальцы Жени быстро сползли куда-то к основанию и убрались прочь.
— Ну, цыпочки, кто первый? — спросила Лолли, распахнув лакированную дверцу шкафа.
Наступила небольшая пауза. Женя, Люда и их страдавшая полнотой подружка переглядывались. Глазки бегали, как мышки.
— Никто не против, если я? — лукаво улыбаясь, спросила Люда.
— Флаг в руки, — ответила толстуха.
Хозяйка вынула из шкафа секатор.
— Лолли, дай, дай мне! — захлопала в ладоши миниатюрная девчонка, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
Ей протянули инструмент. Люда схватила его обеими руками за синенькие пластмассовые ручки и несколько раз громко щелкнула стальным клювом. Хищно оскалившись, посмотрела на меня.
— Девки, смотрите: вона как сжался! Страшно! — толстуха захохотала, вместе с ней — все остальные.
Еще бы не страшно, глупая баба! Я думал лишь об одном: вдруг эти девки пьяные или под кайфом? Мало ли, что им в голову взбредет!
— Ноги, — приказала Люда тоном заплечных дел мастера из средних веков. Толстуха и Женя, продолжая смеяться, крепко схватили меня за голени.
Люда забралась на кровать, оседлала мои ноги, широко раздвинув свои. Взяла меня за ту часть моего тела, которую Лолли хотела съесть, стянула кожицу. Развела в стороны металлические челюсти секатора и осторожно свела их. Нежная поверхность ощутила прикосновение двух острых лезвий.
— Ма-ались, ка-абель! — произнесла Люда, по-бандитски растягивая слова. — Па-автаряй: я кобель, дешевка, пидарас ва-анючий!..
Я молчал, глядя в потолок. Пощады не просил — не было смысла. Если уж они подготовили этот жестокий розыгрыш, то легким испугом я не отделаюсь. Поскорей бы все кончилось…
— Ты че, не понял? — Люда слегка надавила на ручки секатора. Лезвия сдвинулись — буквально на несколько миллиметров. Я увидел, как из-под них побежала крошечная бисеринка крови.
— Я с тобой что, шучу, козел драный? — закричала садистка. — Сейчас залупу отхвачу на фиг! Дерьма не жалко! Говори: я кобель, дешевка, пидарас вонючий!
Мне пришлось подчиниться. Услышав мой жалкий голос, девки вновь заржали.
— Я щас лопну!.. — визжала толстуха, хлопая жирной ладонью по стене.
— Вот так. — Люда стиснула зубы. — Понял, кто ты есть? Понял?!
— Понял… — кивнул я.
— Развалился тут как у себя дома со своим богатством… Я все-таки его отрежу. На фига оно тебе?
Лолли, которая перестала смеяться раньше всех, посмотрела на меня с искренней нежностью и сочувствием.
— Ладно, Люд, хватит тебе, — бархатным голоском произнесла она. — Он же меня любит.
Люда схватила меня за волосы на лобке, дернула так, что я вскрикнул, затем отстригла клочок секатором.
— На память, — фыркнула она.
— Люд, остынь, — вновь попросила Лолли. — А то обижусь.
— Все, все, слезаю. — Люда вернула садовые ножницы хозяйке, спрыгнула на пол.
Лолли наклонилась ко мне:
— Бедный… — она погладила поникший стебель, взялась за него — привычно, будто за обеденную ложку. Спрятала за щеку, пощекотала языком.
Наслаждение, смешанное со стыдом и болью от унижения, разлилось по всему телу. Смеющиеся физиономии подруг Лолли пропали в тумане. Спустя секунду это ощущение прекратилось, хотя больше всего я жаждал продолжения.
— А ты на самом деле меня любишь? — спросила Лолли.
Я понял, что не будет ответа — не будет и новых ласк.
— Да… — простонал я. Красавица куснула меня за член:
— Не слышу!
— Да-а!! — вскрикнул я.
Подружки помирали со смеху. Никогда не думал, что человек может так долго смеяться. Лолли встала на колени, облокотилась мне на живот и вновь заработала ртом, нарочито громко причмокивая. До конца оставалось всего ничего, как Лолли остановилась и спросила:
— А может, хватит?
— Нет! — мой вскрик получился таким громким, что притихшие было девки закатились с новой силой.
— Хватит-хватит! — крикнула толстуха. — Не хрена его баловать!
Лолли кивнула и выпрямилась, встав с колен. Это было похуже секатора.
— Лолли, пожалуйста… — попросил я.
— Да что «пожалуйста»? — непонимающе улыбнулась та. — Что тебе нужно?
— Пожалуйста… Доделай до конца.
— А ты чего тут раскомандовался? — Люда шлепнула себя по бокам, возмущаясь моей наглостью. — Она тебе не жена и не обязана удовлетворять твои самеческие инстинкты! Лолли, где секатор? Все-таки я ему сегодня кое-чего укорочу!
— Лолли, я тебя умоляю!.. — задыхался я. — Ты самая лучшая, самая красивая!.. Чего ты еще от меня хочешь? Ты же сама знаешь, что ты королева, а я дерьмо! Унижай меня как хочешь, плюй на меня — я все равно буду кричать, что люблю тебя! Этого ты хотела? Кушай на здоровье!.. Умоляю, закончи то, что ты делала… Пожалуйста, а потом можешь хоть помоями облить!
Хозяйка стояла неподвижно и улыбалась, глаза ее сверкали.
— Лолли, можно я попробую? — попросила Женя.
— Да ты че, тебе его жалко, что ли? — хохотнула толстуха. — Ну, рискни.
Женя вытянула руку, прикоснулась к моему многострадальному отростку, затеребила его пальцами.
— Ваня, я правильно делаю? — спросила она.
— Пониже… Сожми сильнее… Чуть-чуть побыстрее… — я смотрел на пухлые губы Лолли.
Женя энергично заработала рукой, от усердия сопя.
— Девочки, сейчас будет извержение вулкана, — предупредила Люда.
Утешало одно: никто из моих мучительниц не догадался меня сфотографировать.
Извержение и в самом деле случилось. Зрительницы встретили его аплодисментами и улюлюканьем. Вновь оргазм-электрошок. Кипящая лава потекла по животу и по покрывалу, раскрашенному под шкуру леопарда. Женя, морщась, вытерла руку о мои джинсы, валявшиеся возле дивана.
— Девчонки, а вот интересно: он еще может? — спросила толстуха.
— Посмотрим, — улыбнулась Лолли.
— Ну перестаньте над ним издеваться! — воскликнула Женя. — Давайте его отпустим! Пусть идет себе на фиг.
Как это мило с твоей стороны, хорошая моя!
— Сначала давайте его разрисуем! — предложила Люда. — Лолли, где твоя акварелька?
Женя уже возилась со шпагатом.
— Подожди, дура! — взвизгнула девочка-камбала. — Вдруг ему моча в голову ударит, и он драться будет!
— А пусть попробует, — усмехнулась Лолли. — Все Мише расскажу.
Миша — это, наверное, владелец иномарки.
— Понял? — спросила Люда. — Кулачками чтоб не махать!
Меня развязали. Шпагат оставил на руках красные борозды. Я собрал одежку, выбежал в другую комнату, облачился и, не попрощавшись, ушел. Дома я ревел.
Неглубокие царапины на шляпке моего гриба заживали неделю, гораздо дольше затягивались раны моей души. Как же я сразу не понял, что за сюрприз приготовила мне Лолли?
С тех пор я не видел ни ее, ни Люду, ни толстуху. Женя осталась в нашем классе еще на два года, но, по-моему, никому не рассказала о моем позоре. Хоть за это ей спасибо.

Нынешнюю Лолли, одетую в красное с черным, трудно было представить в джинсах и футболке. Она похудела, и очертания некогда пухлой фигуры стали изящными, стан выпрямился. То была настоящая леди: элегантная, сверкающая, гордая.
Гора с грохотом свалилась с моих плеч. Я понял, что мое странное появление в чужой квартире как-то связано с бывшей одноклассницей. Она всегда была непредсказуемой дамой, но не настолько, чтобы продать меня в рабство или на органы. Скорее всего, очередная шутка. Взяла и вспомнила про меня и подумала: а ну-ка я его отыщу и опять пропесочу! Ладно, будем ждать.
Я отжал «паузу», и действие на экране продолжилось. Вслед за Лолли вошли еще три человека. Маму нашей секс-бомбы, одетую в такое же вечернее платье, что и дочь, я узнал сразу. Лолли-старшая, она же Надежда Юрьевна Строева, работала медсестрой в дневном стационаре детской клиники. Внешне она была очень похожа на дочку — я хочу сказать, издалека, отнюдь не вблизи. Если живая и подвижная мордашка Лолли-младшей меняла выражение ежеминутно, то лицо Лолли-старшей словно атрофировалось много лет назад. Однажды я две недели провалялся в больнице с отитом, каждый день видел Надежду Юрьевну, но ни разу не заметил, чтобы она улыбнулась, или смущенно поджала губы, или строго нахмурилась. Полное равнодушие ко всему! Казалось, взорвись рядом с ней бомба, она и тогда не поморщилась бы. «Ходит тут, как зомби», — ухмылялись пацаны за спиной у Лолли-старшей.
Мужчин было двое: один — молодой, смуглый и крепкий бычок, второй, обладатель глубоких залысин на лбу, — уже в годах. Оба в строгих неброских костюмах без галстуков, у старшего расстегнут пиджак и ворот рубашки.
Джентльмены отодвинули стулья, приглашая дам сесть. Заняв места, персонажи любительского фильма завели разговор. Никто из них не посмотрел в сторону камеры даже мельком, из чего я сделал вывод, что она замаскирована. Постановкой это быть не могло: «актеры» говорили довольно тихо и невнятно, иногда заглушали реплики друг друга смехом. Обычная дружеская пирушка.
Старший из мужчин, которого, как мне удалось расслышать, звали Костя, улыбался смущенно, почти беззащитно, в нем угадывался человек инфантильный и безобидный. Почему-то у женщин такие нарасхват, вопреки многовековым стереотипам идеального мужчины. Сколько раз слышал: «Он такой глупый, смешной, ничего без меня сделать не может. И за что я его люблю?» Современная массовая культура крушит все стереотипы. Многие говорят о пропаганде насилия, но никто не обращает внимания на пропаганду нового типа отношений между мужчиной и женщиной. То, что навязывает нам «ящик» — это культ сильной женщины и слабого мужчины, точнее хищной женщины и покорного мужчины. Обратите внимание: если в фильме, клипе или рекламном ролике есть постельная сцена или просто поцелуй, то инициатором и того и другого в подавляющем большинстве случаев будет именно партнерша, а не партнер. Как правило, выглядит это так: баба хватает ошалевшего мужика за галстук, прижимает к стене и впивается в его губы, потом стаскивает с него одежду.
Если же первым идет на сближение мужчина, то его с удовольствием обламывают и обсмеивают. Нечего, мол, потакать животным мужским инстинктам! Смеяться над мужчинами стало правилом хорошего тона. Если вам интересно мнение Ивана Орешкина, то есть меня, то «прекрасный» пол — это особый вид кровососущих насекомых: мало того, что паразитируют на самцах, так еще и без конца поливают их грязью, приписывая им все свои наихудшие качества. Ни одна женщина не откажет себе в удовольствии вытереть об мужчину ноги — для этого и нужны слюнтяи вроде этого, с залысинами. Целуй подошвы моих туфель, вонючий самец! Конечно, милостивая госпожа, как прикажете. Как я благодарен Вам за то, что Вы есть в моей жизни!
Фильм тек уже минут двадцать, а ничего интересного, за исключением самой Лолли, не показали. Салаты и пюре в хрустальных корзиночках медленно таяли, беседа и не думала затухать. Говорила, в основном, дочка Надежды Юрьевны Строевой. Ее губы и руки двигались все быстрее, Лолли выходила из образа светской дамы. Она уже не говорила, а тараторила, не жестикулировала, а махала руками. Потом все же сделала паузу и принялась за селедку под шубой.
Тут я услышал лязг открывающейся входной двери — вернулись хозяева. Вновь «застопил» кассету и замер в ожидании, прислушавшись. Уловил легкое цоканье о линолеум коготков небольшого зверя — кошки или маленькой собаки — затем человеческие шаги, шлепанье домашних тапочек. За стеной со скрипом открылась дверца шкафа. Тот, кто пришел, переодевался в домашнее.
Десять минут прошли в напряжении. Раза два невидимый тюремщик приближался к двери моей темницы и проходил мимо. Может, он и не знает о том, что я здесь заперт? Мне надоело ждать, я постучал в дверь и крикнул каким-то чужим писклявым голосом:
— Эй, там! Выпустите меня! Мне домой надо… — тут я запнулся, осознав, как нелепо звучит последняя фраза.
Тем не менее, подействовало. Ключ повернулся в замочной скважине. Вместо Лолли в комнату вошла незнакомая девчонка лет шестнадцати, в стареньком спортивном костюме, очень худая, стриженная под мальчика. Помните сказку «Три толстяка»? Там говорится, что наследник Тутти был похож на злую девочку. Это значит, что и на мою тюремщицу.
— Привет, Вань, — кивнула девчонка так, словно знала меня всю жизнь и рассталась со мной даже не вчера, а сегодня утром. — Кино смотришь? — она бросила взгляд на телеэкран. — Только начал, до самого интересного, значит, еще не добрался?
— Слушай… — сказал я, постаравшись, чтобы голос звучал сурово. — У меня к тебе вопросы. Три вопроса.
Стриженая села на стул:
— Вешаю уши на гвоздь внимания.
— Как я сюда попал?
Девочка равнодушно пожала плечами:
— Не знаю.
— Где моя одежда?
— Понятия не имею.
— И еще один: можно мне уйти отсюда?
— Уже домой собрался? — девочка обиженно нахмурилась, потом пренебрежительно усмехнулась: — Да на здоровье, я тебя не держу. Очень надо! Катись, куда хочешь, только учти: Снап чужих не любит.
Я распахнул дверь и вышел в коридор. Из-за дальнего угла вывернула белая тупорылая собачонка на кривых ногах и побежала ко мне. Я бросился обратно, захлопнул дверь и навалился на нее. Ни одной собачьей породы я не боялся так сильно, как бультерьеров.
Кличка собаки была мне знакома: в рассказе Сетона-Томпсона так звали охотничьего бультерьера, который, вцепившись в зверя, мог провисеть на нем несколько часов подряд.
— Мы сегодня для первых-шестых классов поставили в школе спектакль «Знакомая незнакомая Золушка», — невозмутимо рассказывала девчонка, уставившись в угол. — Я там играла роль принца Эдуарда Сто Пятьдесят Первого или просто Эдика. В одном месте меня должны были побить сестры Золушки. И побили так, что я ударилась спиной о розетку и съехала по стене. А малышня в это время хохотала как сумасшедшая. Принца побили! Как весело!
Я подождал, пока она закончит, и сказал:
— Там собака. Убери ее, пожалуйста.
— Зачем? Ты останешься здесь, со мной. Разве тебе не хочется?
— Мне домой надо!
— Уже не надо. Твой дом теперь здесь.
Я чуть не задохнулся.
— Какое вы имеете право?! — я довольно нелюбезно столкнул стриженую со стула, подхватил его и крикнул: — Я сейчас эту псину стулом убью!
Девчонка покачала головой:
— Вот этого не советую. Я один раз видела, как он с бродячим псом дрался — как сомкнул челюсти, так и заклинило. Пришлось ему пасть ножом раскрывать. Тебе что, руки-ноги не нужны? Я уже не говорю про другие существенные части тела.
— Убери собаку! Убери! — зарычал я, бросив стул и схватив девчонку за воротник куртки. — Дура больная! Врежу!
— Бей, идиот! — крикнула стриженая мне в лицо. — Потом замучаешься прощения просить! С тобой тут не шуточки шутят!
Я сел на ковер и заплакал:
— Зачем я вам нужен? Что вам от меня надо?
— Ваня, зачем так нервничать? Ничего плохого не случилось, просто ты теперь живешь у нас. Прими это как факт. А почему ты не спросишь, как меня зовут?
— Как? — спросил я сквозь слезы.
— А вот и не скажу. Зови меня, как тебе больше нравится. Как бы ты хотел меня называть?
— Тутти, — всхлипнул я.
— А, знаю, есть такое мороженое тутти-фрутти! Мне нравится. Ну не надо плакать, Ваня, — попросила она с сочувствием в голосе, похоже, что искренним, а не деланным. — Почему ты плачешь? Думаешь, тебе у нас не понравится?
Я не мог ничего ответить. Никогда в жизни — даже когда надо мной издевались бабы, вооруженные садовыми ножницами — я не чувствовал себя таким слабым и ничтожным.
— Лолли тоже здесь живет. Ты рад?.. Она очень хотела тебя увидеть… Ну вот, и слезы высохли! Я тебе советую: не плачь, а наслаждайся! Ведь ты ее любишь, она красивая. Ты даже не представляешь, какая она красавица. Вот, посмотри.
Тутти взяла пульт и пустила кассету дальше.
— Так, это неинтересно, можно перемотать… — пробормотала она. — Вот оно!
Костя, бычок, Лолли-старшая и её дочь уже разделись. Надежда Юрьевна уперлась обеими руками в стол, молодой бычок подошел к ней сзади. У матери Лолли был нездорово бледный цвет кожи, крепыш рядом с ней казался мулатом. Костя тем временем раздевал дочь Надежды Юрьевны. Странно-странно, никогда бы не подумал, что они разобьются по парам именно таким образом.
— Смотри на Лолли. — Заворожено прошептала Тутти.
Исполнилась моя давняя мечта: я увидел Лолли обнаженной. Она стояла, прислонившись к стене, и хохотала, пока Костя бешено покрывал ее прекрасное тело поцелуями, то опускаясь на колени, то выпрямляясь во весь рост. Затем, продолжая трястись от смеха, толкнула мужчину на софу, оседлала его бедра… То, что она делала… Буду откровенным, именно этого я и ожидал в тот момент, когда она привязала меня к изголовью своей кровати.
Тутти вжалась в меня. Я был распален и озлоблен тем, что увидел, поэтому еще сильнее притиснул стриженую девчонку к себе и впился в губы.
— Ну… — нахмурилась она. Я продолжал целовать ее.
— Ну вот, обслюнявил, — укоризненно вздохнула Тутти, когда я отлип от нее. — Ты же целоваться совсем не умеешь!
— Научишь? — страстно прошипел я. Впервые за мою жизнь в моих руках была самая настоящая живая девчонка, пусть даже и такая серенькая мышка, как Тутти. Случаи с Лолли я не считаю — там я не был хозяином положения.
— С удовольствием, — кивнула девочка без тени улыбки. — Можешь думать о ней.

Спустя некоторое время мы лежали на разложенном диване под теплым зимним одеялом и вяло целовались, собираясь с новыми силами. За окном давно стемнело, но свет мы не включали. Голова моей новой знакомой, подобревшей и оттаявшей, лежала у меня груди, я трепал ее короткие волосы.
— Так вот зачем я тебе нужен — в качестве личного доставителя удовольствия! — сказал я, надеясь, что Тутти меня разубедит.
— Примерно так. А что, ты не рад? — по ее голосу я понял, что девочка улыбается.
— Да все бы ничего, если бы не родители. Они же волноваться будут. И зачем было привозить меня помимо моей воли? Пригласили бы по-хорошему в гости, разве бы я отказался? — в промежутках между фразами я целовал Тутти в носик.
— Все не так просто. Не забывай: ты здесь не гость!
— Меня тебе подарили, да? — усмехнулся я.
— А может, наоборот — меня тебе? Эх, тигреночек мой, — она вздохнула, как вздыхает довольный жизнью человек. — Нам же так хорошо будет вместе!
— А Лолли?.. Она здесь будет?
— Даже не сомневайся. Конечно, будет!
— Все равно я не понимаю! Что еще за фокус она выдумала?
— Спросишь у нее, когда она появится здесь, — мурлыкнула Тутти.
— Ну, я рад, что она хотя бы не забыла меня за два года. А вот то, что мы смотрели… Лолли и ее мама часто такое делают?
— Как бы это сказать… Они и не делают ничего другого. Кого только в той комнате не было, ты и представить не можешь!
— Не квартира, а империя страсти! — заметил я.
— Я бы назвала по-другому: республика страсти. Здесь же никто никого не принуждает ни к чему, все свободны.
— А я?
— Ты — исключение. Но на твоем месте я бы не возникала. Вообще, чем ты недоволен?! Хотя я догадываюсь… Конечно, у тебя есть девушка…
— Вообще-то, нет. Сама же сказала: я целоваться совсем не умею, — я самоиронично улыбнулся. — Делай выводы.
— Мало ли. Некоторые мужики до сорока лет доживают, а целуются так, как собаки лижутся…
— Нет. Никого нет и никогда не было, — признался я, не испытывая желания врать девушке, которая за полчаса до этого мне отдалась.
— Но ты раньше был с девушкой, хоть раз… Понимаешь, да?
Я стал рассказывать о Лолли. Тутти перебила:
— Это я знаю. А кроме этого? Неужели никогда?..
— Нет.
Тутти засмеялась:
— Значит, это правда! Я тебя только что невинности лишила! Кстати, у тебя неплохо вышло для первого раза. И как впечатления?
— Мощно, — я смеялся вместе с ней.
— Ты же в Ин Язе учишься! — продолжала Тутти. — Там девчонок больше в несколько раз, чем мальчишек!
— И что с того?
— Вань, я тебя не понимаю. Хотя Лолли говорила, что ты в школе девок боялся как огня.
— Не совсем так. Не именно так, как ты сказала.
— А как? Расскажи.
— В подробностях?
— Давай в подробностях. Нам торопиться некуда.
— Мне — может быть, а тебе? Тебе уроки делать не надо?
— Да ну их. Я завтра в школу не пойду. Надя мне справку напишет, что я болела. Ну, я жду…
Ни секунды не колеблясь, я начал выкладывать содержимое самых сокровенных тайников своей души. Впервые в жизни. Я не скрытный — просто Тутти была первой, кого заинтересовал мой взгляд на жизнь.
— Все началось с первого класса. Я, сколько себя помню, всегда на девчонок засматривался. И всегда исподтишка. На уроках тайком рассматривал одноклассниц, дома — всяких красивых баб в журналах. Любил смотреть, как в фильмах целуются… И не только, но это уж как повезет. Телевизор у нас тогда был всего один. Родители тщательно оберегали меня от всяческой грязи, даже не подозревая, что по ночам я купаюсь в эротических фантазиях, тискаю и целую подушку, глажу сам себя… Пожалуй, я начал мечтать о девчонках намного раньше, чем любой из моих друзей.
— А у тебя были друзья? — поинтересовалась Тутти.
— Были, но они ничего не знали о моих фантазиях. В школе я довольно быстро понял: не выделяйся и не привлекай к себе излишнего внимания, тогда не тронут.
— Тебя не обижали?
— Нет. Сейчас, когда вспоминаю, понимаю, что сделал все как надо. Сумел убедить окружающих, что я такой же, как они — и им стало наплевать на меня. У меня была репутация молчуна. Никогда никого не задевал, на уроках не кривлялся, учился средне, бывал на всех вечеринках — не выделялся, короче. О том, что творилось под скорлупой моего черепа, не знал никто. Я сидел себе спокойно на уроке и представлял себя рядом с какой-нибудь девицей. Обычно это была девчонка из нашего или из параллельного класса, каждый раз новая.
— Ловелас! — прыснула Тутти.
— Чаще всех я делал своей воображаемой подругой… нет, не Лолли. Она в те времена была еще совсем не приметной Олей. А первой красавицей в классе считалась некая Аллочка. Знаешь, как-то так получилось, что она еще с подготовительной группой стала центром всеобщего внимания. Я помню, один раз после занятий мы всем классом стали играть в школьном саду в войну. Разбились на две команды, вооружились палками. Алла исполняла роль переходящего знамени. Это уже потом, классе в восьмом Лолли почувствовала свою женскую силу и обнаглела. Стала выдавать такие фокусы, что все только успевали челюсти подбирать…
— Интересно, интересно… Значит ты чуть ли не с детсадовского возраста мечтал о девочках?
— Ну, фактически да. Другое дело, что ни одна живая душа не узнала о моих мечтах.
— Вот-вот, а почему? Что тебе мешало? Ты стеснялся заговорить с девчонкой?
— Я же говорю, это не совсем так. Дело не в том, что я боялся или стеснялся познакомиться с кем-нибудь, а в том, что такая мысль мне и в голову не приходила.
Тутти изумилась:
— Как это?
— В этом-то весь фокус. Мне нравились практически все девчонки, которых я знал. Но я совершенно не понимал, что для того, чтобы завязать какие-нибудь отношения, надо как минимум подойти к девчонке и заговорить. Я ведь баб не только в школе видел. Ходил еще в кружок юных корреспондентов. Там и вовсе были одни девки. Еще раза два, в девятом классе и в десятом, был в летнем лагере — там этого добра тоже навалом. Знаешь, в лагере каждый парень нашел себе возлюбленную, некоторые даже меняли их по несколько раз, а я только и делал, что бродил вокруг лагеря в полном одиночестве среди сосен, свежим воздухом дышал, мечтал…
— С девушками надо было гулять! — укоризненно заметила Тутти.
— Да, наверно…
— Так все-таки, чего ты ждал? Что девчонки сами перед тобой будут падать?
— Ничего я не ждал и ни на что претендовал. Мне и так было неплохо, ведь любая красавица, которую я пожелал, становилась моей — но только в мыслях.
— И никто не пытался тебя расшевелить? Девчонка иногда может сама сделать первый шаг.
— Знаю. Думаю, и со мной было что-то подобное. Но я ничего не замечал. Если какая-нибудь красавица со мной заговаривала, я отвечал так равнодушно, что она, должно быть, думала, что я бесчувственный совсем или тупой. И уходила прочь, а я смотрел ей вслед и представлял ее рядом с собой…
— Но это же глупо!
— Это очень глупо.
— Когда ты это понял?
— Опять же, классе в одиннадцатом. Решил: вот поступлю в вуз, там и начну новую жизнь.
— И начал?
— Ага, начал! Щас! Вот именно в институте я и понял, чего лишил себя. Во-первых, в институте все девушки взрослые, им всем нужны мужики с деньгами, с машиной…
— Не обязательно, — перебила Тутти. — Что ты о девушках знаешь?!
— Именно, что ничего. Я мог бы обойтись тем, что есть, если бы умел общаться с противоположным полом.
— Чего общаться? Понравилась баба — взял да прижал ее где-нибудь. Как путные парни умеют.
— Но я же не умею. Опыта у меня не больше, чем у детсадовца.
— У тебя все равно появилась бы подружка к концу первого курса, я точно говорю.
— Спорить не буду. У нас в группе есть две-три бесхозных дамочки, но видела бы ты их!
— Некрасивые? Как я?
— Не надо так говорить.
— Да ладно, — голос Тутти был грустным. — Нашел, кому мозги парить.
— Тутти, давай обойдемся без самокритики, — я решил перевести разговор на другие рельсы и задал вопрос, который меня очень интересовал:
— Ты откуда знаешь Лолли?
— Я ее сестра.
Я так и ахнул:
— Родная?
— Да нет, двоюродная. А Надя — моя тетка, как ты можешь догадаться. Я раньше с мамой жила, до тринадцати лет. А потом Надя с Олей меня к себе забрали.
— Почему?
— Мама пила много, но это не самое страшное. Она один раз меня отправила к какому-то дядьке отнести одну вещь. Я пришла, позвонила, дядька отпирает дверь, говорит «Заходи!» Я зашла, он дверь запер. Гляжу: а дядя-то голый!.. — быстро говорила Тутти злым голосом.
— Тутти…
— Не перебивай… Я ушла от него через три часа, как только смогла без боли ноги переставлять. А когда вернулась домой, оказалось, что этот дядька моей маме задолго до этого заплатил, она сама ему меня предложила. Мне и пожаловаться было некому, кроме Нади. Я рассказала все, они с Лолли меня забрали с собой, как раз переезжали. Так что ты хотел сказать?
— Что тебе не обязательно все это рассказывать.
— Почему? У нас с тобой не будет секретов друг от друга.
— Мама в суд не подала?
— Куда ей в суд, синявке привокзальной. Она Наде звонила, стращала своими дружками-алкашами. А у Нади все схвачено, у нее такие друзья есть! Пришли к маме, провели беседу, а чтобы лучше поняла, побили посуду и поломали мебель. Больше не беспокоила.
Я мигом создал в голове сценку: в замызганной кухне бычок-кавказец в кожаной куртке беседует с оторопевшей алкоголичкой, глядя ей прямо в глаза; позади них двое смуглых парней скидывают с полок тарелки и банки с крупой.
— Я была издерганной и забитой. Гадким утенком. Думала, до восемнадцати лет буду жить с мамкой в грязной халупе, после чего она меня выдаст замуж за одного из своих собутыльников. Кому я еще буду нужна? А сеструха-умница взяла надо мной шефство. Много мне рассказывала о парнях, о том, как с ними надо обращаться… Вместе в клубы ходили, они с Надей меня одевали. Я далеко не фотомодель, это правда, но если мне понравится парень, я смогу сделать так, что он меня захочет. И заплатит столько, сколько я скажу — только ради того, чтобы посидеть со мной за одним столиком. Это нетрудно. Тебе рассказать технологию этого процесса? Все начинается на танцполе, в темноте. Я выбираю цель, постепенно подбираюсь к ней, какое-то время танцую рядом, даю понять, что сражена его красотой и пластикой — парни от этого выпадают в осадок. Дальше мы с ним танцуем. Тела сближаются, мои пальцы легонько ползают по его крепким ворсистым рукам, прикасаются к его шее, губам — и у него уже стояк до потолка. Затем я говорю, что устала. Мы выходим в зал, садимся за столик, знакомимся, болтаем… Я не предлагаю ему ничего конкретного, тем более не позволяю себе никаких пошлостей и вульгарщины — осторожно, еле заметными намеками я даю кавалеру понять, что трахаюсь, как лошадь, и если он сможет меня раскрутить, то от счастья позабудет родную бабушку. Парень так заведется, что и не обратит внимание на недостатки моей внешности: ему будет не до этого. И тут бац! Я исчезаю. Следующие полчаса он ищет меня и находит — совершенно случайно, разумеется — и видит, что я чем-то недовольна. Несколько фраз — и мой герой понимает, что сделал что-то не то, обидел меня. Прекрасная ночь любви, которую он предвкушал, на грани срыва. Остаток ночи он ухаживает за мной, как за больной мамочкой. Я принимаю его ухаживания сперва безразлично, потом благосклонно, в виде особого благоволения подкидываю ему номер телефона… и снова исчезаю, теперь уже окончательно. Не сомневайся: позвонит, добьется нового свидания и вновь обретет надежду на сладкую ночь… и опять пролетит. И это будет повторяться столько раз, сколько я посчитаю нужным. Главное — пусть он верит, что не я его обламываю, а он сам лажает.
— А если он не захочет играть по твоим правилам?
— Значит, мой недосмотр. Где-то я прокололась. У Лолли такого ни разу не было. И ни разу не будет.
— А тебе не кажется, что Лолли и Надя, они немного… — я замялся.
— Ну, говори до конца! Больные, ты хочешь сказать?
— Да. По крайней мере, Лолли.
— Хм… Если нимфомания — это болезнь, то, конечно, они обе больны. Ты еще не видел остальные кассеты, там кого только нет… Но они ко мне замечательно относятся. Много хорошего могу о них рассказать…
— Завтра, — ответил я. — Иди сюда.

После всех упражнений спал я крепко. Если мне снятся приключения, значит, дрыхну, как коматозник, и на следующее утро проснусь в отменном настроении. В тех снах я носился с пулемётом по лабиринтам, со мной была девушка — все-таки Лолли, а не Тутти и не Алла. Сражался с какими-то врагами. Пулемет стрелял без перезарядки. Я поливал противников свинцовыми потоками: покрытые десятками пулевых отверстий тела валились на мраморный пол, затем поднимались на ноги и атаковали меня в виде зомби. Я палил, пока они не превращались в кровавые клочья. Были и те, кого пули не брали — огромные, неуклюжие, безголовые, похожие на гигантские куриные туши. От этих приходилось бежать, не разбирая дороги. Несколько раз нам с Лолли пришлось разминуться. Потом, когда мы в очередной раз встретились, исчезли и коридоры, и чудовища. Я почему-то оказался привязанным к креслу, похожему на зубоврачебное, а Лолли руками-пассатижами калечила мое лицо.
Утром мне было очень грустно. Я валялся один, глядя в потолок, и вспоминал Лолли. Почти два с половиной года я пытался забыть ее (вспоминал, только когда занимался кое-чем), а она, похоже, все это время не выпускала меня из виду. Но почему? Вдруг ей захотелось извиниться за свою хохму с садовыми ножницами, компенсировать моральный ущерб? Лолли всегда была очень доброй. Доброй и веселой. Я помню ее такой. Возможно, она ждала, пока я подрасту… Надо будет поговорить с Тутти о ее сестре. Впрочем, то, что мне положено знать, эта худышка и так выложит.
Я откупорил сонные глаза и огляделся: телевизор, этажерка, зеркало, часы с кукушкой, картинки на стенах… Всю жизнь мечтал провалиться в параллельное измерение. Вот и провалился. Взял и выпал из реальности. Хотя комнатка Тутти — это еще не отдельная планета, а небольшой кармашек, буферная зона. Отсюда прекрасно видно мой прежний мир. Вернуться туда я уже не могу, зато передо мной вот-вот откроются врата мира нового, где правит знакомая с детства, но совершенно неизвестная королева Лолли.
Потянувшись, как следует — аж скелет затрещал — я позвал Тутти.
— Привет, Вань, — бросила она, приоткрыв дверь, и исчезла.
— Стой! — заволновался я. — Хорошая моя, мне бы в уборную!
Стриженая девчонка вернулась в комнату.
— Ну, а я при чем?
— Собаку подержи!
— А, конечно. Как я могла забыть! — она улыбнулась с издевкой, глядя на меня, как на провинившегося раба, которого можно скормить львам, а можно, конечно, и простить — в виде особой милости.
Я скрипнул зубами и стал искать покрывало.
— Можешь не прикрываться. Ты тут никого ничем не удивишь. А знаешь, кто такой нудист? Кто ходит по пляжу голый и нудит: «Отда-а-айте мою одежду…» Пошли, голозадый. Только будь умницей, ты же не хочешь от меня сбежать?
— Да теперь уже все равно.
— Правильно мыслишь, — одобрила Тутти. — Как выйдешь из комнаты, сразу направо, до самого конца коридора. Только беги быстрее, я не знаю, сколько я смогу Снапа держать. Этот зверек весьма силен. Привыкал ко мне очень долго, зато теперь мы с ним большие друзья. Если я захочу, чтобы наш бультерьерчик отхватил тебе твой отросток, он так и сделает, — ее просто распирало от удовольствия. — Откусит, разжует и переварит. А потом…
Эта тщедушная прошмандовка помаленьку начинала меня раздражать. Ночью она была такой нежной, мягкой и теплой, а теперь на ней словно шипы выросли. Вновь подтверждалось одно правило, которое я вывел сам для себя после того приснопамятного визита в квартиру Лолли: ни одно существо женского пола, каким бы замечательным оно ни было, не откажет себе в удовольствии вытереть об мужчину ноги. Это закон природы. Той самой матушки-природы, что обделила женщин умом и физической силой, зато наградила сиськами, лицемерием и чудовищным самомнением. Считаете меня шовинистской свиньёй, да?! На здоровье! Я не сам стал таким – меня заставили! Сколько раз я вспоминал Люду с секатором в руках и спрашивал себя снова и снова: за что? Чем я заслужил эту жестокую процедуру? Кому и чем я не угодил? И разве это я виноват, что Тутти изнасиловали? За что она мстит мне? Неужели только за то, что я принадлежу к мужскому полу?
- Нравится чувствовать власть над мужчиной? – поинтересовался я.
- Да! – воскликнула Тутти с довольным видом. – Это как наркотик, знаешь. Даже если я под мужиком как бревно лежу, я все равно чувствую власть над ним. Потому что он боится, что в самый ответственный момент я вдруг скажу: вот и хватит на сегодня. Я иногда так и делаю. Эх, что с ним делается! Как он меня умоляет!
«Совсем как я умолял Лолли», — подумалось мне. Говорить вслух я ничего не стал, чтобы не дать новых поводов для зубоскальства. Подождал, пока Тутти выйдет и скомандует: «Вперед!» Выскочил в полутемный коридор, добежал до двери туалета, не успев по дороге заглянуть ни в одну комнату.
Унитаз и ванна оказались в одном помещении. Стены и пол выложены дорогой плиткой. На тысячу гладких матовых квадратиков — ни единой трещинки. Кран как в «Макдональдсе»: вместо вентиля — рычажок, поднимаешь — вода бьет мощной теплой струей, опускаешь — перестает. Словом, роскошная ванная. Справившись с насущными делами, я обыскал ванную комнату и убедился, что в ней нет ничего, что помогло бы мне бежать. У меня родилась было мысль запереться в этой крепости и сидеть до скончания веков… Нет, так не пойдет. Получается то же самое заточение, только без надежды увидеть Лолли. Да и с Тутти я пока не закончил… Тут мне стало весело. «Я тебя еще так пропихну, что мало не покажется!» — решил я со злорадной улыбкой. Я больше не тот сопляк, каких любят унижать не в меру смешливые бабенки. Неважно, что там со мной будет потом, но эта тварюшка не уйдет от меня живой. Вкачаю ей столько раз, что на ногах стоять не сможет!
Я вернулся в свою каталажку.
— Все сделал, что хотел, ничего не забыл? Молодчина! — Тутти потрепала меня за щеку, довольно ощутимо царапнув при этом ногтями. Я невольно ойкнул и отдернул голову.
Она рассмеялась:
— Какие ж вы, мужики, все-таки хлипкие! Уж и не дотронься!
Здесь я сорвался:
— И что ты хочешь сказать? Если я мужик, то меня надо когтями скоблить? Я не разрешал! Я вообще не люблю, когда до меня дотрагиваются без моего согласия! А в следующий раз ты меня промеж ног пнешь и скажешь: «Ты мужик, ты должен терпеть». А я не буду терпеть, а сразу по уху дам! Дрянь такая!
Тутти молча зажала уши ладонями и отвернулась, чем окончательно взбеленила меня. Я схватил ее за запястья, оторвал руки от ушей и прокричал:
— Что-то не нравится? Выметайся отсюда! Буду здесь сидеть, пока от голода не сдохну! Пугай меня кем хочешь, мне плевать! Терпеть ваши издевательства я не собираюсь!
Стриженая тихо плакала, размазывая ладошками слезы по бледным щекам. Мне стало противно.
— Как это по-бабьи! Ничего поумнее придумать не смогла?
— Дурак! — всхлипнула Тутти.
Я пожал плечами.
— Сама дура.
— Ну что ты за дурак… — рыдала она. — Я не желаю тебе зла…
— Я заметил, — съязвил я. — Взяли, приволокли меня сюда. Заперли. А я еще должен всякие гадости слушать.
— Я же шучу.
— Те девки с секатором тоже шутили. Было очень смешно. Вас убивать надо за ваши шутки.
Тутти всхлипнула, передернув плечами, и сказала тихим спокойным голосом:
— Злости в тебе много.
— А что там во мне должно быть? — мне захотелось сделать хрупкой девочке больно. Я схватил ее за плечи, без лишних церемоний втиснул в стену и стал целовать — за ночь я прекрасно обучился этому занятию. Тутти совершенно не сопротивлялась. Я не знал, действительно ли ей приятно, или она притворяется, потому что выполняет приказ Лолли, но мне было плевать. Я упивался властью над девчонкой.
Когда наши губы разъединились, я спросил:
— А где Лолли?
— Ее пока нет. Будет через несколько дней, — она опять стала собой, на мордашке вновь появилась ехидца. — Мы ведь не соскучимся без нее?
— Не-а, не соскучимся.
Мы целовались минут двадцать, потом Тутти пискнула:
— Ну хватит. Ты же не хочешь голодным остаться? Сейчас будем завтракать. Ты любишь молоко?
— Обожаю.
— Ложись, я принесу. Кстати, а ты куришь?
— Пробовал, но вовремя завязал.
— Умничка! А то курить у нас все равно нечего.
Тутти упорхнула.
Я выглянул в окно, уткнувшись носом в холодное стекло. На одном из балконов противоположного дома стоял мужчина и, кажется, курил. Я не мог разглядеть лица на таком расстоянии, видел только огромную шапку с оттопыренными ушами и распахнутое пальто, наброшенное на голое тело. Внизу, в развороченном дворе мелькали люди. Выходили из подъездов, деловито огибали рукотворные овраги, перебегали по мосткам через канавы и рвы, пачкали подошвами снег. Я перевел взгляд на курильщика — тот перегнулся через решетку, чтобы сплюнуть с высоты шестого этажа.
Позади меня раздался легкий удар открывшейся двери о стену.
— Ложись, ну! — потребовала тюремщица.
Я лег, она придвинула к дивану стул, поставив на него стакан с молоком, коробку кукурузных хлопьев, две баночки йогурта.
— М-м-м-м… — протянул я. — Нет ли чего посущественнее?
Тутти фыркнула:
— Лопай, что дают.
— Ты не любишь готовить?
— Я не умею готовить. Тетя Надя классно готовит, но сейчас ее нет.
Пожав плечами, я приступил к завтраку. Хрустел хлопьями, заливал их молоком, потом спросил:
— Сталбыть, японскими мультами увлекаешься?
— Увлекаюсь.
— Объясни тупому человеку: что в них хорошего?
— Романтика, грусть, любовь. Настоящая дружба. Музыка просто суперская.
— Не знаю насчет музыки, а вот дружба с любовью там такие же настоящие, как в тупых индийских фильмах. И рожи какие-то одинаковые… У всех глаза в пол-лица…
— Не у всех, а только у детей и девушек. У остальных — миндалевидные. Понимаешь, аниме — традиционное искусство. Убери хоть что-нибудь, и оно исчезнет.
— Традиционное — может быть… Но искусство ли?
— Знаешь что, Ваня! Была бы на тебе сейчас какая-нибудь одежда, я бы тебе твое молоко прямо за шиворот вылила!
— Не сердись. Я что, не имею права на свою точку зрения? — я решил сменить тему разговора. — Чем мы с тобой занимаемся сегодня?
Тутти склонила голову набок и иронически посмотрела на меня.
— Ну, кроме того самого, — пояснил я.
— Что за вопросы, Ванек? Неужели тебе плохо со мной? Что еще я должна для тебя сделать?
Я несильно сжал ладонями ее голову, крепко поцеловал девчонку в губы и внятным негромким голосом произнес:
— Тутти, я прошу тебя, дай мне уйти. Если хочешь, мы с тобой потом встретимся. Ты, правда, очень мне нравишься. - Вру и не краснею! - Верни мне одежду и отпусти меня.
— Не могу, — грустно сказала она. — Лолли и Надя меня убьют. Просто выгонят на улицу, в чем есть.
— Давай убежим вместе!
— И что ты скажешь родителям? «Это моя подружка, она теперь живет с нами?» Так поступить с тобой — увольте! Да ведь ты и не меня любишь, а ее.
После этого мы посмотрели отменно длинный японский мультик про кровожадных монстров, завладевших планетой Земля. Больше всего монстры эти напоминали осьминогов, обладающих, правда, не восемью, а сотней щупалец, которые очень напоминали гипертрофированно длинные половые члены. При всём этом членистоногие уроды ещё и летали, точнее, левитировали. И жрали людей – либо насиловали их этими самыми щупальцами.
— А знаешь, я понял, в чем прелесть этого стиля, — сказал я, когда по экрану поползли финальные титры. — Тут столько кровищи, столько всего взрывают и разносят, столько всяких чудовищ… В настоящем фильме такого не сделаешь, на этакие спецэффекты никаких денег не хватит. А тут что хочешь, то и нарисовал.
— И это все, что ты понял?
— Ну… Нарисовано красиво, не спорю. Особенно та сцена, где в огромном зале стоят несколько сотен человек, приготовленных на съедение, а к ним медленно спускается целая эскадрилья монстров. И монстры обволакивают их щупальцами, будто в коконы заматывают. И музыка громкая и торжественная за кадром звучит. Грандиозно.
— А мне японские мультфильмы нравятся не этим, — произнесла Тутти, не глядя на меня. Она гладила ладошкой мою грудь, на которой кое-где пробивались волосы.
— А чем?
— Жестокостью.
— Ничего себе! — фыркнул я. — Так ты садистка!
— Вовсе нет. Скажи: как бы ты пересказал сюжет этого мультика, который ты только что посмотрел?
— Четырьмя словами, — ухмыльнулся я. — ОКЕАН КРОВИ И СПЕРМЫ.
— Но ты же понимаешь, что фильм вовсе не об этом! Что кровь и сперма — всего лишь фон, бэкграунд, а на переднем плане — душа Кена – того одинокого странника, что с монстрами воевал. Кстати, Кен очень классный — тащусь, когда у парня глаза голубые. Давай посмотрим еще кое-что, — предложила Тутти.
— Погоди, я еще это не переварил.
— Ничего, это легкое зрелище.
Она имела в виду нудноватую лирическую комедию с Джулией Робертс и Хью Грантом в главных ролях. Ох, грехи наши тяжкие…

Следующие три дня были идиллией. Днем мы валялись на мягком ковре, смотрели телевизор, давясь вафлями и воздушной кукурузой, листали старые журналы, резались в видеоигры. Но большую часть времени Тутти вовсю занималась моим просвещением. «Я твоя машина, заведи меня! — говорила она. — Если рванешь с места в карьер, ничего путного не выйдет. Прогрей сперва мотор. Способов много. Природа дала мужчине двенадцать половых органов, пользоваться всего одним — глупо. Действуй!» Я действовал. Доводил эту чувственницу до полуобморочного состояния самыми разными способами, получал удовольствие сам… Это было днем, а ночью я обнимал прильнувшую ко мне Тутти и думал.
Мне было грустно и странно. Я думал о родителях. Если уж Лолли спланировала мое похищение от начала до конца, то наверняка подбросила моим старикам письмишко: не волнуйтесь, с вашим ребенком все хорошо. Он выиграл бесплатную путевку в страну волшебства, вернется нескоро. Хотя, зачем ей это? Ну, волнуются, ну, сходят с ума — какое ей дело? Я спрашивал у Тутти, она отвечала: извини, ничем помочь не могу.
Кабы не мысли о родителях, плевать бы мне на все. И на учебу, и на друзей, которых у меня все равно нет и никогда не было — я имею в виду, настоящих. А с кем пива попить да потрещать, найти можно всегда. Я бы остался в Республике Страсти хоть на месяц. А будь моя воля, и вообще бы не вернулся.
Лолли… Почему же она так все устроила? Для чего заперла меня здесь и подложила в кровать свою сестру, которая, похоже, и сама толком ничего не знает о ее намерениях? Я пытался выстроить логическую цепочку, но прекрасно понимал, что в отношении Лолли логика бессильна. Наверняка мне готовится огромный сюрприз — похуже чем тогда, в комнате с оленями. Ну зачем, зачем я поддался тогда на ее нехитрую уловку? Поплелся, как бычок на бойню… Нет, хватит вспоминать об этом! Это было давно. Никто об этом не знает — кроме участников той истории. И не узнает. И такого больше не повторится. Я не позволю.
Порой у меня даже возникало желание, которое противоречило всем моим мыслям. Сбежать. Эх, было бы нас двое несчастных узников! Все просто: кто-то один (желательно, не я) отвлекает собаку, второй прорывается.
Чтобы отогнать назойливые мысли, я принимался целовать Тутти, даже во сне хмурившуюся, будил. С сестренкой Лолли приятно было пошептаться в темноте.
— Я хотела бы спать в комнате со стеклянным потолком, совершенно прозрачным потолком, — призналась она в нашу с ней последнюю ночь. — Чтобы видеть звезды. В походе был хоть раз? Согласись, классно лежать ночью на травке и смотреть в небо.
— Классно, — ответил я. — Но в такой комнате я не заснул бы.
— Почему?
— Смотрел бы и смотрел на звезды. Я не смог бы себя заставить закрыть глаза.

Следующее утро началось со звонка в дверь, разбудившего нас.
— Это Лолли и Надя? — спросил я.
Тутти серьезно посмотрела мне в глаза и еле заметно кивнула.
— Надо Снапа запереть! — подумала девчонка вслух.
Она быстро оделась и выбежала из комнаты, не забыв запереть дверь.
За стеной раздался громкий бабий смех, зазвучали голоса — мужские и женские. Лолли привела с собой целую орду. А может, ее там и нет?
Ну вот. Прилетели во двор — завели разговор. Сейчас поболтают, выпьют и устроят оргию в своем стиле…
Ох, и дурак я! Попусту время теряю!
Я выхватил из ящика стола пенал, вытряхнул из него цветные ручки, карандаш и ластик, вырвал из первой попавшейся под руку тетради листочек, схватил карандаш и вывел лучшим почерком, на который был способен:

Меня, Ивана Алексеевича Орешкина, 17-ти лет, насильно держат в одной из квартир этого дома. Номера квартиры и этажа не знаю. Пожалуйста, сообщите моей матери, что я жив и здоров.

Далее следовал мой адрес и рабочий телефон матери. Я спрятал записку в пенал, раскрыл окно, выкинул мою «посылку» во внешний мир.
Че-о-орт! Мне бы, идиоту, сперва посмотреть вниз хорошенько, а потом уже швырять. Пенал упал прямехонько на бетонный козырек, нависавший над входом в подъезд. Что же делать? Написать новое послание?
Шум за стеной стих. Я понял, что ничего уже не успею сделать, и торопливо закрыл окно.
Щелкнул замок. Вошла Тутти с длинной проволокой в руках, вид у нее был растерянный.
— Ваня, поздравляю, сейчас к тебе придет Лолли, — забормотала она скороговоркой, отворачиваясь от меня. — Она просила тебя привязать.
— Привязать? Опять?!
— Иначе ты ее не увидишь. Теперь уже никогда. Решайся.
Я покусывал губы и старался поймать взгляд худенькой девочки. Та смотрела себе под ноги.
— Ваня, неужели ты не понимаешь, что у тебя нет времени на размышление! Другого шанса у тебя не будет! Я прошу лично от себя: позволь себя привязать. Ты столько ждал этого момента — не лишайся его!
— Ее репертуар с годами не меняется, — ухмыльнулся я без особого веселья. — Я согласен. Пусть будет, что будет.
— Тогда ложись на диван и вытяни руки. Да не так, ложись на живот.
— Что еще за новости?!
— Быстрее!
— Лады.
Я выполнил просьбу Тутти: лег, вытянул руки. Она обмотала мои запястья, затем прикрутила концы проволоки к батарее.
— Жди, — она поцеловала меня в спину и исчезла.
Лолли! Я увижу ее! Я слышал громкие удары собственного сердца. Что же она приготовила мне?
Медленно раскрылась дверь — я не видел этого, а только слышал скрип. В комнату вошла моя бывшая одноклассница. Классические черные брюки, черный жилет поверх ослепительно белой рубашки, галстук, короткие темные волосы — меньше всего я ожидал увидеть Лолли в таком виде.
— Привет… Здравствуй, Оля… то есть, Лолли… эм-м… Ольга… — я не знал, что сказать.
Она с нежностью посмотрела на меня, склонив голову набок, и негромко сказала:
— Привет.
Тишина.
— Ведь я здесь из-за тебя? — спросил я.
Она молча кивнула, прикрыв свои большие глаза.
— Зачем ты все это сделала?
— В самом деле, зачем? — воскликнула она с обидой в голосе. — Зачем я по тебе все восемь лет сохла, пока в школе училась? Ведь ты даже со мной не разговаривал ни разу!
— Разговаривал… — еле слышно возразил я, у меня закружилась голова от свалившейся на нее информации.
— Ну да. Раз в год ручку спросишь… Ботаник несчастный!
— Лолли, я… — я несколько раз громко вдохнул и выдохнул, пока не нашлись силы задать вопрос: — Ты, правда, меня любила все эти годы? Любила? Меня?
— Господи, ну а кого же? Не этого же урку, Антона Кожевенникова?
— А почему же не сказала об этом… — я осекся, сообразив, что сморозил откровенную глупость. — Почему не намекнула хотя бы?
— Как, если ты от меня шарахался, как от лишайной? А вот это помнишь?
Она включила видеодвойку, вставила кассету. На экране появилась комната: панно с оленями, шкаф, набитый дорогим хрусталем, диван. На диване лежал я, две девчонки держали меня за ноги, третья сидела на мне с секатором в руках. Лолли стояла рядом, мстительно улыбаясь.
— Ма-ались, ка-абель! — сказала девчонка с секатором. — Па-автаряй: я кобель, дешевка, пидарас ва-анючий!..
Бабы захохотали, как стая ведьм.
Я тут же зажмурился что было сил, до рези в глазах. Уткнулся лицом в подушку. Сколько раз я вспоминал эту сцену, сжимая кулаки, плакал, заставлял себя не думать о ней… и теперь снова видел ее!
— Ты че, не понял? — кричала девка. — Я с тобой что, шучу, козел драный? Сейчас залупу отхвачу на фиг! Дерьма не жалко! Говори: я кобель, дешевка, пидарас вонючий!
— Я кобель, дешевка, пидарас… вонючий… — послушно повторил мой голос, записанный на пленку.
— Нет, ты смотри! Смотри, я сказала! — Лолли схватила мою голову за уши и развернула в сторону экрана. — Открой глаза, а то выцарапаю их! Нравится?
Я задыхался. А действие на экране шло своим чередом:
— Вот так. Понял, кто ты есть? Понял?! — кричала Люда в ярости.
— Понял…
— Развалился тут как у себя дома со своим богатством… Я все-таки его отрежу. На фига оно тебе?
У обоих привязанных Иванов Орешкиных потекли слезы.
Одного из них — того, что был привязан кверху задницей — Лолли ударила по щеке.
— Зачем ты тогда ко мне пришел? — спросила она таким голосом, словно готова была зарыдать, и позвала: — Денис!
В комнате появился молодой смуглый крепыш, которого я уже видел в любительском фильме «Интересное кино», вместе с Лолли, ее мамой и дядей Костей.
Рискуя сломать шею, я повернул голову в сторону двери и увидел чьи-то рожи, скалившиеся в дверном проеме. Назревало что-то жутко смешное, для меня же — совершенно плачевное. Я снова зажмурился, стараясь даже не думать о том, что вот-вот произойдет… Ведь они не посмеют… Или посмеют?..
— Приперся ведь! — вскрикнула Лолли. — Надеялся, что одноклассница-потаскушка ни с того, ни с сего будет тебя ублажать? Вот тебе! — она вытянула меня вдоль спины чем-то длинным и тоненьким так, что я вскрикнул. — Паршивец! Паршивец! Паршивец!
Я открыл глаза: плачущая красавица хлестала меня мокрыми розгами, доставая их из ведра, которое держал в руках Денис. Заливались смехом девчонки на телеэкране, ржали зрители, пялившиеся на меня из коридора. Вместе с болью — моральной и физической — ко мне пришло чувство облегчения. Побои — это не худшее, что могло бы случиться с человеком, привязанным кверху задом. Я стискивал зубы, скалясь, как скалится утопленник. Бей, дура, если тебе так взбрело в твою блажную башку! Хоть совсем убей! Я хохотал, как пациент дурдома, она визжала и била с удвоенной силой.
Лолли стегала меня, пока не выбилась из сил. Мокрая от слез и пота, раскрасневшаяся, она обхватила Дениса обеими руками и нежно поцеловала. Никогда в жизни я не хотел ее так сильно, как в тот момент.
Едва они ушли, прибежала Тутти и принялась меня отвязывать. Она сбивчиво говорила:
— Прости меня, если сможешь… Если бы я знала, что будет — не стала бы тебя уговаривать. Ой, какая она жестокая! — она целовала меня и плакала. А я и плакать не мог. Мне было все равно.
— Тебе просили передать: если будешь буянить, тебя кастрируют. Прости, мой любимый, я ухожу. Теперь нам с тобой нельзя подолгу видеться.
Так и начался новый этап моей жизни в Республике Страсти, скучный, пустой и бесцветный. Теперь круглые сутки я был один. Все, что у меня было — телевизор, видак, журнальчики и собственные мысли. Тутти я видел, когда она приносила мне завтрак, обед и ужин. (Кормить наконец-то стали горячим, а то я уже начал всерьез беспокоиться за свой желудок.) Пообщаться толком мы не успевали, могли лишь наскоро поцеловаться, пока она ставила на стол тарелки.
В туалет меня больше не выпускали. Вскоре после экзекуции Тутти поставила в комнате большое пластмассовое ведро, плотно закупоривавшееся крышкой, потом раз в день приходила его вынести. Она же забрала все кассеты с домашней порнухой, теперь я не мог оттянуться даже в одиночестве.
Первые два дня я лежал на брюхе в состоянии отходняка. Как человек, который сдал сложнейший экзамен, пережил чудовищное напряжение и теперь никак не может вернуться в нормальное состояние… Вот я и встретил ее. Мою королеву, мой призрак прежней жизни, мою первую и вечную любовь… И это все, что она хотела со мной сделать? Признаться в любви, а потом вернуть в день моего страшного позора и высечь на глазах у неизвестных мне свидетелей? Я пережил унижение… но все же, оно не было таким же невыносимым, как то, что я испытал в комнате с оленями. Пережил процедуру с секатором — переживу все, что угодно. Лолли, скорее всего, понимает это. И поркой дело не закончится.
За что она мне мстит? Неужели и впрямь за неразделенную любовь? Нет. Исключено. Она соврала мне — специально, чтобы я мучался. Лолли всегда была хорошей актрисой. Может, конечно, я ей нравился в младших классах… Но нынешнего меня любить не за что! Такие, как она, любят не студентов-недоносков, а настоящих мужиков, которые никогда бы не позволили смешивать себя с дерьмом… Я и в самом деле никто. Просто жучок. И Тутти тоже. Всего лишь тень своей сестры, умной и властной, нежной и ослепительной. Я должен чего-то добиться в жизни, стать кем-то важным, тогда я смогу отобрать ее у Лолли. Она будет гордиться мной, вместе нам будет очень хорошо, и никакая тварь не сможет облить нас помоями.
Я понял, что скучаю по Тутти, худенькой, серьезной, временами ехидной, иногда — снисходительной, а по ночам — мягкой. Она была совсем рядом, за стеной. Там же, где и Лолли.
Делать было совсем нечего. Ну почему человек не может, как медведь, впасть в спячку месяца на три?! Я листал старые номера «Огонька», «Науки и жизни» и «Техники молодежи», рассматривал картинки — читать не мог, буквы казались мне какими-то чужими и незнакомыми, как арабская вязь. Иногда включал телевизор, временами даже увлекался каким-нибудь фильмом. Однажды, чтобы привлечь к себе внимание, стал громко петь и кричать — и привлек. В тот день меня оставили вообще без еды. И без Тутти.
Мне ничего не оставалось, кроме как вспоминать.

Я сидел на диване, Тутти — у меня на коленях.
— Тутти… хочу тебя спросить. Я тебе нравлюсь?
Она щелкнула меня по носу:
— Никогда не спрашивай у девушки, нравишься ли ты ей, умный ли ты, красивый ли, обаятельный, сексуальный, любит ли она тебя, хочет ли… Комплиментов не выпрашивают, их добиваются. Будешь задавать лишние вопросы — твоя любовница тебя обсмеет. Это в лучшем случае, а в худшем начнет думать, что ты зациклен на себе, вместо того, чтобы быть зацикленным на ней. Да если ты ей не нравишься, стала бы она тратить на тебя время! Так что делай вывод: не ругают — значит, все в порядке. Кстати, совет на будущее: меньше слов, больше дела. Допустим, нравится тебе девушка. Не вздумай ей ничего предлагать, вроде: «Давай встречаться, а?» Ответ будет такой: «Ну… Не знаю… Я об этом не думала…» А потом все равно обломает, даже если она к тебе что-то чувствует: ты ее отпугнешь. Ничего не говори, просто дождись подходящего случая и как следует поцелуй.
— Хочешь сказать, этим я ее не отпугну? — усмехнулся я.
— То-то и оно, что нет… если выберешь подходящий момент. Не будь назойливым и не торопись никуда, но и не затягивай. Общайся с ней, показывай себя с лучшей стороны, забалтывай… Рано или поздно вы останетесь наедине — тогда и действуй! Главное — сделай вид, что поцелуй произошел случайно. Мол, сдерживался изо всех сил, но не смог, потому что сражен ее красотой. Безотказный метод! Если чисто сработаешь, то сразу же после первого поцелуя будет второй, третий… и так далее. Многие парни, кто в себе не уверен, просто не знают, о чем говорить на свидании. Да не надо ни о чем говорить! Свидания не для того придуманы.
— Учишь меня жизни?
— Да-да. Тебе пригодится… когда вернешься в свет.
— А я вернусь?
— Не всю же жизнь мне тебя развлекать! — рассмеялась она.
— А что ты знала обо мне до того, как мы встретились?
— Ничего. Узнала о тебе случайно — буквально дней десять назад.
— Не продолжай, сам могу обо всем догадаться. Лолли отдала приказ: тебе доставят свежее мясо, обработай его, как следует, и отдай мне…
— Вот и нет. Она все хотела сделать без меня. На моем месте должна была быть другая. Одна шалавка, вечно пьяная, размалеванная и тупая. Сестренка не стала бы меня заставлять делать то, чего я не хочу… Я не шлюха какая-нибудь, чтобы сношаться с тем, кого даже не видела никогда в жизни. Не девка для секса.
— В чем же дело? Почему ты согласилась?
— Лолли показала тебя на старых школьных фотографиях, рассказала о своих планах. И я сама предложила себя. Вот и ответ на твой вопрос, нравишься ли ты мне. Больше комплиментов не будет.
— Так ты все-таки знаешь, какие у Лолли намерения относительно меня?
— Знаю в общих чертах, но ничего не скажу.

А теперь и я знаю, милая… Но почему меня до сих пор не выпускают? У меня появилась мысль… Может быть, Лолли скоро придет ко мне во второй раз и скажет: ну как, отведал березы? Хочешь еще? Или чего похуже? Если нет — женись на моей сеструхе! Девчонка хорошая, милая, но одинокая. Мечтает устроить себе жизнь. Как выяснилось, вы с ней — идеальная пара. Вот и живите вместе! Можешь даже переехать к нам. А сбежишь, паршивец — пеняй на себя. Найду и кастрирую. А я бы не стал сбегать в любом случае.
По-моему, вполне правдоподобная теория. Вот потому меня и держат в одиночестве — чтобы я соскучился по Тутти.
Шли дни. За окном ничего не менялось. Пенал с моим посланием все так же виднелся маленькой темной точкой в маленьком сугробе на бетонном козырьке. Приводить в порядок разрытый двор никто не собирался, прохожие все так же огибали огромные земляные курганы и переходили через траншеи по деревянным мосткам. На балконах каменела выстиранная одежда.
Но что-то должно было произойти, и произошло. На одиннадцатую ночь моего пребывания в квартире Лолли, когда рубцы на спине уже почти не болели.
Я проснулся от стука в дверь. Лежал минуты две, пока стук не повторился. Дверь приоткрылась.
Медленно встал, потянулся. Взял со стола стакан, выпил остывший сладкий чай, оставшийся с ужина. Они хотят, чтобы я вышел! Значит, выйду. Какую бы гадость они не готовили, мне было уже все равно.
Попробовал включить свет — без толку. Они еще и электричество отключили! Вот так да. Смахивает на некий ритуал. Может, Лолли и прочие — сектанты? Я где-то читал об одной религиозной группировке, все адепты которой занимались только тем, что любились круглые сутки напролет.
Я распахнул дверь. Пусто, тихо, темно. Под босыми ногами — холодный линолеум. Главное — не слышно пощелкивания маленьких коготков об пол. Бультерьера убрали.
Впереди горел слабенький красноватый свет. Они хотят, чтобы я шел на него! На всякий случай я сделал несколько шагов назад, подергал двери ванной, кухни и еще какую-то. Везде заперто.
Не возвращаться же обратно в каталажку! Я двинулся вперед и вошел в комнату. Ту самую, где сняли «Интересное кино». Я сразу ее узнал.
Мутный красноватый свет лился из-за следующей двери. За ней обнаружилась совсем маленькая комната, почти целиком она была занята огромной двуспальной кроватью с самым настоящим балдахином.
Ко мне вышла обнаженная Лолли. При свете развешанных на стенах гирлянд кожа ее была розоватой.
Мы были одни. Она подступала все ближе, пока не уперлась в меня грудью. Впервые в жизни я обнаружил, что Лолли почти на голову ниже меня. Ее рот был чуть-чуть приоткрыт, пухлые губы подрагивали.
Меня словно ударили. Я пришел в себя, обхватил руками нежное тело, бросил на кровать и обрушил на него все, чему научился за последние дни.

Закончилась самая невероятная ночь в моей жизни. В лицо ударили лучи солнца, кто-то принялся тормошить меня за плечо.
— Молодой человек, за проезд оплачиваем! — проскрипел над ухом старушечий голос. — Не спим, не спим!
Я ехал в полупустой маршрутке, сидя у окна. Люди безразлично пялились в окна, слушая гремевшую на весь автобус удалую песенку Леди Крем про актив и презерватив.
На мне была вся моя одежда (как приятно ощущать ее после двух недель нудизма!), на руке — часы, под мышкой — папка с тетрадями. Можно было не сомневаться: я попал сюда тем же путем, что и в Республику Страсти двенадцать дней назад.
— Сейчас, сейчас, — я вынул из кармана кошелек. Кроме монет отыскал в нем сложенный в несколько раз лист бумаги с каким-то рисунком.
— Скажите, я до улицы Стожарьева доеду? — спросил я. (Улица Стожарьева — это там, где мой родной вуз.)
Старуха кивнула. Я посмотрел на часы: как раз успеваю на первую лекцию.
После чего развернул рисунок — это был портрет мальчика, нарисованный в стиле японского мультика. ВАНЯ — гласила подпись, но я и так узнал бы себя по бледно-рыжим волосам и ярко-голубым глазам. Перевернул листок и прочел незамысловатую надпись фломастером: Я не забуду тебя никогда. Прощай. И подпись: Тутти-фрутти. Вторую надпись я заметил не сразу, она была сделана чуть ниже простым карандашом:

А ты ничего. Потенциал есть. Я знала, что сестрёнка тебя вышколит. Может, из тебя когда-нибудь и получится мужчина. Но честно, Ваня… ты такое ничтожество!
Л.

Лолли, Лолли… Почему ты не разрешила мне попрощаться с Тутти? Все же, из всей сумасшедшей семейки я сильнее буду скучать именно по хмурой худенькой девчонке. Вероятность того, что я когда-нибудь увижу ее или Лолли, равна даже не нулю, а отрицательной величине. Придется забыть обеих сестренок и даже не надеяться на новую встречу. Нельзя же жить пустыми несбыточными мечтами! Все, что произошло… Ничего этого никогда не было. Ни комнаты с оленями, ни зеркала в золотой раме, ни секатора, ни шпагата, ни проволоки, ни розог, ни спрятанной камеры…
И вдруг одна простая догадка врезала мне по мозгам, будто бейсбольная бита. Почему до меня раньше не доперло?! Я вспомнил кассету, что включила Лолли перед тем, как отхлестать меня розгами. Потом мысленно воссоздал комнату с хрусталем и дорогими панно. Скрытая камера смотрела на меня как раз из того места, где висело большое зеркало.
Точно такое же зеркало было и в комнате Тутти.
Я чуть не закричал на весь салон. Мне захотелось разбить стекло, выскочить из маршрутки, ворваться в каждый дом, обшарить каждую квартиру, чтобы найти кассеты. Те самые, которые однажды, через много лет всплывут, чтобы выставить меня на всеобщее посмешище, вызвать инфаркт у моей матери, испортить мою карьеру, разрушить мой брак, погубить мою жизнь…
Маршрутка тем временем спокойно ехала по незнакомому кварталу, мимо рекламных щитов, автостоянок, строек, гор вырытой земли, мимо тянувшихся рядами бетонных многоэтажек — одинаковых, серых, скучных.

2001-2007