ТаранОружиеГероев : 1418 дней и ночей

Блин под самым потолком долбит-долбит… И старая дама в цветастом платке смотрит на меня с желтеющего снимка, и я бы мог назвать ее мамой, вот только я-то знаю, какая путаница тогда была в детдоме. А, зная это, я не могу точно знать, то, что знать положено самим Богом, и не знание это хуже пытки. Только Бога же нет, нас этому учил товарищ как же его звали, закидывая кожанку на спинку стула. Отсутствие Бога, впрочем, не отрицает, а напротив, как бы доказывает наличие действительности, реализма, социалистического единства души и тела. Вот и теперь старая дама в цветастом платке – мама? – смотрит на мучающегося жутким похмельем летеху, и тело под взглядом этим стремиться вытеснить из желудка пустоту, жидко разбавленную зеленоватой желчью. А душа ропщет… Хотя, души ведь тоже нет. Это ведь нам тоже рассказывали, странно грассируя. Вы, будущее советского движения за освобождение от наваждения… Чего? В ухающей пустоте крутится слово «капиталовложение»… вы, будущие дельтапланеристы, воины священного ветра… Какой на хуй священный ветер? Это же из книжки, из как ее, из про японский тайсентай… А черный блин под самым потолком долбит-долбит помехами. А и надо-то всего передать сигналы точного времени и сказать, день уже, или ночь, утро раннее, или вечер поздний, уже понедельник или все еще воскресенье. Заблеванная гимнастерка с новенькими ромбами на рукаве… Сапоги гармошкой, потому что уже можно, уже имею права, уже офицер. Смотри, мама! Твой сын – сын ли? – уже офицер, лейтенант дельтапланерных войск, дивер с понятиями и умениями. И это повод для гордости, мама! И это повод даже для того, чтоб лежать и блевать на кушетке. Мама?

Блин вдруг оживает, голосом не знакомым, чужим голосом. Никаким таким голоском. И сквозь туман похмелья сочатся гноем слова, но не те, не те, не те….

…Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие… Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Четыре утра. Значит утро. Остальное пока не важно. Значит понедельник. Черт, мама, мне нужно встать, нужно добраться до части, а там можно будет умереть. Хотя бы даже и просто от воспоминания о «северном сиянии».

Дверь с взламывающим кору головного мозга грохотом выламывается внутрь и трое неразличимых топают по скрипящим половицам. Трое без лиц – им не положено иметь лица. Без знаков отличия, без роду, без племени, без даже возраста и половой принадлежности.
- Лейтенант Плетнев?
- … так точно, - вялая, но удивительно удачная попытка встать на ноги. Стены рванули было внутрь, попытались было схлопнуть пространство. Желудок в ответ снова исторг пустоту, на этот раз даже без желчи. И вот я уже на коленях, корчусь в спазмах, а трое безликих стоя надо мной зачитывают вяло доходящее до сознания:
- УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР О МОБИЛИЗАЦИИ ВОЕННООБЯЗАННЫХ……Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно. Первым днем мобилизации считать 23 июня 1941 года… Москва, Кремль… 22 июня 1941 года.
- А сегодня?
- Двадцать второе. Завтра утром вам надлежит быть в… (выпадает, слова как молочные зубы, только заусеницей – Гродненское направление). Полк дельтапланеристов (выпадет). Машина ждет у подъезда (выпадает). Полчаса на сборы. В противном случае (выпадает).
Старая дама в цветастом платке. Наверное, ты бы сейчас стояла прижав сухие руки к груди, наверное, плакала бы такими же сухими слезами, да? Только знаешь, не верь им мама. Нет единства души и тела, как нет настоящего, без Бога, которого мы забыли вчера. Гимнастерка, заблевана, к черту, пусть. Сапоги-гармошка. Пилотка, где на хрен пилотка? Иду туда, где сквозь туман кремнистый путь блестит и лампа подъездная мечется туда-сюда. Трое без лиц и возраста тенями следуют, почти беззвучно, почти несуществуя. А меня, мама, кидает от стены некрашеной к перилам, и ступени под ноги не идут. Только в черной машине жуткой водитель с птичьим лицом, с лицом ворона, мама, кивает:
- На убой, на убой… Во смерти и встретимся, во здравии простимся. Плетнев, молися, Плетнев. Ибо Бога один, даже когда его нету. И смерть одна.
Крылья за спиной мешают нормально сесть, приходится умещаться бочком. Но желудок уже не тревожит. Только боль головная возвращается тугими ударами пульса… Что там говорит этот водитель с птичьей головой?
- Гони, Вороной, - в один голос командуют трое без лиц и знаков отличия.

Так началась мои 1418 дней войны… Войны, которую не суждено было пережить даже тем, кто вернулся назад. Я это точно знаю. Я вернулся.

(продолжение следует)