Честный Казах : Бал-маскарад, или Преудивительнейшие события, произошедшие в уездном городе N

В уездном городе N жизнь шла своим чередом. Немногочисленное население городка жило своими маленькими радостями и печалями, периодически цепляясь друг с другом во всяческих склоках. Делить им было абсолютно нечего, за неимением чего либо, и склоки эти велись, скорее развлечения ради, а также от безысходности серого существования во всеми забытом городке. Других забав жители попросту не знали.
Предводителем уездного дворянства был коллежский асессор Баграмян, человек восточный, и потому весьма и весьма горделивый. Впрочем, крайняя горделивость сия могла быть также связана и с тщедушностью оного: был он типчиком весьма субтильного вида и небольшого росточка. Ведь известно, что мелкие людишки очень болезненно страдают от своих физических качеств, и крайне стараются выпячивать даже малейшие успехи свои.
Основным, и, пожалуй, единственным предметом гордости коллежского асессора был, разумеется, его чин. Считался он единственным высокоблагородием в уезде. Остальные же мелкопоместные дворяне городка имели чины не выше титулярного советника, и, согласно "Табеля о рангах", имели право зваться лишь благородиями. И Баграмян всячески старался подчеркнуть эту разницу. Вначале он требовал от подчиненных делать особый акцент на слове "высоко" при обращении к нему - "Ваше высокоблагородие". Через некоторое же время в неуемную голову его пришла мысль, что если слово "благо" в обращении к нему произнести очень невнятно, то выйдет созвучно обращению "высокородие", что добавляло его чину аж целых три класса, и делало его, страшно подумать - статским советником! Некоторые льстили ему добровольно, подчиненные - согласно приказу, некоторым же были совершенно безразличны фантазии коллежского асессора.
По правде говоря, в уезде присутствовал еще один человек, имевший право зваться, согласно "Табеля", высокоблагородием - это сам градоначальник Минин, подполковник от инфантерии в отставке, но он появлялся в городке так редко, проводя все свое время в фамильной деревеньке, расположенной в соседней губернии, что Баграмян считался про себя единственным штаб-офицерским чином. А после своей выдумки, относительно прононса "высокоблагородие" на манер "высокородию" он и вовсе перестал печалиться ежевечерне этой заботой, а напротив, даже заметно повеселел. Веселье это прервалось лишь однажды, правда, на совсем непродолжительное время, с кратким нечаянным визитом в их городок одного лица, придворного камергера самого государя. Его превосходительство был в городке лишь проездом, и гостил всего лишь каких-нибудь полдня, пока на станции меняли лошадей фельдегерской службы, которыми и передвигался придворный чиновник. Но, Баграмян, хотя и лебезил всячески перед таким редким и высоким для их захолустья чином, и всем своим видом приторно улыбался перед этим напыщенным индюком, но все же было заметно, что эти полдня наш коллежский асессор был мрачен как никогда в жизни. И виной тому служила банальная ревность к тем недосягаемым высотам, что достиг придворный камергер.
Так как коллежскому асессору было больше нечем особо кичиться, то он предавался различным фантазиям и странностям. Любил он, к примеру, периодически подчеркнуто живо интересоваться у знакомых, какую нонче карету возможно приобрести за пятьсот рублей, хотя на самом деле никогда и не имел подобных денег. Или же вдруг начинал картинно раболепствовать перед государем-императором: то картинами с царским изображением весь дом дворянского собрания обвесит, то в компании начнет шумно восхищаться его выдающимися способностями к имперскому правлению и пустословно обличать невидимых якобинцев. Любил наш коллежский асессор также слух какой про себя распустить. Что, например, гостивший намедни в их уездном городке придворный камергер был не кто иной, как посыльный от самого государя, наслышанного о необычайном усердии и успехах скромного предводителя дворянства, приехавший к нему, Баграмяну, с предложением от царя занять место при дворе, и не в каком-нибудь чине, а аж сразу обер-церемониймейстера. Или вот, прошлого года, распустил слух, что он, Баграмян, мол, самого Багратиона прямой потомок. Когда же обыватель городской сомневаться начнет, дескать, известно ведь, что Багратион-то из грузинцев будет, а Баграмян - это, скорее, армянская фамилия, то и тут выкрутится - поднимет шум несусветный, мол, общеизвестно, что существует племя армянских грузинцев, или грузинских армянов, из самого Крыма, и не знать этого - для просвященного человека крайний позор. И долго еще его крикливый фальцет будет пищать в ушах засомневавшегося. Ох уж и умел выкрутиться, мерзавец, чего стоит только однажды объявленное им вознаграждение в двести полновесных золотых рублей за один редкий дагерротип одной то ли балерины, то ли оперной примы, то ли какой другой кокетки. Благородным словом клялся, перед всем дворянским собранием, что вознаградит предъявившего оный, ан нет, получив заветную карточку, о своем обещании, несмотря на неоднократные напоминания и укоры, коллежский асессор благополучно позабыл. Впрочем, никто особо и не удивился - видно не впервой было для его высокоблагородия нарушать свои многочисленные клятвы, а стало, скорее, даже обычным укладом его мелочной душонки.
Итак, все это было лишь предисловие к нашему анекдоту, необходимое лишь для того, чтобы раскрыть благодарному читателю образ нашего предводителя дворянства, коллежского асессора Баграмяна, одного из главных персонажей действия.
Другое же лицо, коллежский регистратор Хренов, мелкий служащий при уездной почте, чиновник самого низшего, 14-го разряда, не займет при своем описании долгого времени. Родом из Курской губернии, из мелких обнищавших дворян, серенький неприметный человечек в крайне изношенном сюртуке, пропахшем насквозь запахом давно немытого тела, вот, пожалуй, и все, что можно сказать о нем.
Единственной особенностью этого гадкого человечишки было лишь то, что любил он обыкновение распускать грязные слухи о якобы имевшей место его, некоторого рода, близости с некоторыми, не особо щепетильными за своей репутацией дамами уездного городка. Впрочем, этому никто особо и не верил, по причине крайней неаккуратности в вопросах гигиены коллежского регистратора Хренова.
Сам же этот препошлейший анекдот случился в аккурат на Рождественский пост. В доме градоначальника Минина проводился бал-маскарад по случаю очередной годовщины создания дворянского собрания, который даже сам градоначальник не мог не отметить своим присутствием, правда, недолгим. Провинциальные дамы принарядились изо всех сил в пышные бальные платья, сшитые по позапрошлогодней петербуржской моде, кавалеры же были сплошь в истертых фраках, зачастую взятых напрокат. Среди приглашенных оказались и коллежский асессор Баграмян, и коллежский же регистратор Хренов. Оказия случилась аккурат в паузе между мазуркой и полонезом. Его высокоблагородие, предводитель дворянства, пребывал в пресквернейшем расположении духа, так как хозяйка бала, дочь Минина, наотрез отказалась танцевать с ним полонез, сказав, что пообещала этот танец другому. И как вдруг какой-то, судя по петлицам на истертом давно не стираном сюртуке почтовой службы, коллежский регистратор невзначай толкнул его локоть, таким образом вынудив Баграмяна пролить некоторое количество вина на свой фрак. "Черт побери, как бы теперь вернуть его тихонько в прокат?" - подумал коллежский асессор, а вслух вскричал:
- Осторожней любезнейший! Вы загубили мой прекрасный фрак, сшитый по последней петербуржской моде столичными портными!
- Покорнейше прошу простить, Ваше благородие! - принялся было извиняться Хренов, а это был именно он, нечаянно допустив грубейшую ошибку - принизив в чинах коллежского асессора. Видно, малый был незнаком лично со вздорным предводителем дворянства. Баграмян же, в свою очередь, не преминул вскипятиться по этому поводу:
- Да как Вы смеете?! Вы знаете, кто находится перед Вами?! Я - коллежский асессор Баграмян! Попрошу Вас впредь обращаться ко мне согласно "Табеля о рангах": Ваше высоко... - "благо" прошептал про себя по привычке Баграмян и продолжил далее столь же громко, - ...родие!
- Прошу простить, сударь, но ведь согласно упомянутого Вами же "Табеля" чину коллежского асессора соответствует обращение "высокоблагородия", - начал было лепетать Хренов, сделав по возможности акцент на слове «благо», чем окончательно привел в бешенство Баграмяна.
- Что?! Да как Вы смеете?! Да я, сударь мой любезный, ежели хотите знать - предводитель уездного дворянства! - вскричал вконец раздосадованный коллежский асессор.
- Но... Ваше высокоблагородие... это тем не менее не дает Вам... права кричать... - растерялся Хренов, - Право... ведь я тоже мог бы быть... к примеру предводителем... Или даже... Даже...
- Что?! - изумился Баграмян, - не смешите меня, сударь, взгляните на Ваш истертый сюртук! Такого как Вы и в предводители дворянства?! Это смешно-с! - и коллежский асессор деланно расхохотался.
- Ваше высокоблагородие… Попрошу Вас! - расхабрился вдруг Хренов, - Да, я мог бы! И даже вполне!
К этому моменту обе конфликтующие стороны вызвали у присутствующих на балу неподдельный интерес. Еще бы, хоть какое-то разнообразие в их болоте! Такой конфуз, и между кем? Между известным скандалистом, коллежским асессором Баграмяном и неким серым мелким чиновником? Право, интересно. Зрители собрались плотной толпой возле конфликтующих сторон и живо принялись наблюдать за "избиением младенца". Баграмян же, чувствуя столь желанный общественный интерес к собственной персоне, решил вдруг удивить всех непредсказуемым и эффектным ходом: он снял с правой руки перчатку и картинно хлестнул ей Хренова по лицу, после чего бросил ее у его ног и снова вскричал:
- Извольте-с, сударь! Я требую немедленной сатисфакции и имею честь вызвать Вас на дуэль!
Хренов смертельно побледнел, толпа благодарно забурлила, дамы принялись симулировать обмороки, особо стойкие или грузные начали обмахиваться веером особо часто и нервически. В-общем, равнодушным реплика не оставила никого. Баграмян удовлетворенно отметил про себя эффект, с которым публика приняла его слова, и решил продолжить:
- Да я в Турецкой кампании был ротмистром гусарского Павлоградского полка! Да мне сам Соболев на грудь Георгия вешал! Да я со ста шагов из револьвера летящей птице в глаз попаду! Да я Вас, сударь, продырявлю, прямо в лоб пулю влеплю! - толпа загудела еще громче, хотя все прекрасно и понимали, что ни в какой Турецкой кампании Баграмян не участвовал, - Да меня все гусары полка боялись! Да я первый бретер и дуэлянт в полку был! Да у меня дуэлей было больше, чем присутствующих здесь! Да меня за дуэли из полка поперли! Да меня хотели в Сибирь заслать, да лично государь помиловал, и к Вам в уезд заслал! – неожиданно придумал правдивую базу своим фантазиям Баграмян.
Впрочем, тут он почувствовал, что его речь несколько затянулась, зрители начали терять интерес, некоторые барышни решили выйти из обморока, движение вееров стало не столь сумасшедшим, а кто-то даже отвернулся совсем! И тогда Баграмян решил приступить к более решительным действиям:
- Господа, прошу! Кто будет моим секундантом?
Но тут случилось непредвиденное. Хренов сумел побороть свой крайний страх, хотя и побледнел еще больше, но все же, трясущимися руками поднял перчатку и коротко пискнул:
- Господа! А кто моим?
Такого оборота коллежский асессор никак не ожидал. Его высокоблагородие, несмотря на все свои фантазии касательные его гусарства, еще ни разу ни в кого не стрелял. Тем не менее, признаться в этом он никак не мог.
Несмотря на строгий запрет дуэлей и не менее строгое наказание для дуэлянтов, в том числе и для секундантов, желающие быть секундантами нашлись достаточно быстро. Примириться не предложил никто. Всем было жутко любопытно, чем же закончится сей конфуз. Еще бы, в последний раз дуэли в их уездном городке случались так давно, что этого уже не помнят даже старожилы. Стреляться было решено в лесочке неподалеку, из револьверов градоначальника, которые любезно были предоставлены хозяйкой бала. Чья-то разбитая карета, с обоими дуэлянтами и их секундантами, уже въезжала в сумрак ночной чащи. Наконец была найдена подходящая полянка, и через несколько минут один из секундантов воткнул старую шпагу, также позаимствованную у градоначальника, в подтаявший снег.
- Господа, стреляемся со ста шагов, сближаемся по команде, - взволнованно, и как можно торжественней, произнес секундант, - Один выстрел. После выстрела извольте-с к барьеру.
После того, как оба секунданта проверили оружие, Баграмян взял дрожащими от волнения руками неожиданно тяжелый и холодный револьвер и направил его в сторону Хренова.
- Сближайтесь! - последовала команда.
Противники стали медленно сближаться. Оба через силу передвигали ватные ноги, револьверы у обоих плясали как бешеные, лица обоих приобрели зловеще земляной цвет. Цилиндр съехал прямо на глаза, терпкий пот заливал лицо, но коллежский асессор, боясь оконфузиться, продолжал волочиться к барьеру. Они уже практически вплотную подошли друг к другу, но выстрела все не следовало. Секунданты встревожились - в воздухе запахло гарантированным смертоубийством, с такого то расстояния! Затем случилось неожиданное: оба противника уже подошли к самому барьеру и приставили в упор друг другу к груди свои револьверы.
- Ну что же, стреляйте, сударь, - изменившимся севшим голосом выдавил из себя Баграмян.
- Вы стреляйте, - неожиданно звонко дал петуха фальцетом Хренов.
Баграмян успел уже тысячу раз проклясть свою выходку. Указательный палец задеревенел, выстрелить в человека он не мог, так как это казалось чем-то очень и очень страшным, но еще страшней было то, что Хренов от отчаяния своего мог в свою очередь выстрелить. "Этот жалкий человечишка, какой-то коллежский регистратор, червь четырнадцатого класса, может запросто убить меня, да не кого-нибудь, а предводителя дворянства!" - проносилось в голове у коллежского асессора. Он лихорадочно пытался найти выход из сложившегося конфуза, чтобы не рисковать своей драгоценной жизнью, но при этом и лицо в обществе не потерять. "Засмеют ведь, как пить дать, засмеют!" - думалось было ему. Как вдруг выход был найден - негнущейся рукой он поднял свой револьвер и ударил его рукояткой Хренова по голове.
- Сударь, как Вы смеете бить! - пискнул было Хренов, опустив от неожиданности руки, как вдруг грянул выстрел и коллежский регистратор, чиновник самого низшего, 14-го уровня, повалился набок...

Бал-маскарад был безжалостно сорван. Кто-то пытался еще танцевать полонез, но большинство присутствующих ожидало вестей от дуэлянтов. Как вдруг неожиданно в дом городничего ворвался торжествующий Баграмян. Притихшая было со временем толпа вновь загудела, еще громче обычного.
- Что с Хреновым?
- Убит?
- Ранен?
- Жив?
- Вы не ранены?
Вопросы понеслись со всех сторон.
- Господа! Господа! - перекрикивая всех задорно закричал Баграмян. Толпа стихла. - Хренов жив! - продолжил коллежский асессор, - и даже не ранен! Господа! Этот олух, пардон, обтрухался! - от волнения употребил нецензурное выражение в обществе, да еще и при дамах, Баграмян, - Да, да! Обтрухался! В прямом смысле этого слова! Мальчишка, как оказалось, никогда не держал в руках пистолет! Что же он раньше-то не сказал, я, как матерый бретер и дуэлянт, конечно же не имел права стрелять в него!
Некоторые дамы, заслышав неприличное для общества выражение, стали симулировать глубокий обморок, но тем не менее было заметно, что они с интересом прислушиваются к продолжению. Баграмян, тем не менее, продолжал:
- Господа! Представьте-с - голубчик ненароком выстрелил, потерял сознание от звука собственного выстрела, да вдобавок еще и обтрухался! Ой, умора! - и коллежский асессор, заливаясь слезами, закатился в искреннем хохоте, поддержанном всем обществом, - Вот анекдот! Господа! - выдавливал смеясь из себя он.

Коллежский же регистратор Хренов после этого случая продолжал свою тихую жизнь и дальше нес скромную почтовую службу, в том же городке. Несмотря на то, что над ним вскоре потешался даже самый последний ямщик, и на узких улочках городка не было случая, чтобы в него не тыкали пальцем и не смеялись вслед, все же, ему попросту некуда было переезжать - близких у него не было, и нужен он никому не был. Да и состоянием никаким не обладал, а жалования хватало лишь на весьма скромную, похожую на монашескую келью, комнатенку, снимаемую у немца-рантье, и весьма скудную пищу. Одно время он пытался реабилитироваться, разоблачая Баграмяна, мол, не служил он никогда ни в каком гусарском полку, да и стрелять вовсе не умеет, иначе не выбрал бы себе место на скользком льду, и цилиндр бы снял, но у всех, кому он пытался это доказать, был лишь один аргумент: "Ты ведь обтрухался, голубчик? Ну и иди себе куда шел, проходи мимо и не лезь с пустяками!". Так что оставалось лишь надеяться на то, что рано или поздно этот позорный для его биографии факт будет попросту позабыт. Но жизнь в уездном городке текла так размеренно, что этот анекдот вспоминали еще долгие и долгие годы, жители пересказывали его друг другу по сотому разу, смакуя, и добавляя уже от себя все новые и новые подробности. Даже после смерти Хренова, так и умершего несчастным одиноким всеми отвергнутым коллежским регистратором, эта оказия, совершенно переменившаяся, с новыми подробностями, и до неузнаваемости переделанная, еще долго ходила, развлекая серые будни жителей уездного города N.