El Nino : Порвать

Очень хочется спать. Я, собственно, и спал бы до сих пор, если бы меня не поднял с кровати телефонный звонок, и секретарша Шефа сухо сказала:
- Он ждет тебя. Сейчас.
Вот тебе и ненормированный рабочий день. Я со вздохом поднялся, крутя ошалевшей головой по сторонам, добрался до раковины и засунул голову под ледяную струю.
И сейчас, с непросохшей до конца головой, ежась от холода и беспрестанно зевая, я сижу в непрогретой машине и еду в Резиденцию. Хорошая ночка намечается, чует моё сердце…

Поднялся на второй этаж. Даже сквозь закрытую дверь кабинета и приемную слышно бешеный рёв Шефа. Я зашел, подмигнул секретарше, она сочувствующе улыбнулась и указала глазами на дверь. Я вздохнул и открыл дверь. Шеф, красномордый, как это всегда бывало в моменты гнева, брызжа слюной кричал на стоящего перед ним невзрачного мужичка в сером костюме, съёжившегося под бурным потоком барского бешенства. Я не стал вникать в сей эмоциональный монолог, закрыл за собой дверь и прошел к угловому бару.

Пока я пил холодный томатный сок с водкой, разговор подошел к концу. Из задумчивости меня вывели тихие, исполненные презрения слова Шефа:
- Подойди сюда.
И он подошел. Коленки заметно дрожали. Я усмехнулся и сделал еще глоток.
- Пиши: Я, Половцев Виктор, прошу уволить меня с занимаемой мной должности ввиду моей некомпетентности и неисполнения служебных обязанностей.
Шеф откинулся на спинку кресла. Мужичок трясущимися руками создавал этот образчик высокой словесности, что памятником пронесется через десятилетия и даже века, заставляя трепетать от восторга всех, начиная с детей малых, заканчивая седобородыми профессорами филологии.
- Подпись! – хлестнул голос Шефа. – Дату не ставь, я сам поставлю.
Бедняга дописал и неуверенно посмотрел на Шефа.
- Пошел вон, говнюк! – прогремел он. – Чо ты встал тут?

Хлопнула дверь. Шеф нервно поправил сбившийся было набок узел галстука, вытер салфеткой лицо и нервно налил себе водки из графинчика. Выпил, выдохнул, захрустел огурцом.
Не глядя на меня сказал:
- Вот с какой мразью приходится работать.
- А что он сделал такого?
- Что они могут сделать? У них мозг – тьфу! – он тяжело поднялся и зашагал по комнате. – У этих выродков есть фантазия только на то, чтобы банально украсть. Тупо спиздить деньги! Безмозглые скоты!

Он все больше распалялся.
- Ну что ему мешало послать меня куда подальше, в конце концов самому поставить дату, что? Мразь!
- Спокойно, Шеф, - сказал я. – Выпей еще.
Он остановился, посмотрел на меня непонимающим взглядом, потом пелена отрешенности спала и он широко улыбнулся.
- Правильно, правильно мыслишь. Я ведь не за этим тебя позвал сюда среди ночи. Я хочу организовать концерт.
Я молчал, глядя на него.
- Слышишь меня или нет?
- Слышу. Только не знаю, причем тут я.
- Я хочу лучший, самый лучший концерт. Я хочу порвать этот город. Скоро выборы, ты не забыл?
Он наклонился и, дыша перегаром, посмотрел мне прямо в глаза.
- Мне нужен Кирилл Овсянников.

От неожиданности я рассмеялся. Он схватил меня за лацканы:
- А ты чего ухмыляешься?
Я отстранил его руки и поднялся.
- Не равняй меня со своими шестерками, Шеф. Когда хочу, тогда и ухмыляюсь.

Он отступил и улыбнулся:
- Извини. Но мне нужен Кирилл Овсянников.
- Я знаю его с пеленок. Терпеть он не может политику и тебя конкретно.
- Один концерт, Рома. Один концерт. Поговори с ним, я прошу тебя.
- Ты болен.
- Давай мне Овсянникова.
- Давно у тебя эти симптомы? Слоников фиолетовых не видишь?
- Давай мне его.

И вот я стучу в обшарпанную, обитую каким-то непонятным материалом дверь, за которой среди хлама и пылящихся шкафов, наваленных на кресла книг и бумаг одиноко стоит прислоненная к усилителю оранжево-красная электрогитара Ibanez, и друг детства встречает меня так, как будто он не Знаменитость, а я не Неудачник, тоже с большой буквы, хлопнул меня по плечу и рассеянно посмотрел темно-карими глазами, которые были укором всему лживому, всему фальшивому на свете. И улыбнулся, улыбнулся лишь потому, что я был его старым другом, а не потому, что я тот, кто я есть. Может быть, он меня и не видел, а видел лишь тот единственный образ, что остался в памяти из далекого, не омраченного никакими ссорами детства. И возможно плевать ему на Успех и на Статус, он улыбается какому-то незнакомцу, не имеющему никакого или почти никакого отношения к тому пацану, коим когда-то был, и говорит:
- Заходи, Ром.

И я сижу в одном из его старых кресел, пью его плохонькое пиво и думаю, как же сказать ему то, ради чего я пришел, как-нибудь вставить в разговор предложение Шефа. И вспоминаю.

Кирилл – один из тех незаурядных людей, кому завидуют бесконечные тысячи людей. Безусловно, он очень талантлив. Я мог бы сейчас играть с ним, но много лет назад я отмел эту идею как бесперспективную, о чем я немало жалел, сидя на концерте Кирилла, который не просто зажигал, а вводил публику в какой-то невероятный, невообразимый экстаз. Его музыка напоминала собой безумную смесь рок’н’рола с нью-металом, которая заставляла девочек срывать с себя майки, парней разбивать друг другу туловища в невиданном слэме. И над всем этим хаосом на сцене стоял он, полупьяный, и взглядом хозяина осматривал эту вакханалию. И ревел в микрофон те тексты, что заставляли легкомысленных юных недоделков задуматься о том, кто они и что они. В такие моменты он становился Пастырем, а все остальные – его благодарной паствой.
И вот я сижу с ним в одной комнате.

Сейчас он не такой. Сейчас он усталый, опустошенный недавним концертом. Каждый концерт тянет из него так много сил, что ему приходится по нескольку дней восстанавливаться.
Мы болтали о чем-то околомузыкальном, когда я неожиданно прервал беседу и сказал:
- Киря, ты только не кричи на меня, пока я не доскажу.
И выложил ему все.
Он не стал кричать. Да и времени мне нужно было не много. Я просто сказал: «Шеф хочет, чтобы ты сыграл на его концерте".

Он и тогда не закричал. Он отвернулся и стоял молча чуть ли не минуту.
Я попытался что-то сказать про то, что может быть это не так уж и плохо и есть своя выгода.
Он резко развернулся:
- Ты сам знаешь, мне не нужна никакая выгода.

Я знал это. Достаточно было посмотреть вокруг. Он мог бы зарабатывать немыслимые деньги, но, похоже, ему было просто наплевать. Честно говоря, я сам не понимаю, зачем он тут живет.

- Кирилл... почему бы и нет?
- Неужели ты думаешь, что и меня можно купить, как тех дешевок, что твой Шеф пачками покупает?
- А он не хочет тебя покупать. У него есть то, что придется тебе по душе.
- У меня нет ничего общего с ним. Уходи.
- Угадай!
- Не знаю.
- Желание порвать всех. Ведь ты тоже этого хочешь? Не отрицай. Я ведь тебя как облупленного знаю.

Он снова замолчал.
- Я не знаю, - через минуту ответил он. - Сейчас уходи.

Я вышел на улицу и оглянулся на дом. Где-то шторы были подняты, и там я увидел толстого мужика в майке и трениках, хлебающего суп, и девочку, дергающую его за рукав, и женщину в выцветшем халате, что стоит у плиты и пытается приготовить второе мужу, ведь он устал и только что пришел, а ведь готовить почти не из чего, да и за квартиру не заплачено, а у младшенького снова износились ботинки, а Даша опять получила в школе двойки, и эта Даша смотрит на него придурковатыми глазами и постоянно кашляет из-за воспаления легких, а на потолке голая лампочка на проводе, освещающая безвкусную совковую картину на стене; а в какой-то квартире лает собака, а где-то громко плачет младенец.

И это всё – Жизнь, и, наверное, Кирилл живет тут для того, чтобы хоть как-то приобщиться к ней, он дышит кухонным смрадом, запахом пеленок, здоровается с маргинальными соседями, вечно ищущими рублик на бутылку, слушает страшный кашель старухи за стеной, которой недолго осталось, создавая свои бесподобные мелодии и великие тексты. Он жмется к этой Жизни, потому что своей полноценной семейной жизни у него никогда не было. И все его песни были переполнены смертной тоской и желанием как-то изменить этот несовершенный мир, яростно и непоколебимо вдалбливая со сцены свою позицию.

Я отошел от дома всего на несколько шагов, когда услышал громогласный аккорд гитары, затем другой и еще один, которые напрочь глушили вопли младенца, лай собаки, перебранку молодоженов и крошили старые стены.

Он согласится.