Dichenko : Про веселого мальчика

- Итак! Сегодня мы с вами будем проходить историю России! Когда было принято христианство на Руси? – спросил учитель у класса. Он был невысокого роста, гладковыбритый и с ясными серыми глазами. В классе тут же появился целый лес рук. Историку повезло, дети в его классе были по большей части сознательными, и к его предмету относились уважительно, что бывает не всегда.
- Ну, давай Дзедраперма, отвечай! – сказал историк, указывая на нее рукой.
- Это был 988 год! – ответила девушка с белыми бантами, немножко грязными на концах и в мятом синем сарафанчике.
Учитель тут же нарисовал в ее дневнике пятерку и пошел дальше по рядам. Вскоре под его взгляд попал один из учеников, который немного отличался от всех присутствующих. Дети в классе то смотрели друг на друга, то разговаривали, кто листал спонтанно учебник, пытаясь найти ответ на вопросы. Все как обычно в классе. А этот парень сгорбился над листом бумаги и что-то страстно вырисовывал, царапая ручкой на бумаге с такой силой, что вероятно оставлял следы на из без того расписанной парте.
- Абрамович! – окликнул его историк с небольшой ноткой строгости. Тот в ответ лишь на секунду остановил движения своей ручки, и даже не подняв головы, продолжил что-то штриховать, ехидно стряля глазами по сторонам..
- Абрамович! Подними голову и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! – уже на полном серьезе, немного волнуясь, сказал учитель.
На этот раз парнишка медленно, даже скорее плавно, поднял свою голову ровно настолько, чтобы исподлобья можно было посмотреть в лицо учителю. Историк посмотрел ему в глаза и сразу же моргнул глазами. Глаза Абрамовича были злыми, и бегали туда-сюда, словно у сумасшедшего или убийцы, который вот-вот готов нажать на спусковой крючок и отправить в лучший мир свою жертву.
- Что ты хочешь?! – спросил Абрамович, растягивая каждое слово, произнося его как будто по отдельности. За окнами дунул ветер, подняв опавшие листья. Но детей это не сильно интересовало. Их интересовало больше то, что происходило сейчас в классе. Воздух, наполненный маленькими пылинками, будто бы электризовался.
- Как ты обращаешься ко мне? – почти в ярости сказал учитель. Он сказал это скорее не из-за того, что к нему обратились на «ты». Просто взгляд этого подростка вселял страх или даже панический ужас. Хотелось отойти от него на несколько метров как минимум, а лучше вообще повернуться спиной и просто не думать о происходящем. Тут же прозвенел звонок историк все же на миг отвернулся от Абрамовича, чтобы сказать кое-что классу. Стоя спиной, он продолжал чувствовать его дикий первобытный взгляд сошедшего с ума кровавого охотника. Ещё он чувствовал, как его спина покрывается испариной, а сознание ужасом. Никогда в его опыте не было такого страха перед учениками. Да не то что перед учениками, перед людьми…
- На следующий урок следующие два параграфа. Все могут быть свободны! – сказал он, а потом добавил. – Кроме Абрамовича. Ты останься! – надо добавить, что произнести учителю эти слова стоили довольно большого мужества. Однако он был человеком, способным заглянуть своим страхам в лицо…
Тут же поднялся шум и гам, с возгласами девочек и уже басовитыми звуками мальчиков. И под скрип и шум стульев они в течение одной минуты покинули класс, озираясь и оглядываясь друг на друга, и пошли по другим аудиториям, обсуждая произошедшее и происходящее в их бурной созревающей жизни.
Абрамович не стал ждать, пока к нему обратятся. Он на этот раз резко вскинул свою голову и буквально прошипел, широко раскрыв глаза.
- Не лезь туда! А не то спокойная жизнь может быть жестока раздавлена. Порвана. Разорвана. Уничтожена. – Парень не был похож на человека. Сейчас его можно было сравнить только с диким котом, больным бешенством и идеями о Великом Израиле от Нила до Евфрата. – Твоя жизнь!
- Короче говоря, не неси чушь Абрамович! Завтра приходи с родителями, мы поговорим о твоем поведении и поступках! – сказал историк, записывая что-то в его дневник. Была пятница, но расписание не было заполнено уже на несколько недель. Дневник был почти пустой, исключения составляли какие-то непонятные угловатые рисуночки, или, скорее всего, зарисовки.
- Владимир Михайлович… - аккуратно обратился Абрамович к учителю.
- Я слушаю тебя Изя… - теперь лицо Абрамовича стало ещё загадочнее. Почему-то у учителя возникали ассоциации с колобком, готовым вот-вот обмануть зайца…
- А вам нравится слово эвтаназия. А гражданская война? А терроризм? Аборт, казнь, кровь, экзекуция… Нравиться? – он улыбнулся. Учитель лишь молчал. – А?
- Нет Изя. Не нравится. Можешь быть свободен! - уже жоще, явно обороняясь сказал Владимир Михайлович.
Абрамович лишь стоял и смотре ему в глаза, все так же ехидно улыбаясь.
- Веди себя поаккуратней, Изя. – Сказал напоследок историк искусственно-спокойным тоном. Парень поднялся со стула и одновременно скомкал свой лист бумаги, швырнув его за спину.
- Я итак свободен, гребанные людишки. Жалкие создания, ничего не стоящие в этой жизни.
Потом он резко вышел из класса, не поворачивая головы за время своего шествия. Вышел настолько стремительно, что учитель не успел ему ничего сказать.
Историк прошел к тому месту, где упала бумажка, и, нагнувшись, поднял ее.
Он развернул ее, и увидел месиво каких-то ломаных линий, нарисованных красной ручкой. Ещё немного посмотрев на листик, он выкинул его в мусорку и пошел вон из класса, стараясь как можно быстрее забыть произошедший конфликт..
На следующее утро учителя ждал сюрприз. Где-то ближе к полудню, когда уроки должны были уже и закончиться, в класс вошел сотрудник милиции в форме. Дети уже в это время ушли, так что в классе остались только двое.
Милиционер прошел к учительскому столу и спокойным тоном спросил у учителя.
- Владимир Михайлович Негорелов, учитель истории? – историк сделал небольшой кивок головой в ответ. Наполненный страхом неизвестности, он отложил в сторону все свои тетрадки и журналы.
- Изя Исаакович Абрамович ваш ученик? – спросил оперативник и в ответ получил опять кивок, ещё более смущенный. – Его вчера нашли дома. Он был мертвый. Повесился. И оставил письмо, в котором во всем обвиняет вас…
У учителя не было слов на этот счет. Своих слов, но вспоминались слова Абрамовича, о чьей-то жизни…
За несколько дней до этого две девушки, возвращаясь домой со школы, случайно сошлись во мнении, что у Изи тень какая-то, не такая как у всех остальных, а более темная… Они потратили на это несколько секунд своих обсуждений, а потом и вовсе забыли, предоставив себя более важным делам...