Иезуит Батькович : САЙЛЕНТ ХИЛЛ, 1865 год

Пролог

Лошадь пришлось пристрелить. В самом деле, рано или поздно это было неизбежно. Прошагать столько с истертыми в кровь копытами смог бы далеко не каждый жеребец. Вороной красавец, купленный у отставного офицера Северян еще три штата назад, явно не ожидал такой глупой и негероической смерти в противно пахнущем болоте. Сжираемый комарами и спотыкающийся от усталости на все четыре ноги, конь последние пару дней не ел траву (видно местная приходилась ему не по вкусу) и шел почти бесшумно, лишь иногда позволяя себе как-то по-человечески тоскливо и жалобно заржать.
Билли Твинсу было все равно. Он никогда не питал излишних чувств к лошадям, резонно полагая, что те не более чем средство передвижения, а значит, и не заслуживают «живого» обращения. Твинс даже имен своим скакунам никогда не выдавал, плюя тем самым на обычаи лихих парней с Запада. Он гнал благородного рысака, нещадно хлеща его плеткой и день и ночь и делая остановки лишь на пару часов в день, во время которых взмыленные бока животного поднимались и опадали также быстро, как крылья стрекозы.
С одной стороны, это было просто обидно — лишиться коня как раз за пару жалких миль от города, но с другой стороны, это было огромной удачей, что злополучная ямка не подалась им на опасных болотистых тропах столь долго. Когда лошадь ломает ногу, то кость всегда выходит из тела не белой, а уже какой-то розоватой, словно кровь больного лейкемией. Билли часто задумывался над тем, почему цвет людских и лошадиных костей такой разный. Уж чего-чего, а развороченных трупов и первых и вторых он навидался за годы Войны предостаточно. Обычно он останавливался на мысли, что более тонкая структура кости лошади как бы впитывает в себя кровь, оттого и меняет цвет. Но кость, торчащая из ноги его вороного жеребца, была молочного цвета.
Что-то глубоко внутри подсказывало Биллу, что это некий знак. Он не отмахнулся от этого странного чувства-предостережения, ведь за годы опасностей он как никто другой научился слушать свой внутренний голос, не раз уже выручавший его из многих передряг.
Именно поэтому, прежде чем размозжить коню череп выстрелом, Твинс некоторое время постоял перед животным, заглядывая в его полные боли и страха глаза. Круглые черные глаза лошади.
«Скоро буду убивать людей… Да, именно так… Скоро буду убивать людей. Ну и слава Богу! Наконец-то… Значит, он не уйдет. Значит все-таки в этом городе. Я отрежу ему язык и запихну в задницу, а отрезанные яйца вставлю в рот как кляп и буду до-олго смотреть на его агонию. Куда дольше, чем на твою, милый коняшка…» — Билли улыбнулся своим мыслям и взвел курок. Животное не успело даже дернуться от грохота выстрела, только усмирено затихло. Черное тело лошади прекратило судорожно сокращаться и, рухнув сперва на колени, а затем повалившись на бок, отдалось хлюпающей топи. «Ты чертовски по-человечески плакал и чертовски по-человечески умер, вороной. Странный ты был Зверь. Пожалуй награжу-ка я тебя именем… Посмертно. Ты будешь зваться Анжеликой, как звали мою первую». Билли любил шутить со смертью. Причем чем грубей была шутка, адресованная Старухе с Косой, тем лучше он себя чувствовал. Мысль назвать жеребца, отдавшего ему все свои силы, женским именем, показалось Твинсу забавной. Он двинулся к городу, перезаряжая на ходу свой Кольт.
Сапоги утопали в грязи до половины, а сзади еще долго раздавалось мерзкое глухое хлюпанье погружавшегося в болото массивного мертвого тела.
«Интересный знак. Конь сломал ногу перед самым городом. То есть все должно решиться именно здесь. Больше никаких бегств, никаких униженных скитаний по всем Штатам с Запада на Восток, с Юга на Север. Судьба говорит мне: войди в город и сделай, что предначертано. Забавно. У судьбы тоже есть чувство юмора. И тоже связанное со Смертью. Так остроумно мосты назад на моей памяти еще никто не сжигал». Билли улыбнулся и прибавил шагу. Где-то в впереди, в городе, в тумане его ждал Шатерхенд.
Шел 1865 год. Последний год Гражданской войны, первый год от Божественного Пришествия.

Глава 1. Дурак

Погода стояла туманная. Было сыро и одновременно душно. В этих местах всегда было так. По мере приближения к городу туман сгущался, становился плотнее, и уже перед самым Озером Толука нельзя было разглядеть дорогу ближе, чем на 200 футов. Многие и такой туман принимали за необычный, но местным жителям было известно, что это далеко не предел, и в самом городе из-за влажной дымки нельзя увидеть даже собственной вытянутой руки. Неизвестно кому пришла в голову мысль заложить город в столь неприглядном и плохо сочетающимся с людьми месте. Видно, этот человек был большим шутником. Или идиотом. Однако, что самое странное, в городе жили люди. И немало людей. И жили они довольно долго, хотя были людьми, а вовсе не рыбами или мокрицами. В городе было все, что так необходимо простой американской провинции: несколько салунов, дешевый мотель, ратуша, церковь, даже своя больница, несколько дюжин домиков. И тюрьма. Единственное, что отличало этот город от остальных затерянных в бескрайних американских просторах. «Самый большой военный лагерь на всем Северо-Востоке США», как гордо любил заявлять местный мэр на не столь уж частых городских собраниях.
В таких местах люди, как правило, не приживаются. Во всяком случае, не должны приживаться, уж больно тоскливо и серо тут было жить. Такие города обречены на скорую смерть и забвение, когда вырастают дети тех людей, что заложили город, и уезжают куда подальше из этих богом забытых мест. Но этот поселок почему-то жил долго. Хотя даже бродячие собаки и вездесущее воронье огибало его стороной. Животные всегда чувствуют нечто, чего не дано понять людям. Возможно, несчастный Анжелика сломал ногу намеренно, но кроме него никто уже не мог дать ответ на этот вопрос.
А Билл подобной чувствительностью не обладал. Он был готов идти в самое сердце пустого города. Причина у него была более чем весомая — Месть. Прожить целых двадцать пять лет, пять из которых были целиком и полностью отданы делу одинокой Мести — это считалось на Среднем Западе большой удачей. Но Билл не верил в удачу. Он верил в знаки судьбы, верил в Кольт и пули, а также в то, что ради своей цели он готов спуститься на самое дно Ада.
Бенджамин Ресуректер, более известный под именем Шатерхенд, не был самым опасным или самым злобным из бандитов среднего Запада. Его головорезы вовсе не были хладнокровными профессионалами — так, очередная свора неорганизованных ублюдков из разных мест, промышлявшая в основном угоном скота и нападением на почтовые дилижансы. Такие банды власти обычно не трогают, ибо разбираться нужно с местными проблемами, которых в стране, год назад раздираемой гражданской войной, осталось предостаточно, а Шатерхенд и ему подобные только и делают, что бессистемно слоняются по прериям, где таких как они — ищи свищи. Поэтому и браться за его поимку никто не стал бы. Никто из властей или охотников за головами. Рыбешка для них слишком мелкая. Кого интересуют бандиты, когда повсюду так много недобитых Конфедератов и за живого или мертвого офицера-южанина в любом крупном городе можно было получить до пятидесяти долларов? Но Шатерхенд интересовал Билла. Очень часто, практически каждую неделю с той роковой ночи, Твинс видел во сне его гнусно ухмыляющуюся физиономию, узкую козлиную бородку, слышал ненавистный сиплый голос и протыкал стальным прутом во сне уши, чтобы не слышать звуков этой чертовой губной гармошки — любимой игрушки Шатерхенда. Всякий раз сон обрывался на том моменте, когда Билли уже подходил к выродку вплотную и хватал того за жилетку… О Боже, сколько же раз он просыпался, сжимая пустоту, сколько раз в бессильной злобе разбивал кулаки в кровь о сухую землю. Плевался и поминал все известные ему ругательства, чтобы потом провести за этим занятием остаток ночи. Так было первые полгода. Затем Билли свыкся с этими снами, если можно так сказать о человеке, который хотя бы один раз в неделю, но просыпался в холодном поту, чтобы снова нырнуть в беспокойные глубины Морфея. В последние года два он все чаще стал приходить к мысли, что, возможно, его мести никогда не суждено воплотиться в жизнь, что, возможно, стоит отказаться, и Шатерхенд уже и так болтается на виселице где-нибудь в Техасе или, того лучше, в Калифорнии. Но сны не давали ему обрести покой. Иногда во сне он видел брата, и это было самым худшим их всего возможного. Ведь он был обязан всю ночь выдерживать его укоряющий молчаливый взгляд, который был похуже крика. «Почему ты до сих пор не нашел его, Билли? Почему?» Билли не мог ответить ничего и по привычке днем пытался как можно сильнее заглушить кошмары ночи «тремя Б»: дешевыми бабами, легкими бабками и крепким бурбоном. Помогало редко, но это было лучше, чем ничего.
Билл шагал по кривой дороге по направлению к неразличимым из-за тумана домам. Тропка уводила его вниз к озеру, сквозь чащу жухлого леса. От постоянно влажного воздуха деревья деформировались и стали походить на картонные декорации с коричневатыми кусочками бумаги вместо листьев. В Сайлент Хилле круглый год была поздняя осень. Кажется, его жизнь переставала быть дорогой. Дороге пришел конец. Последняя станция. город с самой большой тюрьмой на Северо-Востоке страны.
Бредя по дороге, Твинс, как охотник, чувствующий дичь, за которой гнался уже столько лет и зим, не мог думать ни о чем ином, кроме скорой расправы над врагом. Несмотря на то, что с Шатерхендом, по расчетам Билла, сейчас должно было быть не меньше восьми человек, дичью в этой игре был именно он. На третьей их встрече, состоявшийся год назад, Твинс окончательно убедился, почувствовал, насколько же мистер Бенджамин Ресуректер боится. Боится его — жалкого сопляка Билли. Возможно, обладай Твинс такой уверенностью ранее, он бы не упустил своего злостного врага в прошлые разы.
«Сколько бы людей рядом с тобой не было, сколько бы выродков ты не набрал в ближайшем вертепе — это только мой и твой бой. Остальные не смогут ни помешать, ни предотвратить. Судьба хочет, чтобы это было только наше сражение. Как пижонская дуэль, в этой доморощенной, насквозь гнилой Европе». Даже сейчас Твинс ощущал на губах привкус страха Шатерхенда, неуязвимого мелкого царька западных подонков. «Ты ведь тоже не можешь уснуть. И не раз в неделю, а значительно чаще… Значительно… Ты знаешь, что у твоей Смерти будет мое лицо, а это очень незавидная участь, выучить каждую родинку и морщинку на лице собственной Смерти». Твинс рассмеялся и прибавил шагу. Думать о брате не хотелось. Уильям заслужил свой покой, зачем лишний раз теребить его душу своими назойливыми воспоминаниями? Пусть бродит в мире призраков свободно, за пять лет он, должно быть, уже неплохо там освоился.
Снова тропа. Заброшенная тропа. Грязная тропа. Заросшая мхом и лишайником. Такую тропу в средние века назвали бы недоброй и оставили во владения злых духов. Люди средних веков всегда четко понимали, где грань между тропой для людей, которую просто нужно прополоть и очистить, и тропой не для людей, которой уже ничего не поможет. И, несмотря на то, что понимание этого часто не давало бюргерам из двенадцатого века спать по ночам, это был полезный навык. Билл был истинным сыном девятнадцатого века, и ни о каких духах он даже думать не хотел. Так же, как не хотел думать о том, что мертвые не должны являться людям во снах.
Однако же одна мысль, скорее все же относящаяся к разряду веселых, а не скорбных, сейчас все-таки не давала Билли покоя. «Нет, ну какая же сволота последняя был наш папаша, чтоб ему в гробу перевернуться. Это нужно было удумать назвать обоих сыновей Биллами! Слава Богу, тот умник Генри вспомнил, что всякую аристократию за океаном иногда именуют Уильямами, что, по сути, и есть Билли. Билли и Билли по фамилии Твинс. Да еще и близнецы… Как хорошо, что с десяти лет я не видел отца! А то бы не удержался и дал бы при встрече в глаз. Как же меня доставали его гребаные рассказы про Билли Кида. Все, что я и помню о своем папаше, так это только: «ну а теперь, мальчики, я расскажу вам еще одну историю о Билли Киде — самом быстром стрелке от Калифорнии до восточного Побережья… » Ух! Как все-таки хорошо, что мы сбежали от этого козла так рано. И какие славные же это были десять лет свободы. И какого черта мы только сошлись на той дороге с Шатерхендом! Ведь обводили вокруг пальца и более ловких щеглов… Черт!» — дальше Билли думать себе запретил, ибо это неизбежно бы потянуло за собой новый шквал воспоминаний и подняло бы со дна волну неуместных сейчас эмоций, ярости и жалости. Воспоминания о брате должны были оставаться чистыми, пока Уильям не будет отмщен, хотя Билли частенько перебирал их, как порою старики перебирают свои детские игрушки или полуистлевшие письма. А что же до эмоций… Охотник должен соблюдать хладнокровие, чтобы вынудить жертву сделать неосторожное движение. «Вряд ли старина Бен объявится где-нибудь в городе. Не его стиль, скорее уж мне придется обыскать все окрестные болота. И что он только забыл со своими обезьянами в этакой не слишком сытной для них глухомани? Прячется от меня? Вполне возможно. В любом случае я должен для начала посетить город, пополнить запасы, разузнать что да как, возможно, даже заручусь поддержкой местных, ведь, как известно, именно в такой глуши еще не вымерли бескорыстные идиоты, готовые помогать пришлому человеку-с-оружием задаром», — жаль, внутренний голос Билла не подсказал ему, насколько же он ошибался в отношении радушия местных.
Наконец из тумана вырос город, прежде всего поразивший Билла восхитительным огромным зданием церкви, почти целого собора, громада которого тяжеловесно возвышалась над жалкими хибарами из плохо срубленных бревен. Даже выступающее из тумана чуть дальше здание ратуши казалось лишь пародией на впечатляющий собор. Билл аж восхищенно присвистнул и по привычке, заходя впервые в ворота нового города, положил руку на рукоять своего револьвера. Надпись на воротах гласила «Сайлент Хилл — самое тихое место на всех Великих Озерах». Буквы были стерты. Какой-то малограмотный шутник выделил яркой белой краской некоторые буквы, и получалось, что в тумане виделась корявая надпись «Сайлент Хилл — са….т…о…на…Великий». Видимо несмотря на внушительный собор, среди жителей города было немало таких, что относились к церкви без должного почтения. Столь заинтересованный надписью на верхней табличке ворот, Билл не заметил, что за словом «население» было выцарапано нечто невразумительное и наскоро закрашенное черной краской. Это были не цифры, означающие количество жителей, а буквы, сложившееся в слово «Обречено». Много шутников таил в себе тихий город.
Улицы туманного города были пусты и безлюдны, несмотря на не столь уж ранний час. Город полностью оправдывал свое прозвище самого тихого места в округе.
— Здравствуй, Сайлент Хилл! Кто-нибудь есть дома? — крикнул Билл в туман. Никто не ответил.
Несколько неуверенных шагов вперед. Напряжение в отучившихся потеть ладонях и такой знакомый липкий страх, предчувствие скорой опасности, не обманувшее никого из тех, кто прожил в одиночку столько лет на Среднем Западе. Туман белел перед глазами, как ниспадающая пелена, в воздухе было тесно от гула болотных комаров и стрекотания других тварей, которых, по идее, не должно было быть слышно в городе.
— Здравствуйте! Отчего вы так кричите? капитан Гудбой не понимает, зачем нужно так шуметь! — раздался голос прямо за спиной у Билла.
Не успев понять, как он умудрился проворонить пусть даже в таком густом тумане целого человека, Твинс, не задумываясь, рефлекторно развернулся на каблуках и пустил несколько пуль в землю.
Они с лязгом отскочили от булыжной мостовой прямо под ногами у старика в какой-то нелепой древней парадной форме. Старик, не удивившись, посмотрел на кольт в руке у Твинса, затем досадливо покачал головой, очень медленно достал из кармана трубку и огниво и, только уже закурив, проговорил беззубым ртом.
— Добро пожаловать!

Глава 2. Маг

— Добро пожаловать, — повторил старик чуть громче и торжественней. Оттого, что он не выговаривал половину букв алфавита, речь его казалась очень смешной и несколько разбавляла обступившую со всех сторон Билла гнетущую мрачность. Аляповатая, яркая форма и замеченное Твинсом только сейчас почти развалившееся ружье со штыком делали облик старикашки еще забавней. «Клоун на кладбище, и тот выглядел бы уместней», — пробормотал про себя Билл, но кольт убирать не спешил, цепким взглядом отметив, что, несмотря на потасканность, ружье находится в рабочем состоянии, а штык так и вовсе сверкал, как начищенный медный таз.
— Капитан Гудбой рад вас приветствовать. Что занесло путника в наш тихий городок? Неужто, решили присмотреться к месту будущего пребывания, мистер бандит с большой дороги? — старик закашлялся и чуть не выронил из слабых рук свою трубку. — Тюрьма Толука — самое лучшее заведение из… кхеххех.. исправительных. — Новый приступ кашля. На этот раз на глазах у капитана Гудбоя выступили слезы, а в жиденьких волосенках стали проблескивать капельки пота. — Ей-богу! Лучшее! Я сам закладывал первые камни фундамента. Коли туда — то вам направо. А ежели мистер бандит хочет душою перед богом очиститься, извольте налево пожаловать, там у нас церковь. Ежели что нужно — спрашивайте! Капитан Гудбой живо вам обо всем расскажет. Капитан Гудбой много лет прожил, много чего повидал, с самим Джорджем Вашингтоном встречался. Угу… — снова заливистый кашель. — И в первую войну знатно порубился. Всю войну прошагал, ей-богу, хотя мне никто из местных бандитов не верит. — Старик явно бредил. Война за независимость началась в 75 году прошлого века и, значит, капитану выходило минимум лет 100. Он, конечно, выглядел не очень молодо, но столько лет просто не живут. Тем более в Штатах. Билли с некоторым облегчением понял, что повстречался с городским сумасшедшим, которые есть в любом уважающем себя захолустье. Правда, облегчение быстро сменилось привычной цепкой настороженностью, ведь даже если ружье у психа не заряжено, то кто даст гарантию, что в следующую секунду капитан не кинется на него со штыком наперевес, кряхтя: «Громи паскудных сынов Империи, да здравствует Конституция!»
— Вы, должно быть, меня с кем-то спутали… Я вовсе не бандит… Моя лошадь, она… — начал было Билл, но старик тут же перебил его громким кашлем, и его вспотевшее лицо вытянулось от искреннего удивления.
— Как же так не бандит? Вы, мистер, истинный бандит и есть, раз пришли сюда убивать… убивать… — он дважды повторил последнее слово, и глаза его стали какого-то мутно-стеклянного оттенка. Затем капитан Гудбой снова заговорил, но на этот раз его голос звучал вовсе не забавно. Куда-то вмиг улетучилась шепелявость и ежеминутный кашель. Твинс был готов поклясться, что это был голос другого человека. Как ни странно, куда более старого, чем герой войны за Независимость. — Снова месть… Всегда повторяется одно и то же… Один идиот причиняет зло другому идиоту, а затем обиженный кидается творить новое зло. Сколько веков уже прошло, а они так ничему и не научились… Сколько веков прошло…
— Капитан… Вам плохо? Может, позвать кого? — опыт общения Билла с сумасшедшими ограничивался только умственно отсталой двоюродной кузиной его матери, которую он видел последний раз еще совсем ребенком. Но Гудбой не был похож на олигофрена. Скорее уж он походил на призрака из какой-нибудь дурацкой истории, рассказанной ночью ребятами у костра.
— Мне не может быть плохо... Никогда... Я тот, кто слышал учение Конфуция, и внимал мудрости Брахмы, и сидел около Будды под древом познания. Я был на Синае, когда явился Яхве Моиссею. Был у берегов Иордана и видел чудеса Назарея. Я был в Медине и слушал речи апостола арабов. Я созерцал силы Вавилона, славу Египта, величие Греции. И во всех деяниях их я не переставал видеть слабость, унижение и ничтожество. Я видел, как таяли границы государств, поднимались империи, пастухи становились пророками, а плотники — богами, подкидышей признавали королями, сержанты возвышались до императоров, недоучки-семинаристы и бесталанные художники вырастали в тиранов. Я перенес жестокость жадных завоевателей, я испытал несправедливость самовластных правителей и рабство сильных тиранов. Скорее всего, ты не покажешь мне ничего нового, ведь все на свете повторяется. Сюжеты остаются неизменными, изменяются лишь имена. — Произнеся эту длинную речь безмерно уставшим голосом, буквально на одном дыхании, старичок вновь разразился кашлем, причем приступ был настолько сильный, что злополучная трубка наконец вылетела у него из рук, шмякнувшись об мостовую и рассыпав какой-то белый порошок, который старик курил вместо табака. Старое ружье тоже выпало у него из рук, и, ударившись об землю, выстрелило в сторону церкви. Капитан Гудбой схватился за горло и, согнувшись пополам, стал заваливаться вперед. Изо рта у него повалила пена, а глаза неестественно вылезали из орбит. Капитан Гудбой корчился на мостовой, нещадно сминая свою аккуратно выглаженную форму.
Билл стоял в растерянности, не зная, бежать ему к черту или остаться и помочь загадочному человеку. Как бы то ни было, он был первым, кого Твинс встретил в Сайлент Хилле, не начинать же знакомство с городом с фактического убийства человека своим бездействием. К счастью, видимо, звуки выстрелов выманили из тумана рослого крепкого человека в черной куртке из бычьей кожи и черной широкополой шляпе. На груди у него была прикреплена звездочка шерифа.
— Слава Богу, хоть кто-то подошел! Этому человеку требуется срочная помощь. Он умирает. У него уже начался бред! — кинулся было в разъяснения Твинс, предусмотрительно спрятав револьвер в кобуру. Шериф, не говоря ни слова, прошел мимо Билли прямо к подергивающемуся Гудбою. Наклонился над стариком, похлопал его по щекам, потряс за плечи, попытался усадить, затем, заметив рядом трубку, поднял ее, принюхался к белому порошку и с брезгливым выражением лица отбросил ее в сторону. Билл переминался с ноги на ногу, не зная, как себя вести и что сказать.
— Э… Он представился Гудбоем… — начал было объяснять шерифу Твинс.
— Капитан говорил что-нибудь… странное? — резко прервал его здоровяк. Голос очень подходил к его внешности, похоже было, что это тихо порыкивает степной волк, а не уважаемый в городе человек.
— Странное? Да лучше бы вы спросили, говорил ли он что-нибудь не странное. Начал с какого-то бреда про Гражданскую войну, затем и вовсе разразился таким хреновым потоком дерьма, что я и половины слов не разобрал. Эй! Смотрите! У него, кажется, кровь изо рта течет! — в самом деле, лицо старика было залито густой грязно-алой жижей. Видимо, кровотечение было сильным.
— Без тебя знаю, сопляк, — Шериф только сейчас развернулся к Биллу и одним молниеносным движением, без замаха, смачно ударил того в челюсть. Билл устоял, хотя перед глазами и залетали так хорошо знакомые черные мухи. Ответный удар Твинса не увенчался успехом, поскольку Шериф все с той же нечеловеческой скоростью перехватил его руку и больно заломил. Биллу пришлось упасть на колени, чтобы Шериф не вывернул сустав. — Слушай сюда, хренов бродяга. Нам тут лишние глаза и уши не нужны. Так что либо будешь помалкивать в тряпочку о том, что сейчас увидел, либо к черту вышибу из тебя все твои куриные мозги. — Шериф говорил, выплевывал слова прямо в лицо Твинсу, из его рта несло кислой вонью. — Ты меня хорошо понимаешь, урод? Молчание в обмен на жизнь. Ты ничего не видел. Никакого порошка, никакой чертовой клаудии, никаких стариков, несущих всякую ересь. Когда вошел в город, капитан уже валялся тут в луже крови, ясно? Ясно??? — Он сильней стиснул руку, и Билл выдавил из себя кивок. — Вот и хорошо. Только эту игрушку придется у тебя отобрать, чтобы не шалил, — с этими словами Шериф вытащил у Билла из кобуры кольт и засунул себе за пояс.
— Послушай, ты! Старик подыхает, а ты выворачиваешь мне руки! Может, стоит сбегать за врачом, а? Какого черта тут происходит? — Билл разминал вывихнутое плечо и изображал простецкое негодование, параллельно смекая, как бы поудачней вмазать этому верзиле, пусть не сегодня, но хотя бы через неделю, когда представиться такая возможность. Билл вообще был очень мстителен.
— Домик доктора Ника здесь, за углом. Я покажу тебе, куда нести тело. Не выкатывай глаза, чужак. Я местный закон — а ты никто. К тому же безоружный никто, так что донесешь, не надорвешься. — Шериф гнусно улыбнулся, и Билл дал себе обещание хорошенько ему врезать перед отъездом из города. Пока что проблемы с местными властями ему были не на руку, и он готов был немного потерпеть, особенно сейчас, когда ненавистный Шатерхенд был так близко. Сначала — дело брата, потом уж настанет время раздавать свои долги.
— Кстати, я Стивен Редлоу, — сказал Шериф и протянул руку, которую Билл, естественно, даже не думал пожимать. На вид ему было лет сорок, и по его лицу и взгляду Твинс понял, что этот человек не из разряда «картонных» шерифов. Этот человек убивал, и не один раз. Возможно, ему даже нравилось это делать, так что наверняка Стивен оправдывал свою фамилию Редлоу («Кроваво-Законный»). Зверь опасный, но с годами теряющий хватку и впадающий во все большую самоуверенность.
— Билли Твинс, — сухо представившись, Билл взвалил невесомое тельце старика на плечи и пошел за Шерифом в сторону ратуши. На улицах было все так же тихо и пусто, хотя звуки выстрелов должны были бы выманить жителей города из домов, ведь наверняка не так часто в Сайлент Хилле случались перестрелки.
— А собственно, где все? — не удержался и задал вопрос Билл.
— А? Кто? Кто все? — казалось, Шериф не понял вопроса.
— Ну люди, кто ж еще! Не черти же из преисподней! — Билл решил, что тот попусту издевается. Возможно, так оно и было, потому что, прежде чем ответить, Стивен долго и многозначительно помолчал, затем пристально посмотрел на Билла, покачал головой, и, вздохнув, выдал странный ответ.
— Про чертей это ты, парень, не шути. Не поминай их лишний раз — вдруг явятся… В жизни всякое бывает… А люди… Ну где ж им быть, мужья в шахтах, жены по домам сидят, дети в школе при церкви преподобного Бёрнса. Все идет своим чередом. — «Черта с два идет своим чередом! Когда все идет своим чередом, у ворот тебя не встречает припадочный старикашка, шериф не кидается при первой встрече бить морду, и всегда найдется компания, желающая посмотреть на новое лицо в городе. Хотя бы из окон», — Билл пристально осмотрел все окна в округе. Они были плотно занавешены серой тканью.
— И тут всегда так… людно?
— Народец-то у нас и впрямь тихий. Близость к болотам приучила. Когда по болоту ходишь, парень, всегда нужно смотреть, куда наступаешь, и лучше переждать на старой кочке, чем сделать новый шаг в неизвестность, — неспешно растягивая слова, проговорил Редлоу. Затем потянулся к карману куртки и вытащил…. Губную гармошку! «Черт, черт черт! Только не начинай играть… Только не начинай играть! Лучше уж поговори со мной. Черт!» Прежде, чем Стивен поднес инструмент к губам, Билл успел вставить новый вопрос.
— Где я мог бы остановится переночевать? У вас тут есть гостиница? Салун? Комната какая-нибудь, что угодно.
— Нет. У нас ничего такого нет. Было раньше, но теперь нам это не нужно. Крайне редко кто-нибудь заезжает к нам погостить, — отмахнулся от вопроса шериф, и, буркнув что-то непристойное, снова потянулся губами к гармошке.
— А что приключилось с капитаном Гудбоем? Он эпилептик? Или это из-за той дряни, которую он курил? — Шериф медленно засунул гармошку обратно в карман и также медленно развернулся в сторону Твинса, скрипя начищенными сапогами.
— Парень, я что, плохо тебе втолковал? Никакой хреновой трубки ты не видел! Он курил то, что курить нельзя… А припадок… Это, наверное, очередная жертва местной чумы…
— Чумы??? Так у вас тут чума? — Билл чуть не выронил тело на землю.
— Да, парень. Ты приехал совсем не вовремя. У нас вообще полный завал. Чума, голод, регулярно сбегают заключенные целыми пачками, да еще и объявилась новая банда с лошадьми и оружием. И ничего, живем. Скоро уже доберемся до доктора Ника, если кто сможет чем помочь капитану, так это только он. И учти, еще раз говорю — проболтаешься насчет трубки… В общем, я слежу за тобой, чужак. — Шериф сверкнул глазами, а затем крайне неожиданно сменил гнев на милость. — Извини, конечно, парень, что с тобой так жестко все вышло. Ну не моя вина. Не слонялся бы где ни попадя, а сидел бы дома рядом со старушкой матерью, навоз бы убирал, скот гонял. А у нас сейчас столько дерьма разом случилось. Индейцы еще для полного счастья эти недобитые… Вот и зверею. Что ты вообще у нас забыл?
— Кажется, я могу помочь решить вашу проблему. Не с чумой, конечно, но с новой бандой точно, — Твинс приготовился услышать унизительный смех шерифа, но тот лишь потер подбородок и пробормотал: «Посмотрим».
«Исправляешься, дядя. Но от смачного ответного удара в челюсть это тебя все равно не спасет», — Билл тихо копил злость, одновременно переваривая гору обрушившихся на него фактов. Стало быть, не такое уж и тихое место, этот Сайлент Хилл.
Так, за разговором, они подошли к аккуратному домику, стоящему в самом начале главной улицы. Табличка на двери гласила: «Николай Морозов — практикующий врач, гробовщик и патологоанатом». Рядом надписью была нарисована змея, обвивающая чашу.
Глава 3. Жрец

Стивен, не слишком церемонясь, начал тут же громко барабанить в дверь.
— Доктор Ник! Доктор Ник, открывайте скорее, это я, Стивен! У нас тут еще один… Гудбой! Судя по всему, встретил «Мафусаила»… Доктор Ник, открывай же, черт тебя дери, почему ты вечно копаешься!
Биллу только и оставалась, что тяжело дышать и ощущать себя участником циркового представления. «Здравствуй, город! Это я, страшный мститель с телом маразматика на плечах. Я пришел, чтобы тихо сделать свою работу, но, видимо, мне это не удастся. Извини, город, просто так вышло, на самом деле я не хотел! Это все из-за чертовой лошади, сломавшей ногу прямо у твоих ворот… Не думал, что это настолько паршивый знак», — Билл не знал, смеяться ему или плакать, стоя на промозглом ветру у закрытых дверей дома местного костоправа. Струйка крови, вытекшая изо рта капитана Гудбоя, стала пробиваться к нему за шиворот. Липкая гадость неприятно холодила спину. Гудбой иногда дергался, как человек, которому снится кошмар, или запойный пьянчужка, но Твинс старался держать старика крепко. Наконец после утомительно долгих пяти минут дверь отворил человек лет пятидесяти в халате врача. То ли от старости, то ли еще почему, обычно стерильная белая ткань одежд врачевателей на этом господине отливала желтизной, как дрянная бумага. От человека исходил достаточно сильный смрад гнили и разложения, словно гробовщик так много работал с трупами, что весь пропитался их запахом с головы до пят. Руки доктора Ника по локоть были перепачканы чем-то красным и сизым. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это внутренности чумных жителей (вернее уже не жителей) города.
— Что еще стряслось? Я же говорил, не отвлекай меня в это время, я работаю. Еще чуть-чуть, и, возможно, у меня получи… Стоп! Опять? Снова повторилось? — Доктор Ник вытащил из кармана халата пенсне и принялся внимательно осматривать тело Гудбоя.
— После объясню! Не видишь? Капитан подыхает. Ты доктор или кто? Сделай что-нибудь! — Билл очень хорошо понимал несдержанность шерифа. Особенно когда густая кровь из разинутого беззубого рта достигла его пояса и, остановившись на этом уровне, стала растекаться бесформенным пятном по штанам и рубашке.
— Ах да! — Доктор хлопнул себя по затылку и кинулся снимать Гудбоя с плеч Билла. Грязные маленькие кусочки чужих кишок, оставшиеся у Ника в волосах после звонкого удара, похоже, нисколько его не волновали. — Ты говоришь, «Мафусаила»? Ты уверен? Что он говорил? Как давно все началось? — из доктора градом посыпалось множество вопросов, адресованных, по-видимому, Стивену. Понять было крайне сложно, ибо Николай только и делал, что, прямо на улице, не удосужившись даже перенести тело в дом, прощупывал пульс Гудбоя и поднимал его безжизненные веки. Взгляд доктора бегал по телу очень быстро, но без лихорадочной суетливости, как и положено взгляду опытного мастера, взявшегося за дело. Николай продолжал задавать вопросы, постоянно упоминая о каком-то непонятном «Мафусаиле», видимо, это было что-то из разряда местного городского сленга.
Шериф громко и многозначительно кашлянул в кулак, затем недвусмысленно посмотрел на Билла. Доктор, кажется, первый раз обратил внимание на Твинса только после этого намека на присутствие чужака. Кивнул шерифу и жестами попросил перенести старика в дом. Билл приподнял тело за ноги, а Стивен за руки, и они вместе втащили Гудбоя в помещение, положив на, видимо, специально оборудованный для тел стол. Отходя от тела, Твинс увидел, что шериф незаметно для доктора грозит ему пальцем, как нашкодившему мальчишке.
— Нам надо кое-что с доктором Ником… Э… Обсудить. Не будете ли вы так любезны, господин Твинс, покинуть нас на несколько секунд? — И снова эта гадкая улыбочка. Билл без лишних слов вышел за дверь в утренний холод. Кровь, растекшаяся по всей спине, давала о себе знать, застывая и леденея даже слишком быстро. Раздевшись до пояса, Билл принялся отмывать в бочке с водой, стоящей у входа, налипшую грязь и сукровицу.
Не успел Твинс окончательно ощутить все прелести местной погоды, как из дверей вылетел Стивен. Его шляпа чуть съехала набок, обнажая гладко выбритый череп, покрытый шрамами, а в глазах была ярость, подобная той, с которой он выворачивал Биллу руку. Только Твинс собирался переспросить у него насчет места, где можно было бы остановиться, как Редлоу отмахнулся от него и смачно сплюнул прямо под дверь доктора. Пробормотав что-то невнятное, вроде «чертов казак», шериф удалился в неизвестном направлении. Биллу ничего не оставалось делать, кроме как постучаться в двери доктора вновь. Тот открыл почти сразу, на этот раз его руки были тщательно очищены от всякого «рабочего материала» и усердно толкли в серебряной ступке какой-то порошок из листьев красного цвета. «На ту дрянь, которую курил капитан, не похоже… Видимо будет шаманить. Отвар или там инъекция».
— Меня зовут Билл Твинс. И я не местный. По дороге сюда моя лошадь сломала ногу. В этот город я приехал, потому что хочу встретить одного знакомого мне человека. Но мне совершенно некуда пойти. Шериф сказал, что все салуны закрыты и гостиниц у вас тоже нет, а я здесь, к тому же, никого не знаю. Вы не скажете, куда мне направиться, чтобы просто приземлиться? Я очень устал — у меня был долгий… очень долгий и тяжелый путь… — «Длинною в пять лет», — подумал Твинс, но вслух говорить не стал.
— Конечно! Проходите, молодой человек. Вы, наверное, уже догадались, что я и есть Николай Григорьевич Морозов. Или, как меня называют местные тупицы, склонные все сокращать, доктор Ник. Если вам не сложно, зовите меня все-таки Николаем или хотя бы Николасом. Я думаю, первое время вы можете пожить у меня, если только вас не смутят эти мухи и запахи. Нет, не благодарите, я сам знаю, как тяжело это. Одному да на совершенно чужой земле, тоже через это прошел, — голос у доктора был добрый, приятный и мягкий, но без приторной слащавости торговцев с ярмарок, так раздражающей Твинса. Внимательно вслушиваясь в странный акцент доктора, Билл наконец-таки понял, что тот из новых эмигрантов, вероятней всего, из России или Польши. Акцент придавал речи доктора вовсе не раздражающую грубость и картавость, как это обычно было с любым акцентом, а какую-то истинно северную силу и красоту. «Скорее всего, русский. Вот почему шериф обозвал его казаком. А что я знаю о России? Ничего. Это где-то далеко за океаном, где очень холодно и есть царь… Интересное слово. Не король, не император, а именно царь».
— Ну, что же вы стоите... э… Твинс, да? Мистер Твинс! Проходите, не стесняйтесь. И простите наш город за не столь приятный прием. Этот Стивен... ну, наш Шериф, он немного того… — не отрывая рук от ступки, Николай издевательски закатил глаза, пародируя вечно недовольную рожу Редлоу. Затем доктор пропустил Билла внутрь комнаты, где все также на столе лежал капитан Гудбой. На щеках доктора не было ни мертвой бледности Гудбоя, ни багряного гневного румянца Редлоу. Скорее уж присутствовала некоторая нездоровая желтизна, но доктор удачно компенсировал ее чуть уставшей, искренней улыбкой. По всей неторопливости его движений было видно, что жизни капитана ничего не угрожает, и доктор просто был рад очередной спасенной душе. Ник определенно понравился Твинсу. Во всяком случае, это был самый нормальный из людей, что встретились ему за сегодняшнее утро. Да и приглашение провести несколько дней в его доме было весьма кстати.
Внутри дома располагалась всего одна огромная комната. Роль стен выполняли перепачканные засохшей кровью простыни. Ими комната была разделена на несколько секторов, так что, зайдя с улицы, Билл смог увидеть лишь несколько столов для тел мертвых, один из которых занимал сейчас капитан. На потолке копошились мухи, зеленые, сытые, даже жужжащие как-то лениво. Видимо недостатка в свежем мясе они не знали уже давно. Запах разложения ощущался чуть ли не физически, передаваясь зудом по всей коже. В спертом, затхлом воздухе дома разве что не висела зеленая дымка, настолько он густо пропитался вонью мертвых тел.
— Вы… Живете… В этом? — Билл не мог удержаться и быстро, словно отгораживаясь от атмосферы дома, натянул грязную рубашку и закрыл нос ладонью. Однажды Твинсу довелось, скрываясь от неких лихих разбойников, ночевать в яме, которую конфедераты приспособили для сбрасывания трупов. Но даже там запах был не настолько тошнотворный. И потом, Билл провел там всего ночь, а доктор Ник, видимо, проводил в окружении тел все свое время.
— Ну, а что поделаешь, — немного смущенно признал доктор. — Раньше у меня был отдельный домик, но моя сестра после смерти мужа перебралась туда. Я даже не думал протестовать. Места в нем на двоих не хватило бы, а тут, это место моргом раньше было, все ж как-то от работы лишний раз не отрываешься…. — Доктор смутился еще больше, видимо, сетуя на столь неприглядное место жительства. «А он уже начал мне нравиться, — досадливо подумал Билл, — и, можно сказать, он почти нормален. Н-да. Только в морге живет. Спит тут. И, видимо, ест…» — от этой случайной мысли Билла чуть не вывернуло наизнанку. Видимо, он позеленел, чем совсем уже застыдил доктора, и тот принялся торопливо оправдываться.
— Но что же я могу поделать, если эта эпидемия буквально не дает мне ни минуты, чтобы вылезти отсюда и хоть чуть-чуть отдохнуть? Знаете, какой по счету этот капитан за эти сутки? Восьмой! И двоим из них, между прочим, я уже ничем не смог помочь. С каждым днем жизнь тут становится все невыносимее, — Ник наконец-то оторвался от ступки и растворил получившийся порошок в какой-то колбе с жидкостью, отчего та сразу поменяла цвет с черного на белый. Затем все с той же ловкостью и легкостью в движениях, так же, как Билл вынимал кольт из кобуры, залил получившийся раствор в Гудбоя, бесцеремонно вставив последнему в рот железную воронку. Старик громко застонал и изогнулся всем телом.
— Тише, тише капитан. Войны больше нет…— успокаивающе шептал доктор над телом, словно Гудбой мог его услышать. Как ни странно, тот и вправду стал смиренно затихать и даже развернулся на бок, подложив руки под голову. Теперь капитан был неотличим от почтенного старца с благостным лицом, уснувшего на скамеечке. Правда скамеечка находилась в морге, но это ничего. «Странное место. Самый нормальный человек здесь живет в морге. Рассказать кому в родном городе — черта с два поверят!» — Твинс все же не мог отказать Николаю в признании недюжинных врачевательских способностей.
— Ну вот, теперь у нас, кажется, есть минутка, и мы можем спокойно поговорить. — Ник стянул с себя пожелтевший халат, под которым оказался старый, но очень прилично выглядевший костюм, явно не местного производства. Видимо, это было что-то из привезенных с его родины вещей. — Пройдемте в кабинет, Билли, — бодро вскинул руку доктор и пошел в направлении одной из простыней.
За ней оказался, видимо, единственный жилой сектор этого дома. Там располагались: простая деревянная кровать, без всяких изысков, но весьма и весьма опрятная; пара сундуков; круглый стол, за которым доктор принимал пищу; единственное чисто вымытое в доме, если не во всем городе окно, выходящее во внутренний двор; какая-то доска с непонятными рисунками, схемами и формулами; даже нелепо смотрящаяся тут стерильная ванна из цельного куска мрамора, видимо, стоившая огромное состояние, но по неизвестной причине доставшаяся именно провинциальному докторишке. Но, прежде всего, Твинсу бросился в глаза огромный (футов семь высотой) книжный шкаф, заваленный разными трудами по медицине на нескольких языках. Билл успел разглядеть английские, французские, немецкие, итальянские и русские надписи на корешках. «А он, видимо, из русских лордов. Интересно, чего это его в эту глухомань забросило? Прячется? Едва ли… Это не в привычках лордов. Значит, просто умник», — вообще-то Твинс умников недолюбливал за их невыносимую кичливость и гонор, но этот, видимо, был из той редкой породы умников, которые способны не прессовать тебя лишний раз своими знаниями, когда ты, простой парень, ощущаешь себя ничтожеством.
— Та-дам! Вот тут я и живу. Вы можете располагаться на любом из столов в другой части моей обители… Извините за близость к телам, но тут уж ничего не поделаешь, выбора у вас, видимо, попросту нет, — Николай зажег керосиновую лампу на столе, некоторое время наслаждался запахом. Билл тоже очень любил запах керосина. Особенно когда на многие ярды вокруг не было иных ароматов, кроме сладковатой гнили мяса, и не было других звуков, кроме монотонного жужжания мух.
— Поесть не желаете? — Морозов вытащил откуда-то из глубины сундука аппетитное на вид яблоко и стал сочно его грызть.
— Э… Я не был бы против… Но, если можно, мяса… И, если можно, снаружи.
— Мяса, извините, не держу. Я вегетарианец. Мне мяса и на работе хватает, — лицо доктора на миг омрачилось воспоминаниями о новых смертях. — Могу зато вам предложить лучшие в округе яблоки! Я сам выращивал, хотя в здешнем климате это адский труд, посложнее даже возни с больными.
— Нет, спасибо. Я бы выпил воды. Или, если можно, чего покрепче… Я очень устал, к тому же лишился своего револьвера по дороге к вам. А без него я чувствую себя несколько неуверенно.
— Ну надо же, а я уж было решил, что вы из редкой в наши времена породы людей, которые предпочитают жизнь не отнимать, а из последних сил спасать, — мимолетный грустный взгляд из-за стекол, но затем также быстро в глазах выросла привычная мудрая ирония. — Таких людей, как я! Я, конечно же, уникален, и не только из-за того, что живу в морге. Позвольте же тогда угостить вас чаем, вы, американцы, пьете всякую дрянь, вроде кофе, а у меня сохранились кое-какие запасы этой занятной вещицы. О которой в штатах даже и не слышали, наверное. Жалко, водки не сохранилось, — Николай кинулся было искать загадочный чай, о котором Билл и вправду услышал впервые. Но, судя по сравнению с кофе, доктор неверно понял его упоминание о крепости желаемого напитка.
— Спасибо… Николай, — Твинс с трудом произносил сложное слово. — Вы очень добры ко мне. Не могу понять, чем я это заслужил, и все же спасибо. Но чая мне не хочется. Просто позвольте мне вынести один из столов на задний двор и дайте какой-нибудь плащ укрыться — больше я не буду вас беспокоить.
— Да всегда пожалуйста! — Доктор снова был разочарован. Билл решил, что это из-за так и не попробованного чая и не ошибся. — Устраивайтесь, конечно. А я, пожалуй, один почаевничаю. Вы не поверите, я так иногда скучаю по всякой чуши, которую не замечал пока был на родине… Тот же чай… Не говоря уж о водке. Купола церквей… у вас тут совсем ведь нет куполов! И снег. Больше всего я скучаю по снегу, в этих краях он никогда не выпадает, хотя вроде и север страны…
— Вы русский?
— Уже нет. Но еще и не американец. Если бы у меня были дети, они стали бы американцами, а так я один. Просто один потерявшейся человечек, у которого нет и не будет уже до самой смерти родной земли… Извините. — Николай вышел на улицу.
Билл слишком устал, чтобы утешать доброго, хотя и чудаковатого человека. Не без труда вытащив саму чистую из коек во внутренний дворик, Твинс некоторое время зябко ежился от холода, от чуть слышного, но стойкого душка, исходящего от койки, и от столь непривычного отсутствия оружия. Но усталость взяла свое, и Билл вскоре уснул.
Глава 4. Императрица

Проснулся Билл от нестерпимого жара. Железная койка вдруг раскалилась, и, если бы Твинс пролежал на ней еще хотя бы с минуту, он бы заживо покрылся хрустящей коричневой корочкой.
— Что за…? — спросонья выругался Билл, подскочил и инстинктивно схватился рукой за пустую кобуру. «Чертов шериф отнял у меня пистолет… Неприятно. Так же, как эта непонятно откуда взявшаяся жара, будто я не в Северных болотах, а где-то посреди Аризоны», — Твинс не хотел открывать глаза, потому что вид заднего двора морга не был лучшим из всего, что ему доводилось наблюдать после пробуждения. Но непонятный жар и… свет, чье сияние он воспринимал с резью для глаз, не оставляли ему выбора. «А вдруг начался пожар?» — эта трезвая, хлесткая мысль прогнала остатки усталости и сна, и Твинс решительно разомкнул веки…
Вокруг него бушевал Ад. Первое, что он увидел, это ослепительное сияние Солнца, невозможного и немыслимого здесь пустынного Солнца, которое занимало больше половины неба. Температура была явно выше сотни с лишним градусов, и Билл быстро опустил глаза на землю, чтобы не лишиться их из-за этого необъяснимого явления природы. Но земли не было. Был только маленький островок раскаленного камня, вокруг которого бушевало ярко рыжее пламя, гигантский костер. Языки этого земного огня поднимались высоко вверх и где-то в воздухе соединялись с огнем небесным, — искры костра перетекали в солнечные лучи и обратно. И на многие мили вокруг не было ничего, кроме этого всепожирающего пламени, исходящего как снизу, так и сверху.
Билл закричал, упал на колени и закрыл голову руками, пытаясь защититься от беспощадно палящих лучей. На руках от нестерпимого жара начали вздуваться волдыри, которые не высыхали, а лопались, растекаясь белесой жижей по коже. Волосы Билла выгорали на глазах, становились сухими и жесткими, а камень под ногами раскалился настолько сильно, что Твинсу пришлось быстро подняться с колен и, перескакивая с ноги на ногу, выбежать на его середину, на ходу обматывая голову рубашкой. «Я попал в Ад… Вот как это бывает… Ты засыпаешь на заднем дворе морга, вежливый доктор перерезает тебе глотку скальпелем, или очнувшийся псих втыкает свой штык в сердце, и ты просыпаешься в Аду», — Твинсу ощутил такой прилив ужаса, который даже не мог сравниться с тем, когда он попал в руки индейцев племени апачей и с него чуть не сняли скальп. Сейчас его тело превращалось в сморщенный огарок прямо на глазах, а он даже не чувствовал боли, только проникающий в самую душу испепеляющий жар. «Какая уже разница? Чего боятся, если я все равно мертв, и мое тело сейчас в анатомическом театре доктора Ника?» — Билл не мог утешить себя этими словами, но все же собрал остатки мужества и поднял глаза.
В полыхающем вокруг пламени определенно была своя красота. Оно было совершенно в своей постоянной изменчивости. И лишь этот кусок камня с железной койкой и несчастным Твинсом выбивался из общей огненной гармонии. Но на раскаленном куске материи Твинс был не один. В ярком свете пламени прямо перед ним возвышался огромный силуэт настолько гротескного и уродливого существа, что его нельзя было принять даже за Дьявола. Билл мог назвать это только Существом. Тело грушевидной формы, держащееся на шести неестественно тонких лапках. Вместо кожи — кусок рваного брезента, переливающийся всеми оттенками желтого и красного, как керосин, вылитый на воду и оставляющий на ней радужные разводы. Там, где должна была быть голова, находился нарост, напоминающий прыщ, вместо лица на котором располагались решетчатые шрамы и три черные-черные впадины вместо глаз и рта. На уровне живота, в самой широкой части туши, скалилась огромная пасть с кривыми гнилыми зубами в несколько рядов. Это Существо было слишком уж страшным, чтобы опасным, и Билл знал, что оно было слишком уж мудрым, чтобы быть хитрым. Между зубов проскользнул раздвоенный язык толщиной с руку взрослого крепкого мужчины, а там, где условно располагалась «грудь», кожа Существа разошлась, и на Билла уставился один глаз размером с десертное блюдо. В нем не было никакого выражения, никакого чувства, а такого не могло быть даже у зверей. Только у мертвецов.
Язык описал круг вокруг сочных губ и потянулся к Твинсу. Билл хотел крикнуть еще раз, но тут у него изо рта полезли огромные склизкие черви и жуки, больно царапающие острыми лапками нежный язык и внутреннюю часть горла, единственные части тела, где, казалось, оставалась хоть капля живительной влаги. Он поспешно выплюнул их на камень, где они тут же с шипением изжарились, и как можно сильнее захлопнул рот.
«Только не этот город… Уходи…» — пропело Существо голосом Матери, тем голосом, о котором Билл уже казалось забыл, тем самым нежным голосом, который пел ему с братом колыбельные в их люльке. Билл не мог открыть рот, боясь нового извержения ползучими тварями, и ему оставалось только тихо скулить. Язык и губы Существа существовали как бы отдельно от голоса, прекрасное ласковое пение звучало прямо у Твинса в голове. «Только не Сайлент Хилл. Не здесь. Ты можешь отомстить в другое время и в другом месте. Но не сейчас. Не мешай мне. Только не сейчас. Ожидание было слишком долгим», — пело Существо, и шагнуло на своих нелепых ножках на пару шагов ближе. Билл не отбежал назад, скованный каким-то оцепенением. Он хотел уйти от этой твари подальше и в то же время хотел слышать ее голос вновь. «Если хочешь, я отомщу за тебя. Я смогу сделать с ним куда более страшные вещи, чем смог бы сделать ты… Но не сейчас… Сейчас ты здесь лишний…Уходи из города… Только не Сайлент Хилл, мой мальчик», — Существо приближалось все ближе, и его язык уже обвил ласково и сильно одну из ног Твинса. Язык был влажный и приносил невыносимое облегчение измученной жаром плоти. «Только не Сайлент Хилл… Нет… Уходи…»
«Я не уйду», — мысленно ответил за Билла какой-то сильный и жестокий внутренний голос. Все его тело сотрясалось от ужаса и желания подчиниться, но этот голос с каждой секундой звучал громче и побеждал трепещущую презренную плоть. Это был голос Воли. Голос Мести. И он же был голосом погибшего пять лет назад Уильяма Твинса. «Я не уйду! Я тоже ждал слишком долго! Я не уйду и буду тут до конца. Я сам, своими руками, сделаю то, что мне нужно, и тебе меня не запугать!».
«Только не Сайлент Хилл», — взгляд бесчувственного глаза проникает все глубже, язык стягивается туже и уже не приносит облегчения, а только сдавливает ногу. Пасть все ближе. «Я не уйду!» — спокойный и ледяной тон… Тон брата, который всегда восхищал и пугал Билла. Тот самый тон, который он неумело копировал всю свою жизнь, даже после смерти Уильяма.
«Откуда голос Уили у меня в голове?» «Нет… Только не это место, мой мальчик!» «Не уйду!» «Только не Сай…» «Не уйду! Моя месть!» «…Мой мальчик…» «Боже, как все-таки жарко!» «Я отомщу сильнее тебя… Только…» «Нет!» «Только подожди… покинь город…» «Не уйду, не уйду не уйду не уйдунеуйдунеуйдунеудй…»
— Кто ты??? — прокричал Билл, собирая голоса в голове воедино, падая плашмя на раскаленный камень, не обращая внимания на ползущих изо рта червей, не в силах больше терпеть этот ужас и этот огонь.
— Существо, — полу-прохрипела, полу-пробулькала тварь своим настоящим голосом и стала поддергиваться в такт каким-то утробным звукам, видимо, обозначавшим смех…

Твинс вскочил с железной койки и сквозь сдавленные рыдания прохрипел: «Уильям». Задний двор морга ничуть не изменился за те несколько часов, которые он пролежал на холодном железе. Мороз Сайлент Хилла казался райским дыханием после этого невообразимого кошмара. Быстро осмотрев свои руки, чтобы убедиться, что волдырей и нет, и ощупав языком рот, Билл шумно выдохнул. Его била дрожь. «Это был всего лишь сон… Но, Господи, какой реальный…странный… и страшный». За пять лет кошмаров ничего подобного Твинсу еще не являлось. А главное, он мог вспомнить каждую трещинку в зубах Существа, и до сих пор ощущал прикосновение его мокрого языка на ноге. Вдруг в его горле что-то зашевелилось… Прокашлявшись, Твинс изрыгнул из себя черного жука, который, упав на спину, тут же принялся недовольно перебирать лапками.
«Твою мать!» — Билл кинулся со всех ног в дом, словно перед ним лежал не обычный маленький жук, который действительно мог заползти в рот, пока тот спал во дворе, а само исчадие Ада. В доме, запутавшись в дурацких простынях доктора, он сорвал одну из них с веревки и увидел трупы, лежавшие в ряд на койках, придавленные мешками льда.
Все они были исполосованы шрамами вдоль и поперек. У некоторых была вскрыта грудная клетка, и на месте сердца зияла пустота. Ударившая в нос вонь привела Твинса в чувство, словно нюхательная соль. «К черту этот город. Нечего тут ловить. Я гонялся за Шатерхендом пять лет, смогу прогоняться еще столько же. Если я останусь тут еще хотя бы на несколько дней, я, наверное, просто сойду с ума. Нет лошади? Пройдусь по этим чертовым болотам пешком! Только не Сайлент Хилл…» — и Билл похолодел изнутри, осознав, что он просто только что мысленно повторил слова существа. «Ладно… Успокойся. Это просто нервы. Это ненормальное окружение. Это, наконец, сон на заднем дворе морга, на скамейке для трупов и жук, заползший в рот! От вони у тебя немножко разыгрались нервы, только и всего. Разве ты сам не говорил, что спустишься в Ад ради Мести? Что ж, тебе представилась такая возможность. И теперь ты сбежишь?» — Твинс пытался взять себя в руки, проговаривая мысленно нужные слова голосом брата. Но легче ему от этого не становилось. Ему неудержимо хотелось напиться.
Пройдясь между изрезанными в клочья трупами, Билл вышел к «кабинету» доктора и с удивлением обнаружил там, помимо Николая, сидящего ко «входу» спиной, некую сильно уставшую на вид женщину лет тридцати, достаточно красивую, но уж слишком изможденную. Впрочем, поразило Твинса даже не само присутствие этой дамы, а то, чем она занималась. На круглом столе горели свечи и были разбросаны листки, коряво исписанные цветными мелками, словно рисовал ребенок или эпилептик. Взгляд женщины был направлен в никуда, она смотрела в упор на Билла и не видела его. То ли она была слепая, то ли такая же спятившая, как и все в этом безумном городе. Руки ее перебирали мелки разного цвета, изрисовывали очередной кусок бумаги беспорядочной мазней (Твинс отметил, что в основном это были цвета «теплые», красный, желтый, рыжий, оранжевый), затем комкали его и отбрасывали в сторону. Под глазами женщины были черные круги, а на лбу выступила и часто пульсировала маленькая синяя жилка. Ее нижняя губа была закушена так сильно, что на ней выступили капельки крови.
А Николай все спрашивал и спрашивал ее:
— Женя… Женя… Ну скажи же мне, это Она? Женя… Я не могу разобрать твои каракули! Женя, ты ее видишь?
Билл стоял за простыней, не в силах оторваться от этого взгляда, так живо напомнившего ему взгляд Существа из его сна.
— Нет… Она ушла… — Женщина отбросила мелки в сторону и устало опустила взгляд, словно выйдя из транса. Подняв глаза, она увидела Билла и визгливо вскрикнула, а затем произнесла что-то по-русски не самым приятным тоном.
Николай обернулся:
— Ах, вы наконец выспались! — он был очень удивлен, но пытался это скрыть. Билл хорошо умел читать по глазам такие штучки, даже если глаза скрывались за стеклами. Блики очков доктора не могли скрыть его взволнованность.
— Как вам спалось, мистер Твинс?
— Спасибо, плохо. Ваша погода и трупы не лучшим образом на меня действуют. К тому же ко мне в рот залез жук, — без всякого выражения ответил Билл.
— Рад, что вы сохранили чувство юмора. У нас, у гробовщиков и патологоанатомов, оно очень ценится. — Доктор приветливо улыбнулся, хотя у Твинса и поубавилось желание верить этой улыбке. — Уже почти шесть — вы проспали весь день. Вы, как я погляжу, ночное животное. Позвольте вам представить мою сестру, Дженнифер Кэрролл! Дженнифер, это мистер Уильям Твинс, он приехал навестить одного своего знакомого.
— Если можно, не называйте меня Уильямом… Николай… И я не буду называть вас Доктор Ник, — тщательно проговорил Билл сложное для английского языка имя.
— Да без проблем! — доктор вскочил, потирая руки. — Теперь то уж вы точно проголодались. Я, пока вы спали, сбегал за кусочком баранины… — Николай полез куда-то под стол. — Угу, и даже приобрел бутыль виски, надеюсь, вы оцените!
— Благодарю, — Твинс не смотрел на копающегося Морозова, хотя и успел по-доброму оценить его идею с виски. Его взгляд был прикован к Дженнифер. Ее синее платье, за которое во многих штатах женщину просто упекли бы в тюрьму, хорошо подчеркивало ее великолепную фигуру. Но ее темные глаза вовсе не были похожи на глаза брата. У доктора, несмотря на все его странности, они все же излучали тепло, в глазах же этой женщины был непробиваемый лед. Вечная мерзлота.
— Я, пожалуй, пойду, — проговорила она воркующим грудным голосом. — Мистер Твинс, прошу вас меня извинить, но меня ждут дела.
Билл кивнул ей вслед. Она собрала рисунки, мелки, затушила свечи и, взяв из под стола какой-то сверток, направилась к выходу. Доктор тем временем уже достал баранину, нашпигованную луком, и разливал по стаканам виски, постоянно приговаривая: «Какая же это невыносимая жестокость — есть бедных животных».
— Я вынесу поднос с едой во двор. Там вам не будут мешать запахи. Женя, уже уходишь? Это неуважительно по отношению к гостю, — та бросила пару хлестких фраз на русском и, оправив платье, вышла на улицу. Ее шикарные густые темные волосы были собраны в нелепый пучок и были едва видны за бесформенным синим платком.
— Не судите ее строго… Ей многое пришлось вытерпеть. Понимаете, жизнь женщины состоит из двух главных потребностей — инстинкта Матери и инстинкта Жены. Жизнь распорядилась так, что оба этих ее желания были втоптаны в грязь. Муж и единственная дочь умерли в течение одного месяца. Оттого она иногда так груба. Кроме меня, у нее никого нет, я уж тут помогаю ей помаленьку, — Николай говорил тихо и печально. «Да уж, не самая лучшая доля выпала этой семейке», — вздохнул Билл, искренне пожалев работящего доктора.
— А что там капитан Гудбой? — поинтересовался Твинс. — Он-то как?
— Да ничего. Уже оправился, забрал свое смешное ружье и ушел куда-то. Я дал ему пару микстур, но это была пустая трата лекарств. По-моему, он уже заражен чумой, так что недолго ему осталось, — Биллу стало немного неуютно.
— А как вы определяете, заражен человек или нет? Я мог уже заразиться? И кстати, почему у некоторых ваших трупов вскрыта грудь?
— Заразиться вы могли вряд ли. Это необычная чума, мне не доводилось слышать ни о чем подобном. Главный симптом — это галлюцинации, бред, всякие кошмары. В общем, люди просто сходят с ума. Зараженные побродят в таком «безумии» пару дней, а если повезет, то и целую неделю, а затем умирают от разрыва сердца. Чтобы выяснить точную причину их смерти, мне пришлось вскрыть немало трупов. Интересно, что будет с уже спятившим до заражения чумой стариком? И вообще, интересно, как полностью здоровые и сильные люди вдруг сходят с ума в один момент? Ничего подобного не описывается ни в одной из моих книг.
— Это инфекционная болезнь сердца и мозга?
— Нет. Такое просто невозможно.
— Тогда от чего умирают люди?
— От ужаса.
Глава 5. Император

Некоторое время Твинс обдумывал сказанное доктором. Выходило, что и он, Билли Твинс, лихой парень со своей маленькой, но очень важной Местью, вполне мог подцепить эту сводящую с ума заразу. Воспоминания о недавнем кошмаре были наглядным тому подтверждением. «Что ж… Даже если жить в здравом уме мне осталось недолго, этого времени должно хватит на поиск и поимку Шатерхенда… А дальше… В самом деле, стоит ли жить потом дальше? Я никогда не строил планов относительно того, что будет после смерти этого подонка. Значит, так надо. Ну и ладно. Важно успеть. А посему, не стоит терять ни минуты. Если будет необходимо, я вообще отучусь спать, чтобы не терять драгоценных часов». Эта мысль принесла в сердце Билла ледяное успокоение. Он не боялся ни Смерти, ни Безумия. Он боялся только одного…
Не успеть.
— Николай, а как мне найти моего старого друга в этом городе? Он не из местных и передвигается с большой вооруженной компанией, такое событие, как приезд целой шайки, наверняка запомнилось бы горожанам.
— Я, честно говоря, мало чего знаю о событиях в городе, — доктор Ник пожал плечами и пригубил виски. — После начала чумы я практически отсюда не выхожу. Еду мне приносит Женя. Новое тело могут доставить в любой момент. А по домам горожан я не расхаживаю. Если хворь несерьезная, то сами как-то перебиваются, а если же чума, то их просто вносят ко мне ногами вперед в большинстве случаев. Мне неинтересны все эти события, что происходят снаружи. Я считаю, что я на своем месте и тут, — Николай обвел занавешенное пространство вокруг себя руками, — От меня здесь будет пользы куда больше, чем в любой другой части города. Так что ничем не могу вам помочь в ваших поисках.
— Как это, вы никуда не уходите? — Твинс был безмерно удивлен, уже в который раз за эти сутки. — Но если у человека… ну я не знаю… Паралич, например?
— Принесут, — Морозов спокойно отпил еще немного и жестом предложил Биллу присоединиться к поглощению жидкости.
— Но во всех городах доктор всегда помогает принимать роды. Не могут же всех женщин со схватками доставлять к вам! Немыслимо! Хотя бы ради этого вы можете иногда покидать этот склеп? Или это вам тоже «неинтересно»?
Доктор помолчал, затем грустно улыбнулся.
— За все время, что я тут, я принимал роды всего два раза. В один из этих разов я помогал Жене. Люди, как и любые другие животные, не очень-то охотно размножаются в неволе.
— Так для вас этот город — одна большая тюрьма? Клетка? Я понимаю шахтеров — тем просто некуда податься, но вы-то образованный человек, по-видимому, с очень хорошими способностями. Доктора нужны везде, и зачем прозябать в такой глуши, когда есть множество куда более интересных и безопасных мест? Вы-то что тут делаете?
— Помогаю людям самым верным из всех способов. Когда-то давно, еще в России, я был ослеплен идеей того, что народу можно помочь только через кровь, убийства, взрывы… Но это было самое серьезное заблуждение в моей жизни. Оно и вынудило меня покинуть страну. Рай не построишь на крови. Рай может быть обретен людьми, только если они искренне отрекутся от всякого насилия и будут безропотно следовать своему долгу. Мой долг — помогать больному городу, в котором бушует эпидемия… — Врач произносил свою речь очень тихо, но в его словах чувствовалась истинная сила. Сила человека, который верит всем сердцем в то, что говорит. — Я до сих пор верю, что рай на земле построить можно. Но это очень непросто. И первый кирпичик в строительстве этого нового рая — это каждый человек в отдельности. В моем случае — я сам. Причиняя страдания не другим, а себе, я помогаю строить этот новый мир. Мир нового рая. Понимаете?
Билл понимал. Он по себе знал, что такое верность долгу. Николай заставил его ощутить странное чувство наподобие стыда, хотя Твинс вроде и не сказал ничего предосудительного.
— Хорошо… Тогда не подскажете мне, к кому мне обратиться, чтобы выяснить все-таки, где можно искать моего знакомого?
— Даже не знаю. Кроме больных и трупов, я поддерживаю контакты только с Женей, да иногда с шерифом и фанатиком Бернсом. Бернс — это наш местный пастор, очень примитивный и косный человек. Вам, вероятнее всего, нужен Стивен, но, честное слово, не могу вам помочь в его поисках. Я действительно не помню, где он живет. Да и с его любовью к постоянным перемещениям найти его и без того будет нелегкая задачка.
— А что Дженнифер? Ваша сестра осведомлена лучше вашего?
— Да, пожалуй. Возможно, вы еще сможете ее нагнать. Надеюсь, она сможет вам помочь.
— Видимо, я так и сделаю, — Твинс наскоро попрощался с Николаем и выбежал на улицу.
Туман на улице и не думал рассеиваться. Во влажном воздухе ощущалась духота болотных испарений. Город в свете вечернего солнца почти ничем не отличался от того, что Билл успел разглядеть во время его утреннего прибытия. Тусклый свет лучей не мог пробиться сквозь белесое марево. Небо попросту не было видно. Билл любил наблюдать за красными переливами закатов и рассветов и считал, что без них жизнь на земле была бы куда хуже. Но жители Сайлент Хилла, по всей видимости, были лишены этой радости. Силуэты случайных прохожих напоминали бестелесные тени. Утопающие в тумане дома и деревья были одинаковы, серы и бездушны. Пейзажи с такой душой всегда остаются на полях после масштабных сражений, на заброшенных кладбищах, но было странно ощущать эту безысходную власть серости и смерти в месте, где долгое время жили люди.
Где-то вдалеке мерно отсчитывал удары колокол, шаги людей срастались в монотонный гул. Музыка города была такой же серой, как и его душа.
«Серая земля, серое небо… Здесь нет ни солнца, ни луны.. А в тот миг, когда путешественник забредает в эти края, все его вещи и мысли теряют цвет, становясь белыми или черными. Наверно, местные жители тоже «серые». Начисто лишены всех человеческих чувств и эмоций. Не смеются, не плачут, не переживают. Люди, которые никогда не видели заката, не могут быть иными. Им неведомы надежды и радость жизни. Оттого и подыхают от своей эпидемии, а не бегут от нее кто куда, как сделали бы на их месте все остальные. Из них могли бы получится прекрасные лжецы, настолько безжизненны их лица… Но, наверно, и эта возможность их мало интересует. Ненавижу серый цвет», — сплюнул Билл и принялся выискивать взглядом уходящую Дженнифер.
Он чудом разглядел девушку в этом непроглядном тумане. Дженнифер находилась на другом конце улицы. Она обернулась, словно почувствовав его взгляд, но не остановилась, а только ускорила шаг.
Билл попытался ее догнать, хотя это было и непросто. На бегу он звал ее, но Дженнифер и не думала оборачиваться. Прохожие огибали Твинса стороной, в каждом движении ощущая его чуждость, его инородность. Он грубо врывался в их серую туманную гармонию и вполне мог разрушить то хрупкое равновесие, в котором пребывали город и его жители.
— Миссис Кэрролл! Я же зову вас! — он подбежал к ней уже почти вплотную, когда она, наконец, развернулась. Из-под платка выбился локон, который, упав, закрыл ее левый глаз.
Лишний раз Твинс восхитился ее совершенно не американской красоте. И в большом городе Дженнифер бы обязательно выделялась из толпы, а в этом царстве теней она просто была подобна алмазу из императорской короны, лежавшему в окружении грязных стекляшек.
— Что вам от меня нужно? Говорите быстро, пожалуйста, у меня мало времени, — недовольно спросила она.
— Я только хотел узнать, как мне встретиться с шерифом.
— Извините, я не могу вас проводить, — ее холодные прекрасные глаза захлопнулись, и на одной из длинных пушистых ресниц Твинс заметил капельку слезы. Она уже собирался повернуться и уйти прочь, но Твинс не дал ей этого сделать, задав еще сразу несколько вопросов.
— А кто может мне в этом помочь? И чем это вы занимались, пока я спал? И наконец… Почему вы плачете? — собственный хриплый голос и грубый тон, показался Твинсу вороньим карканьем в сравнении с голосом девушки. Та, мелко задрожав, кинулась в путанные объяснения о древнем русском обычае поминания усопших, в котором она недавно принимала участие. Сказала, что о шерифе можно спросить любого прохожего. Последний же вопрос Дженнифер проигнорировала. «Как же… Древний обычай. С участием бумаги и цветных мелков фирмы «Кохинор». Я не настолько глуп, как ты полагаешь, прекрасная русская принцесса».
— Вы врете, — спокойно произнес Твинс.
— Вру, — не стала отпираться Дженнифер, подавив накатившиеся непонятно от чего слезы. — Но в любом случае это не ваше дело. А сейчас мне нужно навестит могилу дочери, и мне менее всего на свете хочется вместо этого общаться сейчас с вами! — Не прощаясь, она развернулась и быстро ушла.
Билл стоял как в воду опущенный. Да, за времена пятилетнего странствия он сильно огрубел, в придорожных кабаках Дикого Запада не очень-то ценятся манеры, но вот так, буквально за несколько минут нагрубить ни за что ни про что и доктору, и его сестре… Новый приступ стыда и... отчаянно подавляемой похоти. Биллу хотелось видеть Женю, вдыхать ее аромат, заглядывать ей в глаза… «Безумие! Я уже болен этой чертовой чумой! Скоро изо рта пена повалит, мать ее! Никогда такого не было, чтобы после двух минут общения мне захотелось бабу так сильно… Я определенно схожу с ума», — жестко чеканил слова внутренний голос, но упрямое сердце не желало с ним соглашаться.
За раздумьями Билла застал капитан Гудбой, отпечатывающий строевой шаг войск образца первой войны. Его парадные ленты порвались, испачкались и колыхались грязными обрывками на ветру. Ружье у психа так никто и не забрал. Он поставил его к ноге, прямо как на военном смотре. Движения его были слишком резкие, но действительно точные. Неизвестно, как он тут оказался, возможно, ждал возвращения Билла уже давно.
— Она не будет тебе помогать, бандит. У нее в сердце мертвый кусок льда. Капитана Гудбоя она тоже совсем не любит. И никого не любит. Всю любовь она отдала мужу и дочери. Капитану Гудбою ее жалко, а ей не жалко капитана Гудбоя.
Его настырное, шепелявое, бессмысленное бормотание сильно раздражало Твинса. Но кроме него, доктора, шерифа и Жени он никого в городе так и не успел узнать. Значит, помощи нужно попросить именно у этого чокнутого старикашки.
— Капитан… Как чувствуешь себя?
— Спасибо, бандит, не жалуюсь. Если б не ты, был бы уже капитан Гудбой разрезан, как лягушка, в морге этого русского. А потом в озеро. А капитан Гудбой не хочет в озеро. Капитан Гудбой не любит воду.
— Ты не знаешь, как найти Шерифа?
Гудбой покачал головой.
— Я знаю, но тебе пока к нему идти и с ним общаться нет ни малейшей надобности. Ты капитана Гудбоя слушай, он дело говорит. Все равно не поймешь ты, чего ждать от этого бандита со звездочкой. Тебе нужен совсем другой человек.
— Кто же?
— Винсент. Наш бандит-библиотекарь. Он знает о городе больше, чем кто бы то ни было. Даже больше, чем капитан Гудбой, хотя он сам из приезжих…
— Ну, тогда веди меня к Винсенту, капитан.
Рот старика расплылся в беззубой туповатой улыбке. Отсалютовав и подняв ружье по всем правилам строевой подготовки, он двинулся куда-то в туман все тем же нелепом чеканным шагом. Билл был участником парада дураков. Псих с ружьем и его друг безоружный мститель — замечательная парочка.
Библиотека была старинным внушительным зданием в готическом стиле. Словно переброшенное через океан поместье английского лорда или пражского алхимика, оно смотрелось удивительно вызывающе среди приземистых хибарок. Количество грамотных жителей Сайлент Хилла превышало все разумные пределы. Бедно одетые люди: молчаливые мужчины и некрасивые женщины, старики и люди среднего возраста (совсем нет молодых) стояли в очереди перед дверью особняка. У всех в руках были какие-то свертки, люди несли в библиотеку не то еду, не то свои скромные пожитки.
— Неужели они все читающие? — недоуменно спросил Твинс.
— Они за клаудией, — прошептал капитан Гудбой, не прекращая громко шагать.
— А что такое клаудия? И кстати кто такой Мафусаил?
— Придет время, все узнаешь. Лучше тебе обо всем этом расспросить Винсента. Он знает об этом все. А вот, кстати, и он!
Из дверей вышел молодой человек, чье появление привело всю очередь в движение. Одет он был также хорошо и необычно (по-нездешнему), как доктор, также носил очки, но на этом, пожалуй, сходство и заканчивалось. Во-первых, Винсент был значительно моложе, во-вторых, выражение его глаз излучало вовсе не тепло, а какой-то язвительный огонек. Глаза светились хитростью и умом. Полосатые штаны из хорошей ткани, красивая жилетка с причудливым узором, белоснежная рубашка с накрахмаленным воротником, даже дико дорогие черные перчатки из тонкой кожи и ботинки из крокодила. Такой щеголь ни за что на свете не надел бы перепачканный чужими кишками потертый халат. Щуплое телосложение, прекрасная осанка и доносящийся даже с такого расстояния запах парфюма — ни дать ни взять аристократ! Люди тянулись к нему, как к спасителю, протягивая свои котомки с выражением полубезумного мучительного голода на лицах. Тот недовольно отмахивался от них, как от назойливых мух, и, заметив стоящих отдельно Твинса с Гудбоем, улыбнулся и поманил их пальцем. Капитан остался стоять на месте, как вкопанный, его глаза чуть не вылезли из орбит, а рука, сжимающая ружье, стала странно дергаться. Его пальцы побелели, и Твинс всерьез решил, что старикашка сейчас выстрелит, и готовился перехватить ствол ружья. Но капитан лишь шумно выдохнул и тихо произнес: «Этот чертов бандит, человек которого капитан Гудбой больше всего ненавидит. Но сделать капитан ничего не может… У очкарика есть огромная власть над капитаном Гудбоем… У бандита из библиотеки есть белая клаудия. Я лучше пойду, а ты пораспрашивай его обо всем, что захочешь. Запомни, Винсент — человек, у которого больше всего власти в этом городе». После этих слов Гудбой спешно удалился, позабыв даже про чеканный шаг.
Разогнав криками людей, втолковав, наконец, толпе, что «на сегодня это все», Винсент подошел поближе к Твинсу и протянул тому руку. Его глаза хитро бегали за стеклами очков. Он чем-то сильно напоминал Твинсу Братца Лиса, персонажа сказок негров с плантаций. «Хитрый, изворотливый, расчетливый, уверенный в себе настолько, что даже не хочет эту хитрость скрывать. Точно, Братец Лис. Как он сумел подмять под себя весь город? Или это было очередное помутнение рассудка капитана?»
Билл пожал Винсенту руку и только открыл было рот, чтобы начать свой рассказ, как тот перебил его и сказал этим вечно насмешливым тоном.
— Здравствуй Уильям… Я ждал тебя….