Иезуит Батькович : САЙЛЕНТ ХИЛЛ, 1865 год. Часть 2

Глава 6. Иерофант

— Вы, должно быть, обознались, мистер… — Билл не знал как обращаться к этому человеку, поскольку его фамилии капитан Гудбой так и не удосужился ему назвать.
— Винсент! Просто Винсент! Оставим эти напыщенные обороты речи. Даже слуги в родном поместье обращались ко мне только по имени, а здесь же и вовсе Страна Свободных людей, — его рукопожатие было несильным, но уверенным. Таким же, как не давящее, но постоянное легкое нахальство во взгляде. — Пройдемте в дом. Там вы получите ответы на все вопросы, вы ведь пришли за ними, не так ли?
— Да, — не стал переубеждать его Билл. — И вы знаете, вопросов у меня накопилось предостаточно!
— Хорошо, хорошо, хорошо, — Винсент легким движением оправил жилет и направился к зданию библиотеки. Билл пошел следом, в который раз жалея, что сейчас с ним нет его верного кольта. Тогда бы он получил действительно все ответы. Да опять этот неприятный холодок, пробежавший по спине. Хотя при желании он мог бы задушить хилого библиотекаря одной левой, но предчувствие человека, прошедшего войну, индейский плен и пару дюжин стычек с придорожными бандитами, не обманешь. А оно подсказывало Твинсу, что Винсент еще сложнее, чем кажется.
Роскошное внутреннее убранство библиотеки затмило даже его внешнее великолепие. Такие интерьеры Биллу доводилось видеть только на картинках из книжек, описывающих жизнь богачей с Восточного Побережья. Очень странно было видеть дом с камином, атласными обоями, живыми растениями в фигурных вазах, лестницей из резного дуба, старинными напольными часами и еще тысячей дорогих мелочей в такой дали от Нью-Йорка. Просто страшно было подумать, какое состояние Винсент потратил, чтобы так уютно обустроить свое гнездышко. Пройдя через несколько залов (комнатами эти собрания музейных экспонатов Твинс не решился бы назвать даже мысленно), они расположились в одном из них, декорированном чучелами животных, с полками, заставленными непонятного назначения безделушками. На одном из обитых зеленой тканью кресел Билл заметил бархатный халат и женскую ночную рубашку. Видимо Винсент не пренебрегал услугами местных девиц легкого поведения, что при его капиталах было также естественно, как то, что на само книгохранилище в этой «библиотеке» приходились только две достаточно скромно оформленные комнаты. Самые маленькие и необжитые. Видимо в них не заходили уже лет пять. Книги же для себя Винсент хранил совсем в других шкафах, наверху. Проходя мимо этих собраний мудрости, Твинс немало поразился огромного количеству языков, которые были известны библиотекарю. «Вот и еще одна черта, объединяющая его с Николаем… Хотя этот дворец никак нельзя сравнить с убогим пристанищем минималиста Морозова».
— Итак… Ответы! — Винеснт потер руки, будто готовясь к поединку или плотному обеду. — Что именно, Уильям, вы хотели бы узнать?
— Для начала я хотел бы, чтобы вы называли меня Биллом и никак иначе. Можно мистер Твинс, но раз вы не признаете фамилий… — Билл поймал себя на мысли, что в домике гробовщика, несмотря на жуткую вонь и грязь, он отчего-то чувствовал себя уютней, чем в этом складе произведений прикладного искусства, именуемом «библиотекой».
— А разве это не одно и то же? Мне казалось, что в прошлый раз вы представлялись именно так. Хм… Билл? Это как Билли Кид или там Билл-Бешеный Бык… Фу, как пошло, я думал вы серьезный человек, — Винсент ненадолго брезгливо сморщил лицо, как девушка из гимназии, увидевшая бродягу или дохлую кошку.
— Я прошу вас. Это… Это очень важно. Хотя постойте! Какой такой прошлый раз? Мы разве встречались раньше? Объясните, откуда вам известно мое имя!
Винсент вместо ответа отошел к полке, заставленной причудливыми приборами. Только сейчас Твинс заметил, что все они находятся в постоянном движении. Шарики на нитях, разные маятники, магниты, круги со смещенным центром тяжести — все ни на секунду не останавливались, и этот совершенный механический танец завораживал, как вид пламени или бегущей воды.
— Perpetuum mobile… Какая жалость, что он не возможен… Некоторые из них останавливаются к вечеру, другие только через месяц, некоторые продолжают двигаться годы… Но все рано или поздно умирают. Билл, вы не находите это несправедливым? Даже глупые машины из железа не могут обрести бессмертия, что уж говорить о людях.
— Откуда вы меня знаете? — настойчиво повторил свой вопрос Твинс. Он терпеть не мог, когда говорят загадками, а в этом городе, кажется, просто был невозможен другой способ общения. Винсент продолжал смотреть на механизмы, одной рукой потирая подбородок, а другой выщелкивая ритм в такт одной из машин. Помолчав достаточно по этикету Букингемского дворца, но слишком уж долго по меркам грубых порядков Штатов, он, наконец, удостоил Билла ответом, с неторопливой аристократичной ленцой растягивая слова.
— Должно быть, вы правы, и я обознался. Ничего, бывает на свете всякое. А почему вы не любите, когда вас называют Уильямом? — Винсент, наконец, обернулся, дав понять, что адресует этот вопрос собеседнику, а не своему внутреннему голосу.
— Так звали одного очень дорого мне человека. Сейчас его уже нет… Это был мой брат…
— Брат, значит? — Винсент снова улыбнулся, и Билл почувствовал себя на приеме у самого всезнающего Господа Бога. Так много недоговорок и плохо скрываемого чувства превосходства было в этой улыбке. — Очень интересно. У меня не было ни братьев, ни сестер. И вряд ли уже будут… А вы с братом, наверное, близнецы.
— Откуда вы знаете? — теряя терпение, повысил голос Билл. «Этот гнус расскажет мне все, или я уйду отсюда к черту», — решил он в следующую секунду.
— Догадался, — улыбка сползла с губ местного Ротшильда. — Впрочем, мы отвлеклись. Вы хотели получить правильные ответы. Что-то я пока не услышал ни одного правильного вопроса. Пожалуй, мне придется вам помочь. Вы, вероятно, очень хотите узнать, что такое белая клаудия?
— Да, пожалуй, вы правы, — Билл, наплевав на приличия, плюхнулся в грязной одежде на кресло, которое могло стоить больше, чем все лошади, вместе взятые, на которых Твинс ездил в жизни. С удовольствием отметив, как манерный Винсент дернулся и уставился на грязь, налипшую на ткань, Билл решил, что нашел способ, которым можно показать этому всезнающему господину, ошалевшему от своего величия, клыки.
— Белая клаудия — это мой бизнес. — Винсент ни слова не сказал о грязи, но его взгляд был красноречивей слов. — Это то, за что местные несчастные работяги готовы отдавать все до последнего цента и просить еще. Белая клаудия — это та вещь, благодаря которой я могу позволить себе все это, — библиотекарь обвел руками зал.
— А поконкретней нельзя? — Билл смачно плюнул на персидский ковер, по всей видимости, ручной работы. Винсент дернулся куда сильнее, чем в первый раз, затем снял очки, потер глаза, и, взяв в себя руки, видимо, решил более не обращать внимания на нечистоплотность своего гостя. «Жаль… Такой хороший элемент разговора теперь будет бесполезен… Может быть, перевернуть невзначай пару шкафов? Или разбить хрустальную вазу? Просто ради своего удовольствия… Нет, пожалуй, после этого выгонит, а пока что нужно вытянуть из него как можно больше информации».
— Хорошо. Я буду с вами честен до конца, — Винсент больше не улыбался. Наблюдая за тем как он садится рядом и стягивает перчатки, Билл решил, что «ни хрена не будешь, мистер Байрон, но теперь ты хотя бы будешь уважительней ко мне относиться».
— Итак, белая клаудия это наркотическое вещество. Вам известно что это такое?
— Навроде морфия, что ли? — Билл только слышал краем уха о модном увлечении европейской золотой молодежи, да еще вспомнились опиумные курильни, которые он видел в каком-то крупном порту.
— Это куда серьезней морфия, Билл. Та дрянь дает лишь временное чувство расслабления, которое может дать и хороший сон, которое к тому же сменяется потом жуткими болями в голове и венах. Нет, белая клаудия позволяет людям уходить в свой мир…Понимаете?
— Нет. Как-то не укладывается в голове.
— Хм… Представьте себе, что вам выкололи глаза, проткнули уши, залепили воском нос, отрезали язык и погрузили тело в таком состоянии в воду. Вы будете находиться в полной изоляции от внешнего мира, в абсолютном и безбрежном Небытие. Но ваш разум будет неспособен выдерживать такое состояние долго, и рано или поздно начнет заполнять пустоту, находящуюся на том месте, где должен быть мир, своими образами. Своими звуками, своими картинками и даже вкусами и запахами. Разум не может находиться в Небытие, он стремиться к существованию в мире, пусть даже иллюзорном, сотканном из своих воспоминаний. Так вот, клаудия позволяет на некоторое время достичь этого состояния Небытия, в котором каждый может создавать все, что душе угодно. В котором человек будет своим собственным божеством, — его глаза слегка поблескивали, может быть, это были только отблески свечей в стеклах очков. И тут Билл понял причину того холода, который пробежал по его коже, прежде чем он зашел в библиотеку. Узнав… Прочувствовав такое, нельзя было смотреть на вещи так, как раньше. Привычное видение мира где-то в своем фундаменте искривилось нелицеприятной трещиной.
— Вы дарите эти людям… Миры? — прошептал Твинс.
— Можно и так сказать. Я сам никогда не был в Небытие, поэтому не знаю, насколько личное внутренне пространство человека напоминает мир. Но, судя по спросу на этот продукт, людям в своих собственных мирах очень нравиться.
— Из чего это клаудия делается? Вы, видимо, единственный, кто знает рецепт, так?
— Нет. Я не имею ни малейшего понятия о том, как эта амброзия приготавливается. Знаю только, что из местной болотной травки. Но у меня, к сожалению, так и не получилось синтезировать это вещество. Наверное, мои познания в химии слишком скромны, а проводить исследования с чьей-либо помощью я не мог, поскольку пришлось бы убить человека, который раскрыл бы секрет рецепта. Меня испугал не столько этот факт, сколько осознания того, что я не могу поручиться, что мой гипотетический компаньон не додумается до этого первым. Весь товар я закупаю у местных индейцев, которых долгое время считали чуть ли не вымершими. Тогда контакт с ними поддерживал только я. Они обменивали клаудию на оружие…
— Вы продавали оружие этим макакам? — Билл не мог удержаться от гневного возгласа. Даже сделки с конфедератами считались в Штатах куда меньшим преступлением, ведь южане хотя бы были людьми.
— Не продавал, а обменивал. Я полагаю, вы не станете сейчас меня упрекать в нарушении законов человеческих и юридических, для этого найдется лучшее время и место. В общем, обе стороны оставались довольными, но лишь до недавнего времени.
— Накопив побольше ружей и пистолетов, макаки стали выходить на тропу войны? — догадался Твинс.
— Да, именно так. Но их вылазки все еще носят какой-то разведывательный характер. Не больше трех человек в отряде, хотя ружей хватило бы на куда большее количество людей. Они словно готовятся к чему-то… Хотя на самом деле это сейчас даже не самая страшная проблема, поскольку мой договор с ними все еще в силе, а за прошедшие с начала первой сделки времена кое-что изменилось, и сила Национальной Гвардии выросла на несколько порядков. У меня давно лежит в столе письмо за подписями мэра и шерифа о вызове подмоги в критической ситуации агрессии со стороны индейцев. Когда будет нужно, я пошлю это письмо с самым быстрым гонцом, и помощь незамедлительно явиться, уж поверьте, у меня есть связи в верхах Штата. Голубые мундиры устроят здесь такую резню, что Литл-Биг-Хорн покажется детским утренником. Индейцы об этом не знают, а потому уверенны в собственной неуязвимости.
— Тогда что же вас угнетает? Вы живете как султан, и, видимо, накопили уже столько денег, что вам хватит на три жизни вперед. И почему вы, кстати, не продаете эту дрянь в другие города?
— Очень хороший вопрос, Билли, — Винсент приподнялся и стал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. — Действительно, почему бы не «слить» макакам ружей на полгода вперед и поехать с гастролями по окрестным городам и весям? Мне приходила в голову эта мысль. Я пытался сделать все именно так, и что же? Этот чертов наркотик терял все свои свойства, если его увозили от города. Причем чем дальше он находился от Сайлент Хилла, тем больше напоминал обычную муку или зубной порошок. Там, где туманы местных болот рассевались, толку от него было не больше, чем от придорожной пыли!
— Как это возможно?
— Может быть всему виной состав местного воздуха. Из-за накопившихся в тумане особых испарений безобидная смесь травы и болотной тины дает здесь такой необычный эффект на организм. А может быть… Билл, ты веришь в духов?
— Я верю в оружие и быструю руку, — Твинс был заворожен рассказами библиотекаря, но здравомыслия старался не терять.
— Ах… Оружие… — Винсент снял со стены саблю с красивым эфесом, усыпанном драгоценными камнями. Сделав несколько точных и красивых взмахов, он положил ее обратно в ножны. — Я был лучшим фехтовальщиком Кембриджа. Представляете? Это я-то… Винсент, — грустная, но самодовольная усмешка. — …Винсент с врожденной гемофилией. Это такая болезнь, при которой человек может умереть от одной царапины, потому что его кровь лишена способности сворачиваться. Болезнь свойственная только людям голубых кровей, — добавил он. «Да понял я уже, понял, что у тебя знатное происхождение, мистер Байрон. Можешь не тыкать меня в него при каждом удобном и неудобном случае. Теперь понятно, отчего в этом особняке совсем нет острых углов, а вся мебель такая мягкая и приятная на ощупь», — подумал Твинс, но не стал лишний раз портить щеголю настроение. А Винсент тем временем продолжал свое лирическое отступление. — Если я когда-нибудь умру… В чем я сильно сомневаюсь… То я буду истекать кровью. Еще мне иногда сниться, что меня убивает женщина… Подло и предательски. Некрасивая, немолодая женщина с огнем в глазах и в голосе. Я верю в сны. И в духов тоже. Я думаю, что за силу этого снадобья отвечают именно они. А их сила ослабевает по мере отделения от города. Так-то, Билл.
— Вы говорили о проблемах, которые начались недавно. С чем это связано?
— Много с чем. Во-первых, наш пастор, иерофант чертов, святоша, дьявол его раздери! Он едва ли не единственный житель города, который не является моим клиентом. Ему, видите ли, не нравится то, что я делаю. Не нравится то, что живу в роскоши и порабощаю души других людей. Но я же не заставляю никого покупать и пробовать клаудию силой? — с вызовом преподобному Бернсу закричал Винсент в окно. — Он который год грозит мне божьей карой, но в свете недавних событий, видимо, совсем поехал крышей и проповедует о грядущем страшном суде. По его словам, все признаки налицо — тут тебе и охвативший наше поселение голод, Гражданская Война, набеги индейцев, которых он отчего то называет Гогой и Магогой — народами Дьявола. Не знаю как насчет второго пришествия, а вот самосуд этот решительный господин свершить сможет, он уже сжег один раз партию моего товара. Не знаю, как он узнал о месте проведения сделки, но в тот раз меня спасло только чудо… Или заступничество тех же духов. Не знаю... Во-вторых, конечно, та самая чума, о которой старина Карл Бернс тоже кричит на каждом углу. Люди сходят с ума, их мучают кошмарные видения… Это явление даже вошло в местный жаргон. Все, кому не лень, поминают всуе всех этих «Берсерков», «Харонов», «Мафусаилов», «Левиафанов»
— Как вы сказали? «Мафусаилов»?
— Да… Это одна из форм местного безумия, при котором у жителя открывается какая-то память предков или что-то вроде того. В общем, они помнят всю историю человечества, от начала времен. И никогда, слышите, никогда не ошибаются с датами. Такое помрачение рассудка охватывает очень одиноких людей. «Берсерками» тут называют тех, кто ни с того ни с сего кидаются на людей с ржавыми железными палками, даже если это их хорошие друзья и близкие. Это удел балагуров и болтунов. «Харон» — это галлюцинация, связанная с видением собственной скорой гибели. Ей более всего подвержены старики и совсем еще молодые люди. И еще чертова куча всяких других видов сумасшествия, помноженная на массовые кошмары! Люди боятся спать и ходить поодиночке, хотя нас никто не режет и не убивает… Ну, почти… Такого не было раньше! Клянусь, я продаю клаудию не первый год, это не помрачение рассудка от ее употребления. Она тем всегда и славилась, что не давала никаких побочных эффектов. А теперь эти смерти и ужасы… город спятил, и все, кому не лень, винят в этом меня. Тихо ненавидят и покупают белый порошок снова, потому что все они у меня на крючке, кроме преподобного, который мечтает выпустить мне кишки или сжечь как чернокнижника.
— И доктор Николай… Тоже?
— Нет. Он один из немногих. Чего не скажешь о его сестре. Николай вообще довольно адекватный человек, с ним в принципе можно иметь дело, но уж слишком он повернут на своей идее следования долгу.
— А шериф? А мэр? — вместо ответа на этот вопрос Винсент дважды кивнул, а затем еще и рассмеялся над словом «мэр». Видимо, эта личность в городе авторитетом не пользовалась. — И в чем же причина этой эпидемии безумия?
— Я не знаю точно. Могу только предполагать. Вероятно, какой-то дух посильней вытесняет моих ручных зверьков. Засуньте свое скептическое хмыканье себе в задницу, Билл, я знаю, о чем я говорю, — совсем уж неблагородно выругался Винсент. — Я знаю, черт подери, о чем говорю, иначе я бы не продержался со своим бизнесом так долго! Вы человек здесь новый. Чужой. Вы не завязаны во всех наших темных делишках. Я предлагаю вам одну выгодную сделку.
— И что же, интересно, вы можете мне предложить, господин коммерсант? — Твинс не воспринимал всю эту чушь о духах всерьез, и уж тем более не собирался заключать с Винсентом никаких сделок. Были у Билла в городе дела поважней.
— Я выдаю вам месторасположение Бенджамина Ресуректера, также известного как Шатерхенд, а вы в ответ находите и устраняете того, кто решил побаловаться приручением неподвластных человеку сил. По-моему, это честное предложение, — Винсент снова улыбнулся. Видимо его лицу было непривычно пребывать в ином виде. Сейчас эта была очень внимательная и сосредоточенная улыбка.
Твинса словно поразила молния. Помолчав некоторое время, он наконец сумел выдавить из себя вопрос.
— Откуда вы знаете, кого я здесь ищу?
— Оттуда, что неделю назад вы сами заходили ко мне, Уильям, и у нас состоялся точно такой же разговор. И вы обещали подумать и принять решение ровно через неделю. Я жду, — Винсент уже знал, какое решение примет Билл примет… какое он вынужден был принять. Оттого его улыбка стала еще шире.
Наступил момент истины. Момент выбора. Выбора, которого у Билла Твинса не было. Он не верил в духов, не верил в то, что погибший пять лет назад братец сидел в этом самом кресле, он не верил в страшный суд и сновидения. Но он верил, что Винсент знал, где находиться Шатерхенд.
Внезапно долгая пауза была прервана криками разъяренной толпы с улицы, и мощный бас, перекрывший несколько возмущенных воплей, пророкотал вдалеке: «Во славу Господа нашего Иисуса Христа, да будет предано огню эта нечестивая обитель Диавола!»
Выбив цветной витраж окна, в комнату полетели первые факелы, брошенные снаружи.
Глава 7. Выбор

Винсент словно впал в оцепенение. Так и застыл в одной позе. Улыбка не сошла с его лица, но исказилась в какую-то жуткую гримасу. Правый уголок рта сполз вниз, а левый глаз стал нервно подергиваться. Так мог выглядеть истово верующий человек, который пришел к священнику на исповедь, а тот, вместо того, чтоб отпустить грехи, плюнул ему в лицо. У Твинса же не было времени на подобную роскошь.
Языки пламени уже начинали переползать по паркету к дорогим коврам. Один из факелов попал в чучело кабана, и оно вспыхнуло, как стог сухой травы. Твинс подскочил с кресла и в два прыжка перемахнул расстояние, отделявшее его от плотных синих штор, закрывающих одно из окон. Нисколько не заботясь об их цене, он сорвал их с резного карниза и, нещадно комкая, стал выбирать лучшее положение, чтобы накрыть ими пламя. Гарь и копоть уже начинали резать глаза и нос. Запах какого-то масла наполнил комнату. В воздухе кружил пепел. Пламя продолжало разрастаться, а Винсент все стоял, не в силах пошевелиться или хотя бы сбросить это безумное выражение лица. Он задыхался от того, что не мог восстановить нормальное дыхание. Только его глаза продолжали шевелиться. Они быстро-быстро бегали из стороны в сторону. В них застыл страх и непонимание происходящего. Крики с улицы становились громче, было слышно, как бились оконные стекла в других комнатах. Все так же рокотал протяжный бас. Теперь этот голос кричал об «искуплении и исцелении святым огнем» и читал какие-то молитвы на латыни.
Накрыв самый большой из очагов пожара, Билл сорвал следующую занавесь, на ходу сбив ногой на пол чучело кабана в сторону, противоположную стене. Огонь — самое жадное из всех существ, которое породила Земля. Ему было все равно, чем питаться. Все вещи перед ним были одинаково бессильны, не зависимо от того, за какую цену они были куплены.
Твинс не помнил, когда в последний раз ему приходилось двигаться настолько быстро. Нейтрализовав еще несколько огненных пятен и изведя все занавеси в этой комнате, он тут же кинулся к Винсенту и сильно встряхнул его, взяв за плечи.
— Мы горим! Пожар, мать твою! Сделай хоть что-нибудь, хренов очкарик! Куда бежать? Я не ориентируюсь в лабиринте твоих хором! Куда бежать?
Никакой реакции. Винсент все также надсадно дышал, только теперь его паралич сменился на легкое дрожание рук и ног. Тело Винсента быстро становилось ватным, он был на грани обморока. Тогда Билл зарядил ему сильнейшую пощечину. Затем еще одну. Из лопнувшей, как шарик с краской, губы потекла тоненькая струйка крови. И, видимо, ощутив ее соленый вкус, в тот самый момент, когда Билл уже решил было взвалить библиотекаря на плечи и вынести из горящего здания, Винсент ожил. Он не закричал и не бросился в панике бежать. Он улыбнулся! Улыбнулся также спокойно, как и раньше, и степенно подошел к одному из шкафов.
Схватившись за голову, Твинс решил предпринять хоть какие-то действия. Сам бросился к ближайшей двери, но за ней его встретила полыхающая Преисподняя. Геенна огненная, в которой тонул этот нелепый остров роскоши посреди бедного шахтерского городка. «Мой кошмар проникает в реальность. Сейчас изо рта поползут черви», — Билл бы совсем не удивился, если бы сейчас случилось что-то подобное. Криков с улицы уже не было слышно, все поглотил звук трескающегося от жара дерева. Горели редкие сорта дуба и ясеня, лак плавился на мебели, оставляя после себя нестерпимый дурманящий смрад, горели картины и стены. Огонь перекинулся во многих залах на потолок, и со страшным грохотом в глубине особняка рухнула лестница, ведущая на второй этаж. Билл метался от двери к двери, как загнанный зверь, уже позабыв про Винсента. Он смахнул капли пота со лба и запер двери, пытаясь хотя бы на несколько секунд сдержать эту сминающую все и вся огненную лавину. Дышать уже было совершенно невозможно, легкие сгорали изнутри, их будто кто-то наполнил расплавленным свинцом, и Твинс из последних сил пытался не потерять сознание от удушья. Но в глазах уже летали черные мухи, становясь с каждым мигом все крупней.
— У вас тут есть эта гребаная пожарная башня?! Долбаные придурки с топориками и в медных касках?! Рукава с водой, хоть что-нибудь?! — Билл перекрикивал рев пламени, пытаясь достучаться до совсем ошалевшего Винсента, и одновременно с опасением поглядывал на потолок, балки которого могли рухнуть в любой момент.
— Нет, — голос Винсента был убийственно спокоен. Кровь, стекавшая с губы, залила весь его опрятный наряд. — Сайлент Хилл — маленький город. Очень маленький и тихий, у нас никогда не случалось пожаров, — сквозь пелену едкого дыма Билл углядел, что погорелец достал из шкафа складную винтовку новейшего образца и все это время неторопливо прикручивал к ней оптическую линзу.
— Что нам делать?! Есть еще выходы из дома?! Мы же зажаримся, слышишь, Винсент, зажаримся, как жирные индейки на День благодарения! Я не хочу, твою мать, чтобы с меня сдирали хрустящую коричневую корочку, забери тебя в Ад три тысячи чертей!!!
— Успокойся. Сегодня не день моей смерти. Я знаю… Мне просто очень жалко свой дом, — Винсент пересек комнату и стал возле узкого (слишком узкого, чтобы через него можно было пролезть наружу) окна и стал методично посылать пули на улицу. Слышались слабые вскрики, и звон оконных стекол поутих. То ли у поджигателей кончились факелы, то ли они все в страхе разбежались, не ожидая от библиотекаря такого жестокого отпора. Твинс не сомневался, что Винсент укладывал людей наповал, он знал, как звучит предсмертный крик человека, которому прострелили голову. Несмотря на точность выстрелов, при каждом новом попадании аристократ лишь досадливо морщился, словно главная цель все время уходила от него. Кровь из губы все не переставала течь. За дымом уже нельзя было разглядеть даже собственных ног, кислорода в воздухе осталось ровно на пару вздохов, но пламя, усмиренное Твинсом, все еще не могло пробиться в зал с чучелами. «Задохнуться или сгореть заживо? Задохнуться или сгореть заживо? Задохнуться или сгореть заживо?» — в удушливом полубреду бормотал Твинс, с каждым новым разом теряя ускользающий смысл повторяемой им фразы. Винсент продолжал стрелять. Когда в обойме кончились патроны, он также неспешно перезарядил ружье и выпустил новую порцию пуль в головы атакующих фанатиков.
Здание библиотеки зашаталось. Должно быть, прогорела одна из несущих стен. Пол стал плыть куда-то вниз, а потолок угрожающе просел. Билл поймал себя на мысли, что даже рад умереть от падения каменного свода, ведь такая перспектива смерти была куда лучше двух других. Стоило еще чуть подождать, и его придавит тяжесть, в глазах на мгновение промелькнет красная пелена, а последним звуком в жизни станет хруст ломающихся костей. «Ты не имеешь права умереть сейчас. И не дашь умереть Винсенту», — как всегда внезапно проснулся в голове голос Уильяма. «Ты не можешь так поступить, когда от главной Цели тебя отделяют всего несколько шагов. Спаси себя и его. Немедленно!» — приказ брата, как удар плети из пятилетнего прошлого. Уильям всегда был в их паре отдающим приказы. И Билл всегда подчинялся. Сейчас его прыти хватило ровно на то, чтобы подскочить с места и оттащить упирающегося Винсента от окна. Тот хрипел и брызгал кровавой слюной, как бесноватый. «Я почти достал его! Я почти достал этого святошу!» — визжал он, но Билл не слушал и не обращал внимания на то, как сильно побледнело лицо «мистера Байрона».
Потолок рухнул. Правильно рассчитав траекторию падения балок и перекрытий, Билл укрылся от них, встав в углу и прижав к себе бьющегося все слабей Винсента. Мужчин только чуть засыпало горячей каменной крошкой, и блаженный свежий воздух наполнил комнату, унося гарь и дым наверх. От свежего кислорода пламя, налегающее на двери, занялось с новой силой, и теперь эта жалкая преграда уже не могла удержать огненный водоворот пожара. Двери буквально сорвало с петель, и огонь ворвался внутрь. Пол под ногами продолжал проседать и уплывать куда-то влево. Твинс вцепился в щуплого очкарика изо всех сил и в следующий миг совершил один из самых безумных поступков в своей жизни. Он побежал по одной из раскаленных балок вверх, на крышу, таща наверх на себе в конец обессилившего от потери крови Винсента. «Твою мать! Ты не должен сдохнуть, сукин сын! Ну, только не сейчас. Мы почти выбрались. Раздери сатана в задницу твою гемофилию!» — орал на него Твинс, не давая терять сознание. Ступням и ладоням Билла было нестерпимо, до крика горячо. Лицо его раскраснелось, волосы слиплись от соленого пота, глаза почти ничего не видели.
Они прорвались на крышу здания. Полыхало все, что только можно, огонь выбивался из всех щелей, все окна изрыгали бушующее пламя. Вечернему туману города не было никакого дела до этой трагедии. Он также безразлично закрывал собою небо и землю, лишь самую малость расступаясь в стороны под напором пламени. «Он не сможет прыгнуть… Расшибется, ублюдок, как пить дать расшибется… Сдохнет от первого же ушиба, гребаный гемофилик. О, срань Господня, что же делать?!»
Крыша здания шаталась еще больше, чем пол на втором этаже. Шансов не было. Со всех сторон подступал огонь, а очкарик все-таки отключился, едва не захлебываясь в собственной крови. И тут произошло чудо. Потом, вспоминая этот момент, Билл пришел к выводу, что тогда не обошлось без участия самого Господа, который не обиделся на упоминание о своих фекалиях, а с чего-то принял это ругательство за молитву. Крыша стала аккуратно и медленно крениться в сторону собора, а не разваливаться окончательно на куски. Она опускала Твинса и Винсента все ближе и ближе к спасительной земле, словно лифтовая платформа. Когда до мостовой оставалось не более пяти футов, Билл взвалил на плечи уже разоренного миллионщика и вместе с ним, без всякого риска для жизни, прыгнул вниз и бросился бежать прочь от каменного особняка. Меньше всего в тот момент ему хотелось быть придавленным очередной рухнувшей стеной. Толпы поджигателей на улице уже не было, но перед одним из окон лежали семь трупов худых, изможденных голодом мужчин. У всех была прострелена голова, и их мозги растекались по камням тошнотворного вида лужами. На каждом из них висел скромненький крестик, что было довольно большой редкостью для Америки тех времен.
«Да уж… будет у доктора Ника сегодня ночью нехилое пополнение. А богатей-то оказался не промах! Совсем не промах! Главное теперь, чтобы на встречу с доктором отправилось именно семь человек, а не восемь». Он опустил Винсента на землю и склонился над ним, осматривая его по-прежнему кровоточащую рану. Вся изысканная одежда была пропитана липкой красной жижей. От ожогов Винсент, в отличие от Билла, каким-то непостижимым образом уберегся, но синюшная бледность губ не оставляла ему никаких шансов. Тут Твинс услышал шаги. К нему приближалось несколько человек, которых он не мог толком рассмотреть из-за тумана и все еще слезившихся от копоти глаз. Наконец из серой мглы вперед вышел мощный, огромный человек в черной рясе. Его череп был гладко выбрит, а широченная окладистая борода придавала сходство скорее с русским православным священником, нежели со святым отцом протестантов. Его глаза были необычайно молоды, несмотря на то, что человеку явно было не меньше сорока с лишним. Ни факелов, ни иного оружия у него в руках не было, только раскрытая Библия и тяжелый стальной крест, которым при желании легко можно было проломить не только стену ереси и язычества, но и череп. Билл повидал на своем веку немало священников, но ни у кого из них не было в глазах и сотой доли той веры, которая светилась во взгляде этого любителя огня. Люди с такими глазами отправляли в шестнадцатом веке на костры шестилетних девочек, уличая тех в сговоре с дьяволом. Люди с такими глазами благословляли крестоносцев на убийства беременных женщин-мусульманок. Люди с такими глазами всегда знали, что делать и кто виноват. Твинс не сомневался ни на секунду, что он видит перед собой преподобного Карла Бернса, главного стража церковной морали в этой позабытой и Богом, и Дьяволом глуши Позади него боязливо толпилась кучка бедняков. Твинс насчитал человек шесть, не больше. По всей видимости, им совсем не нравилось все то, что они совершили, ведомые своим предводителем. В руках шахтеры и фермеры крепко сжимали свое нехитрое оружие: кирки да вилы.
— Богу угодно, чтобы слуга Сатаны покаялся перед смертью. Иначе бы вы никогда не выбрались из дома, — глухо пробасил Бернс. Конечно, именно его голос перекрывал вой пожара, в тот момент, когда Твинс как затравленный волк бегал по залу. — Если на то воля Господа нашего Иисуса и Пресвятой Девы Марии, то так тому и быть. Отойди, чужак, это не твой бой и не твои заботы. Дай же мне завершить то, что мы начали.
— Не смейте подходить к нему! — крикнул Билл. — У меня есть оружие! Еще шаг и я буду стрелять! — конечно, вряд ли Карл купился бы на блеф, но Твинс не мог позволить этому фанатику Огня и Креста убить Винсента, пока еще оставалась хоть какая-то надежда.
— Если хочешь, стреляй. — Бернс купился, но угроза его совершенно не напугала. — Господь оградит своего верного агнца от пуль. Ты спас жизнь человека. И это хорошо, пускай он даже был самым ничтожным из всех людей, каких только носит земля. Но если ты дерзнешь нарушить заповедь «Не убий», то значит, ты такой же слуга дьявола, как и этот малефик. Тогда ничто не спасет тебя от языков пламени, на земле или чуть позже под землей. Отойди от него, сын мой! — священник приближался все ближе, и его массивное тело закрывало от Твинса небо, и так спрятанное в густых клубах горячего дыма и влажного тумана.
— Никакой я тебе не сын, чертов псих! А твоя сраная Богоматерь сосет у собственного сына! — это произвело должный эффект на Бернса, и тот, сменив выражение лица на яростное, ускорил шаг, недвусмысленно занося крест. Биллу ничего не оставалось, как снова крикнуть: — Отойди, или я выстрелю! Убирайся, не видишь, он и так умирает! Я выстрелю, — в последний раз пригрозил Твинс и потянулся к поясу, за которым, разумеется, не было никакого оружия.
Раздался выстрел. Люди Бернса разом разбежались в разные стороны. Карл обернулся и увидел дымящийся ствол шерифа Редлоу, направленный в его сторону. «Служители закона, как всегда, успевают прийти к самому финалу преступления… Боже, спасибо тебе за второе за сегодняшний вечер чудо. И я вовсе не серьезно все это про твою мать… Никогда бы не подумал, что буду так рад видеть рожу Стивена!» — Твинс чуть не плакал от счастья и облегчения.
— Преподобный Бернс, оставайтесь на месте. Еще шаг, и я буду стрелять. Уж я не блефую и стреляю один раз, но точно, вы сами знаете, — Стивен подошел ближе, и Билл поразился тому, насколько же они были с Карлом похожи. Оба рослые, крепкие, мускулистые, как сельские кузнецы, оба с головы до пят завернутые в черное… И оба были искренне противны Твинсу с первой же минуты знакомства.
Вдруг вздрогнул Винсент и, с огромным трудом разомкнув глаза, сипло прошептал Биллу «пу..пус..пусть…ис..целит… бернс…», затем его веки снова сомкнулись. У Твинса не было времени на раздумья.
— Винсент просит, чтобы преподобный исцелил его, — быстро сказал он представителям власти мирской и духовной. — Пожалуйста! И он говорит, что отрекается от всего, что сделал… — добавил уже от себя Билл.
Шериф Редлоу сосредоточенно жевал соломинку, а Бернс недоверчиво покосился на Твинса.
— Чужак, ты не врешь? Твои уста только что изрыгали богопротивные проклятия, в тебя, верно, вселился бес! Как я могу верить тебе? — бас звучал холодно, но все же с ноткой заинтересованности. — Хотя, конечно, и сказано, что один раскаявшийся грешник дороже ста праведников, но как мне решится на явления чуда Христова для спасения слуги Сатаны?
— Очень просто, — Стивен взвел курок. — Я сейчас сосчитаю до десяти, и если через это время он останется без сознания, я прострелю тебе башку за попытку сопротивления властям. Время пошло! Раз… Два… — очевидно, аргументы шерифа подействовали на преподобного сильнее, чем арифметические выкладки из Святого Писания, и он подошел к Винсенту, отложив крест и книгу и возложив руки на его лицо.
«Даже к чудесам можно привыкнуть. Когда Господь являет свою милость в третий раз за час, это уже не так удивительно», — отстранено рассуждал вымотавшийся Твинс, которого вдруг сильно стала донимать тупая боль обожженных ног, рук и лица. Не было вспышек яркого света. Не было вылетающих из тела злых демонов. Не было ангелов, спустившихся с небес… Просто кровь внезапно перестала вытекать из маленькой, безобидной, но такой опасной для гемофилика ранки. На этом исцеление не закончилось. Лицо Винсента стало на глазах наполняться жизнью, розоветь, и вот он уже открыл глаза, а на его губах вновь заиграла улыбка. Он без посторонней помощи поднялся, огляделся вокруг, размял затекшее тело и, весело подмигнув Биллу, рассмеялся:
— Я же говорил, что сегодня не день моей смерти!
— Зато последний день в этом городе, — прервал его смех шериф. — Мне надоело очень многое. Мне надоела эта чума. Мне надоел твой бизнес. Мне надоел этот балаган, и я нашел верный способ его устранить, — он хрипло выплевывал слова, не собираясь опускать пистолета, и держал под прицелом уже не только священника, но и Винсента. — Нужно устранить все странное, а уж чего-чего, а этого в Сайлент Хилле накопилось предостаточно. Первым город покинешь ты со своим гребаным товаром, Винсент. Прямо сейчас. Катись к черту, я не желаю больше видеть твою вечно молодую и вечно ухмыляющуюся рожу. Когда ты только приехал в город, я был младше тебя на несколько лет, и не думай, что для всех незаметно твое ну слишком уж медленное старение. Такому молодому и везучему, тебе, наверное, не составит труда пересечь болота и покинуть эти края. Лошадь я не дам, у тебя еще своих с полдюжины в городских конюшнях. Денег, уж извини, тоже, только не начинай заливать, что ты теперь сиротинушка без крыши над головой, я не настолько глуп.
— Ха! Да ты, никак, спятил, друг мой Стивен. Я уйду, но что мне стоит поговорить кое-с-кеми и организовать в этом городке внеочередную ревизию на предмет незаконного оборота кой-чего? — Винсент явно опешил от столь резкой смены настроений шерифа.
— Эта дрянь уйдет вместе с тобой, и тебе это известно. Если ты не уйдешь, я прошибу тебя насквозь прямо сейчас, и никакое хваленое везение тебя не спасет. В конце концов, имею право, передо мной стоит человек, только что застреливший семерых жителей города! Помни, юноша, я дал тебе шанс. — Винсент молчал. Затем перевел взгляд на Билла.
— Что ж… Я так полагаю, можно считать, что мы договорились? Иначе, зачем бы ты меня вытаскивал из пожара, рискуя собственной шкурой? — снова хитрая улыбка. Этого лиса нельзя было пронять ничем.
— Да, я принимаю все условия… — кивнул Твинс.
— Тогда вот тебе вся информация, — не стесняясь пистолета Стивена, Винсент вытащил из внутреннего кармана жилетки перепачканный кровью запечатанный конверт и протянул его Биллу. Тот чуть не взвыл, когда понял, что все это безумство с беготней по крышам было проделано зря, и что можно было всего лишь обыскать в нужный момент одежду богача, да и бросить его в полыхающей библиотеке. Он уже хотел было взять конверт, но Винсент ловко отдернул руку.
— Не так быстро. У меня тоже должны быть некоторые гарантии. Поклянись, что не откроешь его до завтра и что исполнишь свою часть сделки. Не бойся, Шатерхенд никуда не денется, он не сможет убежать. — «Этот гнус еще смеет ставить свои условия! Это после того, как я вытащил его задницу из самого Ада!» Билл нетерпеливо кинулся на Винсента, но его остановил резкий жест шерифа и направленный на его голову ствол.
— Клянись памятью брата, и я буду в тебе уверен. — "Черт возьми, этот лукавый хлюпик знал, чем меня можно пронять", — выругался мысленно Твинс. Не желая затягивать эту и без того нелегкую сцену, Билл тихо процедил сквозь зубы, что "клянется памятью брата Уильяма", и наконец сжал в руках желанный бумажный квадратик, в котором сейчас сосредоточилась вся его никчемная жизнь.
— Отлично! Со сделками покончено. Теперь катись на все четыре стороны, — Стивен не желал больше ждать. Винсент отвесил всем присутствующим шутовской поклон и скрылся в тумане.
— Теперь вы, преподобный… — ствол переместился в сторону Карла, и Твинс ужаснулся, когда перевел взгляд на священника и понял, что за все время теплого прощания с Винсентом тот тихо хлестал себя по спине непонятно откуда взявшийся плеткой-семихвосткой и сквозь зубы каялся в своих грехах и слабости. Бока его рясы были вся изорваны в клочья, и как это Билл раньше не заметил?
— Священник, лечащий прокаженных аки Иисус, вещь тоже довольно-таки… Да перестаньте же вы, смотреть тошно!… странная. Но вас я прогнать не могу. Когда уйдет Винсент со своим маленьким делом, люди могут испугаться столь резкому изменению вещей, и их нужно будет успокаивать и смирять. Для этого вы мне и нужны. Хотя знайте, что я без труда мог бы отправить вас на виселицу на вполне законных основаниях, прямо сейчас, за совершение поджога. Только не надо мне говорить, что эта молния с небес ударила, символизируя кару Божью. Теперь уходите, мне нужно поговорить с бродягой, — Бернс кивнул и пошел в противоположную Винсенту сторону. Видимо его ждала месса в соборе, где, снявши с себя обязанности воина божьего, он будет мирно гладить детей по головке и утешать сирых и убогих. Билл долго провожал его взглядом, поражаясь, как эти две крайности преспокойно уживались в одной душе.
— Ну и, наконец, мистер Твинс. Вы тоже убирайтесь. Забирайте свой конверт, я даже знать не хочу, что в нем, хотя и догадываюсь, что вы такой же лопух, как и все, собирающийся подсесть на зелье. Удачи вам в этом, но только не засоряйте больше своим присутствием Сайлент Хилл.
— А какая же странность во мне? Каково мое преступление? Я, по-моему, только и делаю, что вытаскиваю разных людей из всяких передряг. Вначале Гудбой, теперь вот Винсент… — Биллу нравилось желание шерифа навести в этом дурдоме порядок, но он, как ни старался, не находил за собой никакой вины.
— Заткнись, щенок! — рявкнул шериф даже слишком громко. — Не стоит умничать. Мне плевать, будь ты хоть самим святым из ангелов, хотя по тебе и видно, что это совсем не так. Так вот, мне не нравятся чужаки в этом городе. Особенно в такое смутное время. Мне не нравится, что ты, как затычка под каждую бочку, встреваешь во всякие дурные дела, пробыв тут меньше суток. И, наконец, мне не нравится, что ты, похоже, уже слишком много знаешь. Я бы пристрелил тебя только за это, но сегодня я необычайно добр и позволю тебе утащить свою задницу отсюда в течение часа.
— Тогда верните мне хотя бы мое оружие и дайте лошадь! Как я пойду через топи? У вас ведь там индейцы, беглые каторжники и еще целая вооруженная банда, не говоря уже о просто болотных тварях.
— Размечтался, сынок! — смеяться шериф не умел, мог разве что гнусно скалиться, обнажая кривые желтые зубы. — Я разве не ясно объяснил, что мне на тебя плевать совершенно? Не уйдешь, я тебя пристрелю, когда досчитаю до десяти. Раз… Два… три…
— Тогда я просто не уйду, — сказал, Билл. Впервые в жизни сказал, а не подумал, голосом Уильяма.
— Четыре…пять… шесть… — глаза Стивена словно говорили: «Парень, не дури! Я правда выстрелю, и рука моя не дрогнет. Уходи, пока цел...» Руки же его просто точнее наводили пистолет.
— Семь… восемь… Девять… — Билл собрал все оставшиеся за этот безумный день, самый долгий день в его жизни силы, чтобы отпрыгнуть в сторону и дать деру, но внутренне он был готов и к тому, что шериф не промажет…
— Ну и дурак же ты! Деся…
— Стой, Стивен! — спокойно произнесла Дженнифер Кэрролл, бесшумно выйдя из тумана и опустив ладонь на пистолет.
Глава 8. Колесница

— Какого черта? — шериф чуть не захлебывался от негодования. Для него вопрос о смерти чужака был уже решен. Но он почему-то не спешил убрать руку женщины с оружия, хотя вырвать пистолет и привести приговор в исполнение для него не составило бы никакого труда.
— Я выбираю его… — Холодные глаза Дженнифер не выражали никаких эмоций. Она даже не смотрела в сторону Твинса. «Бежать! Пока они тут будут разбираться надо бежать отсюда к черту! А лучше подскочить к Редлоу и вмазать хорошенько ему в челюсть, как я и планировал!» — лихорадочно носились в голове у Билла мятежные мысли. Но он произносил их своим внутренним голосом, а не голосом брата. Поэтому он им не доверял и продолжал стоять, безучастно наблюдая за разворачивающейся на его глазах сценой.
— Что??? Зачем? Он же чужак! Совсем чужой нам, городу, тебе, наконец! Он тут всего сутки, а ты выбираешь его? — шериф уже опустил ствол пистолета и теперь был вовсе не грозным хозяином Закона и Быстрого Суда, а всего лишь запутавшимся подростком, столько было робости и невыразимой обиды в его грубом голосе. Он смотрел на Дженнифер со странной смесью восхищения, ненависти и… мольбы… Как смотрит муж на любимую жену, внезапно узнав о ее измене.
— Ты обещал, — спокойно проговорила она, выдержав этот взгляд. Лед ее глаз стал лишь холодней, жалкий лепет грубого убийцы-законника не был способен его растопить. — Ты обещал мне это, а я знаю, что ты слов на ветер не бросаешь, Стивен. Я выбираю его, — повторив эту фразу, женщина повернулась к шерифу спиной и направилась к Биллу. В ее руках Твинс успел заметить какой-то блеск. Это были два золотых кольца.
«Он все равно застрелит. Сейчас, когда она отвернулась, он возьмет и грохнет нас обоих, этот чертов псих! С него станется! Все в этом городе давно уже спятили и без помощи какой-то там белой клаудии…» — холодная струйка пота начала стекать у Твинса по спине. В который раз за день он приготовился к смерти. На этот раз она воплотилась в человека со звездой шерифа и черной широкополой шляпой, скрывающей от посторонних глаз изрытую шрамами лысину.
Но Редлоу не выстрелил. Он терпеливо ждал, пока Дженнифер надела кольцо на Билла, который в один момент утратил способность что-либо понимать, действовать или задавать вопросы. Его рука не поднялась на призыв женщины «одеть это, да побыстрее». Твинс чувствовал себя тряпичной куклой, которой тешили себя дети, не удосужившись объяснить ей правила игры. Дженнифер надела кольца сама. Одно ему, одно себе. Точно на безымянные пальцы правых рук.
— Полагаю, в сложившейся ситуации можно обойтись без обязательной церемонии, присутствия родителей, поцелуя и прочего дерьма… — слышать столь неблагозвучные слова от прекрасных девушек Биллу доводилось. Но никогда они не резали его слух, так сильно. По-прежнему не обращая ни малейшего внимания на Твинса, Дженнифер подняла его руку и свою и, указав на кольца, обратилась к Стивену. — Теперь делай то, что ты должен. Объявляй. «Властью, данной мне народом этого штата, и бла—бла—бла…» Ну! Это единственная обязательная формальность. Ты обещал, а к помощи преподобного Бернса я обращаться не буду, сам понимаешь. Давай же! Я все еще жду…
— …Объявляю… Не проси меня произнести больше… — после мучительно долгого молчания, наконец, сказал шериф. Можно было заметить, как с каждым вздохом его глаза становились все тускней и тускней, и очень быстро его взор прирожденного хищника заволокла мутная пелена глаз мертвой рыбы. Он переминался с ноги на ногу, словно желая еще что-то изменить, обратить время вспять… Но смирение и покорность все больше охватывало его фигуру. Он разом сник, опустил плечи и голову, трясущимися руками поднял воротник куртки, и на какое-то мгновение Биллу стало даже жалко этого человека, минуту назад собиравшегося его пристрелить, а теперь выглядевшего не лучше побитой бродячей собаки.
— Это еще не все, — наконец позволил себе вставить слово Твинс. «Если уж ситуация стала настолько абсурдной, то почему бы не извлечь из нее выгоду?» — Отдайте мой револьвер. Он мне очень скоро понадобится.
Ничем не разбавленная злость оживила шерифа. Он снова стал грозным, но Дженнифер было достаточно только кивнуть и сказать одно слово, чтобы вновь усмирить его бушующий нрав:
— Да…
Непонятно как свалившаяся на Твинса победа сделала свое дело. Шериф проиграл на всех фронтах, и лишь досадливо поморщился, доставая из-за пазухи кольт и бросая его на мостовую к ногам Билла. Револьвер весело звякнул о камни, и душа Твинса наполнилась светлой радостью ребенка, которому, наконец, вернули любимую игрушку. Наклоняясь за ним, он отчего-то он нисколько не сомневался, что кольт все это время находился там же, где Билл его и оставил: за пазухой у Редлоу.
— Теперь пошли отсюда. Тебе нужно где-то провести эту ночь, — Дженнифер снова даже не удосужилась посмотреть на человека, которого она только что спасла от верной смерти. Даже обращение прозвучало как-то очень обидно, словно Билл был не человеком, а вещью или, того хуже, негром-рабом. Шериф развернулся и быстро исчез в тумане. Никому уже не нужное здание библиотеки продолжало гореть за спиной.
— А как же огонь? Вдруг он перекинется на другие дома? Надо же что-то сделать? — Твинс так поразился всему происходящему, что даже ненадолго забыл о пожаре.
— Ничего делать не надо. Ближе всего к библиотеке только церковь, а уж она не загорится, поверь мне. Там просто нечему гореть. А такого сильного ветра, чтобы огонь перекинулся на другие улицы, в этих местах не бывает. Тут всегда абсолютный штиль… — Дженнифер уже куда-то уходила, оставляя Билла наедине с горящим особняком.
— Но… Но мы же не оставим этот пожар просто так, ведь правда? — он оглянулся и поразился тому, насколько же грандиозно смотрелся укутанный пламенем каменный остов особняка. Съехавшая набок крыша придавала библиотеке сходство с котлом, вместо похлебки в котором готовилось пламя. Уродливые фигурки химер и горгулий на стенах трескались от жара, а огромная входная дверь, больше напоминающая ворота, была гостеприимно распахнута настежь, словно приглашая гостей на экскурсию по преисподней. «Они ничего не будут с этим делать!» — с ужасом понял Твинс. «Все жители забьются в свои тесные комнатушки и будут смотреть на это сошествие небесного пламени на грешный дом со смешанным чувством ликования и горя, как смотрят все рабы на смерть своего хозяина. Они завидовали роскоши Винсента. Они каждый день думали о том, как бы его убить или ограбить. Но они все будут надеяться, что он выжил в этом аду. Что хозяин жив и вернется, когда они устанут от своей свободы и станут молить небо о сладких и дурманящих кандалах. Ни в одном другом, самом паршивом городе в этой самой паршивой на свете стране, не найдется еще таких людей, который бы сидели у окна и смотрели на пожар, попивая дешевое грязное виски и обмениваясь последними слухами». Билл заспешил вслед уходящей Дженнифер Кэрролл. «Снова я бегу за ней, хотя в жизни не бегал за юбками! Что же произошло между ней и шерифом?» — Твинс на ходу рассматривал свою руку с этой новой золотой деталью на безымянном пальце, которая жутко его раздражала, но он пока не решился выкинуть эту безделицу. Вдруг его осенило. «Мы же обменялись кольцами! «Властью данной мне…» «Объявляю…» Да эта госпожа вдовушка никак меня захомутала!» Непонятно как он сразу не догадался, видимо сказалось обилие впечатлений, от которых мозг уже не мог работать в прежнем ритме. Догнав Дженнифер, Билл, отойдя от шока и постоянно оглядываясь на полыхающее, освещающее весь город марево, кинулся расспрашивать ее о произошедшем.
— Миссис Кэрролл, я не понимаю, вы что, с этого момента можете называться миссис Твинс? — глупый вопрос, но не глупее всего происходящего в этих местах.
— Да, но я скорее предпочту оставить фамилию бывшего мужа. В конце концов, мы прожили вместе немало лет, — она отвечала, не сбавляя шаг, и Билла уже начинала раздражать ее манера кидаться ответами, даже не смотря в его сторону.
— Но зачем?
— А вы предпочли бы умереть, мистер Крутой Парень? Не слишком почетная смерть, для такого сорвиголовы как вы… — Она улыбнулась. Так холодно… И так красиво… Твинса вновь начала одолевать похоть, и он всерьез задумался о том, что скоро будет исполнять свой супружеский долг. «Не торопись, Крутой Парень. Вдруг у нее там зубы? А что, в городе, где разгуливает псих с ружьем, где врач живет в морге, шериф стреляет людей на улице, а священник-пироман лечит раны прикосновением, видимо, возможно все», — Билл поморщился от голоса брата где-то в глубине сознания. Иногда он просыпался совершенно не к месту.
— А почему Редлоу отпустил меня?
— Это очень долгая история… Вы чем-то недовольны?
— Вовсе нет… Но я хочу понять!
— В этом городе не так много красивых женщин. И не так много видных мужчин. — Она все также не смотрела на него, а он не мог и на мгновение оторвать от нее взгляд. «До чего же все-таки хороша… Эти глаза, тело, руки. Как мраморная статуя… Эти волосы… Черный водопад… Почему при первой нашей встречи она одела этот дурацкий платок?» — А известно, что бывает, когда в такой город приезжает красивая женщина... Она, если кончено совсем не дура и не пуританка, что, в общем-то, одно и то же, начинает «пробовать» всех видных мужчин на вкус, извлекая из этого максимум выгоды и удовольствия. Когда же все видные мужи уже готовы вцепится друг другу в глотки, как это обычно и делают примитивные самцы, она быстренько выпрыгивает замуж за первого попавшегося простачка. В моем случае им оказался мистер Джон Керол, начальник наших шахт, главный по разработке. Когда же муж умирает самцы снова поднимаются и заявляют о своих правах… Глупые мужчины, неспособные думать, когда у них встает… Ха! Бог дал вам слишком мало крови, поэтому и мозг и член не могут работать одновременно! – ее циничность ранила Твинса. Особенно когда он понимал, что все что она говорит чистая правда. И не нужно было стесняться называть вещи своими именами. Он все понимал, но не мог слышать такое из ее уст. Они шли по таким же пустынным улицам, а полыхающая библиотека была уже едва различима в этом невыносимом, Тумане, разъедающим душу, как слабая кислота. Дженифер продолжала рассказ. – А потом Они снова пробуют Ее. Она выкачивает все что может из Них… И наступает день, когда она уже не может продолжать этот балаган дальше и обещает, что скоро выберет одного из Них и будет ему верной женой, взяв перед этим обещание со всех, что ее выбор не будет оспариваться и ее мужа никто и пальцем не тронет. Самцы ненадолго успокаиваются, и каждый в тайне надеется, что выбор падет именно на него. И Она выбирает. Выбирает чужака, который на следующий же день уйдет, избавив Ее и Город от лишних проблем. Вот такая вот история.
- Но вы же не просто выбрали меня… Вы спасли мне жизнь! Почему? Чем я это заслужил?
- В этом месте и так слишком много смертей. Слишком уж много всего необратимого… - и капельки, маленькие капельки слез, застрявшие у нее где-то между ресниц. Такие как она никогда не будут рыдать или реветь, но в ее самой маленькой слезинке горя и разочарования всегда больше, чем во всех вымоченных соленой водой и соплями безразмерных носовых платках «барышень».
- Я так и не сказал вам спасибо…
- Оставьте его себе. Это очередная сделка, примерно как то, что предложил вам Винсент… Не знаю что у вас в конверте, но думаю, вы все же получили, то зачем пришли, - Билл уже успел позабыть о письме. Теперь же вспомнив о нем. Он клял последними словами этого торгаша Винсента, за дурацкие условия сделки. Несмотря на то, что он не посмел бы открыть его до завтрашнего утра, оно грело его своим присутствием во внутреннем кармане куртки.
- Как вы узнали, что мне нужна помощь? Вы ведь были не близко от библиотеки, как я понимаю…
- Дело в том, что я одна из немногих жителей этого Города, которым интересно еще хоть что-нибудь помимо Белой Клаудии. А когда возникает пожар, высотою до неба и ты, видя его из окна, понимаешь, что горит либо церковь, либо библиотека, это что-то да значит. Я стояла в тумане, чуть поодаль и застала почти весь ваш милый разговор с преподобным, а затем со Стивеном. Никто меня не заметил, кроме Бернса… Это ничтожество наверное чувствует меня по запаху. Видели как он достал плетку? Он всегда так делает, когда чует меня. Один из немногих, решающих что-то тут личностей, которому не довелось меня «попробовать». Он протестант, но отчего-то придерживается целибата… У него между ног давно уже защит коростыль! Видели бы вы как он смотрит иногда на детей в церкви… Впрочем он никогда не посмеет ибо его Вера сильнее его похоти. Хотя эта же Вера не мешает ему ненавидеть меня всем сердцем.
- Кстати о нем… А как он… исцеляет? И Винсент! Вы же наверняка были в тесных отношениях с Винсентом, как он остается молодым?
- Бернс верит. Действительно верит. Как написано в ИХ - она с неприязнью выделила это слово - Священном Писании «вера с горчичное зерно, может сдвинуть гору». Так вот у него эта вера есть. А наш Город имеет свойство подчиняться Вере и Искренним Желаниям людей. Только вот люди редко сами понимают, во что верят и чего хотят. Винсент… Ну про него ходили слухи, что он еще в Европе продал душу Дьяволу за вечную молодость. Наверное, чушь. Таким его сделал Город. Он просто боится смерти, больше всех людей на Земле. Даже не смерти, а старости. Он честолюбив, очень самовлюблен и ему есть, что терять в этом мире.
- Раз уж вы мне поведали о Городских чудесах, может скажете, чем вы все-таки занимались с этими мелками? - они подходили к небольшому ничем не примечательному домику, во дворе которого не рос ни один сорняк. «Мертвая земля… Такая же мертвая как и ее сердце» - подумал Билл.
- Расскажу вам об позже… Сейчас вам достаточно знать только одно. Я медиум. То что вашей грубой стране именуется гадалкой, – подумав, добавила она. Ее глаза уже больше не слезились, они высыхали так быстро, что Твинс всерьез сомневался, а не померещилась ли ему в тумане эта случайно пробившаяся сквозь лед капелька воды. – Мы с братом совсем разные. Он увлекался наукой, а я эзотерикой. Он рационалист, практик, а я же вольная исследовательница того, что находится над всяким разумом и практикой. Мы всегда ходили в разные кружки. Впрочем, бежали мы из страны, за его проделки. Вам ведь известно, какого это иметь брата. Он всегда будет отличаться от вас так сильно, что порой задумываешься, а как мы могли выйти из одной утробы – она поднималась по лестнице к двери, и Твинс ожидал, что за ней будет комната такая же холодная, как эта Северная Принцесса. Но когда она отворила дверь, он вздохнул с огромным облегчением – ведь это был первый нормальный дом, который он увидел в этом Городе. Не жилище изгоя или дворец короля, а просто уютный американский дом, с типичными стульями, столами, тумбочками, потертыми обоями и дешевыми картинками местных умельцев на стенах.
- Да… - он немного подождал, перед тем как войти. – Я понимаю. Мы тоже были разными. Мой брат всегда принимал решения, а я действовал и общался с людьми. Говорят у близнецов всегда так…
- Какая глупость, - она стояла к нему спиной и задумчиво разглядывала кольцо одетое на безымянный палец. – Решения человек должен принимать за себя только сам, ведь это единственная вещь, которая и делает его Человеком.
А затем она повернулась. Он только успел снять куртку, когда был поражен словно молнией ее восхитительным взглядом, впервые направленным в его сторону. Она словно чего-то ждала. Не просила… Нет. Просто ожидала. А затем подошла и без лишних слов поцеловала Твинса в губы… Лед и Пламень… Сколько Льда и Пламени было в ее поцелуе… Он был счастлив. Они торопливо срывали с себя одежду, и она совсем с неженской силой тащила его к кровати. Словно уносясь от всех этих глупостей, бед и проблем на огромной колеснице, в которую были запряжены две лошадки – холодное Желание и огненная Страсть… Город, Чудеса, Шатерхенд, Психи и Наркоманы – все это было так далеко… Лед и Пламень… А потом было хорошо. Так хорошо, как Твинс даже представить себе не мог. Как он не ощущал этого, даже в самых сокровенных мечтах. Но когда они разъединились, он снова заметил эту слезу, которая оставляла шрамы не только на ее сердце, но и на его. Теперь он понимал, что кроме мести, в его душе поселилось еще одно давно забытое чувство. То с которым ему никогда не было по пути…. Любовь.
Он не стал ее спрашивать о слезах. Он знал, что не поможет. Просто уснул, хотя и говорил, что разучится спать. Но сейчас так было надо. Дженифер лежала у него на груди, а он спал.
Когда Твинс открыл глаза, ее уже не было рядом. А, вместо уютных, привычных глазу американца обоев, его окружала черная ржавая бездна, из которой к нему приближалось, что-то страшное и огромное.
И он услышал детский плач.
Глава 9. Сила

«Опять сон… Как тогда, на заднем дворе морга. Интересно, чем меня порадует Сайлент Хилл на этот раз?» — Твинс нисколько не сомневался в связи города обрушившимся на него потоком причудливых и гротескных, и в то же самое время чертовски реальных кошмаров. Так же, как не сомневался в том, что этот, второй по счету, кошмар будет не последним. Поднявшись с удобной, мягкой, застеленной чистыми простынями кровати Дженнифер, Билл принялся осматривать ту ипостась ада, в которую угодил на этот раз. В том, что он снова попал в ад, Твинс понял почти сразу. Кровать стояла у бесконечно высокой ржавой металлической стены, посреди столба яркого и чистого света, с трех сторон окруженная живой темнотой. Он разглядел в ней тысячи скрюченных рук и уродливых, нечеловеческих лиц, тянувшихся к нему в бессильной злобе и ярости. «Оставьте эти фокусы, господа падшие демоны… Второй раз один и тот же номер у вас не пройдет», — спокойно рассуждал Билл, всматриваясь в эту мрачную оргию ужаса. Ожоги, оставшиеся на руках и лице после спасения Винсента, вопреки всякой логике оставались с Твинсом и в его сне. Они гноились и при каждом движении отзывались невыносимой, словно выворачивающей нутро наизнанку болью.
Где-то в глубине этой тьмы тихо и обречено плакал ребенок… Один… Потерявшийся или брошенный… Ребенок, бродивший во тьме среди бесформенных теней и оскалившихся голодных чудовищ. Твинсу стало страшно. На этот раз он боялся не за себя…
«Какого черта? Почему я должен переживать за кого-то в этой тьме? Наверняка он попал туда не случайно. Значит там ему самое место!» — раздался в голове как всегда жестокий и сильный голос брата. Но Билл не стал его слушать. Он пытался понять, из какой именно части тьмы доносятся приглушенные всхлипывания. А темнота в ответ слушала дыхание и биение сердца Билла. Демоны не сводили с него глаз, ожидая, когда же человек решится на безумный шаг в сторону от спасительного света. «Ты ведь не пойдешь туда? Что ты там забыл? Ты ведь понимаешь, что можешь умереть. Просто сдохнуть как те чумные… От ужаса… Эти сны отличаются от обычных, и ты это знаешь. Зачем рисковать, если ты еще не выполнил того, ради чего пришел в этот город? Останься!» — уже не в первый раз Уильям приказывал Биллу делать то, что ему не нравилось. И он почти был готов безропотно подчиниться. Он и вправду боялся умереть во сне. Боялся умереть раньше, чем свершит свою Месть. Но тут ржавая стена позади него содрогнулась от мощного удара. Боль в гноящихся ожогах усилилась. Раздался еще удар, и казавшаяся несокрушимой стена сильно погнулась изнутри. Кто-то или что-то хотело проникнуть сюда. И Билл чувствовал… Знал…что этому, в отличие от картонных бестелесных чудовищ тьмы, свет не будет мешать. Удары продолжались. Они становились все сильней, и на стене уже наметились трещины. Тихий плач ребенка сменился на рыдания, полные страха и боли. Твинс стоял на месте, не понимая, кому верить — внезапно замолчавшему Уильяму или собственному страху. Все решил тонкий детский крик, утонувший в утробном рычании демонов ночи.
И он сделал шаг… Бесы, тянувшие руки из темноты, радостно взвыли.
Мир разом потерял остатки цвета. Его окутала непроглядная чернота, та самая предвечная тьма, в которой носился сам творец до создания всего сущего. Страшные, невообразимые создания блуждали в ней, ужасающие в своей хаотичной дисгармонии со всем, что когда-либо доводилось Биллу видеть. Разглядеть толком он их не мог, просто ему под руку попадались то дрожащие склизкие щупальца, то шевелящаяся, живая шерсть, то шершавые, сухие, похожие на наждак языки. Ароматы, исходящие от существ, были настолько отвратительны, что даже дом доктора Ника почитался бы здесь за лавку парфюмера. Монстры тыкались в него своими мордами, теребили саднившие ожоги, хватали за ноги, кололи кожу игольчатыми панцирями, но отчего-то не спешили разорвать Твинса в клочья, хотя могли бы сделать это при желании в любой момент. Им нравился его страх, так быстро вернувшийся, когда был сделан первый шаг во тьму. Первый шаг на их территорию. Билл прорывался вперед через необъятное море тел, через скопление невидимых лиц и конечностей, с трудом отбрасывая от себя некоторых особо наглых жителей преисподней. Их огромное количество просто не укладывалось ни в какие рамки. По его босым ногам маршировали мириады лапок насекомообразных существ, и их назойливое шуршание сливалось с рычанием и воем более крупных монстров в психоделическую какофонию. Удары за спиной у Твинса продолжали раздаваться, тьма не смогла поглотить этот звук, а ребенок уже почти сорвал голос в бессловесной мольбе о помощи. «Сейчас! Сейчас! Я иду! Я здесь!» — пытался кричать Билл, пробивая себе дорогу вперед… Вперед ли? Здесь вообще не было никаких ориентиров, кроме оставленной далеко позади кровати, стены и света. Теперь вернуться назад уже было невозможно. Билла уносила в неизвестном направлении сила постоянного движения, помноженная на тысячи уродливых тел. Ребенок все не унимался, а нечто из-за ржавой стены уже вырвалось во тьму, наполнив воздух сотрясающим основы мира лязганьем. «Прекратите! Пусть это все прекратиться! Я хочу проснуться, этот кошмар сводит меня с ума!» — обращался Твинс к монстрам, к проломившему стену существу, к голосу во тьме. «А разве ты уже не сошел с ума? Это ли не безумие: уйти от света в аду?» — зло рассмеялся Уильям. «Иди к черту!» — заорал на него Билл. Ему показалось, что лицо брата… его собственное лицо… мелькнуло во тьме среди этих порождений бездны. «Ты теперь станешь одним из них», — Уильям непонятно как смог осветить разом всю эту тьму каким-то серым мерцанием, и Билл чуть не упал с ног, содрогнувшись от открывшейся его взору масштабной картины.
На сколько хватало глаз, вокруг раскинулся ужас, воплотившийся в тысяче форм. Где-то брели облепленные этим ужасом истерзанные, изможденные люди, которые были не в силах даже кричать, потому что сама Тьма густой вязкой жижей заполнила их рты и пустые глаза. Монстры уже не церемонились с ними и на ходу вырывали из их тел сочные куски мяса. Некоторые из них падали, и их тут же накрывала мощная лавина кошмарных созданий, описать которые Билл просто не мог, ибо ему не хватало для этого слов. От разорванной в кривые клочья ржавой стены к нему направлялся исполин, словно собранный, сплавленный из кусков железа. Такой же ржавый и безграничный, как и стена, его породившая. Он рос, и с каждым мгновением его поступь становилась все тяжелее, а шаги все больше. Хватая огромными, остро зазубренными лапищами без разбору и людей, и тварей, он в мгновение ока перемалывал несчастных в какой-то ком черного мяса и втирал эту плоть в свое тело, становясь все больше и тяжелей. Монстры сами тянулись к его смертельным лезвиям, люди пытались убежать, но он неизбежно настигал всех и каждого и двигался в сторону Билла. «Убери это!!! Уильям, пожалуйста!!! Закрой!!!» «А тебе станет лучше, если ты укутаешься в спасительное неведение и слепоту? Что от этого измениться? Неужели ты так и не понял, какую непоправимую ошибку ты совершил, уйдя из круга света? Этот гигант не всесилен, и даже он не смог бы там, в твоем свете до тебя добраться… Ты же пошел на поводу у этого крика. Шагнул в пропасть сам! Глупый, сопливый слабак!» Билл не мог этого слышать. Не мог смотреть. Ожоги болели все сильней, по мере приближения Ржавого Левиафана. Но детский крик, этот спасительный детский крик в тот момент раздался совсем рядом, и Твинс бросился в его сторону. Чтобы не видеть демонов и куда более жутких обреченных грешников, он плотно зажмурил глаза, и пробивался к ребенку также как и раньше. Только на ощупь, только на слух.
А тяжелые шаги огромных железных ног были все ближе и ближе. «Беги, кролик! Ты всегда был трусом, трусом и помрешь! Но ты нужен нам, поэтому слушайся меня, если хочешь выжить», — это снова Уильям. Уильям, прятавшийся где-то здесь среди людей… Или среди чудовищ. «Левей… левей… Да, вот так. Теперь направо. Не сбавляй темп!» — Уильям стал не только волей Билла, но и на какое-то время и его глазами. Открыть же свои еще раз Твинс не согласился бы и за все богатства Форт-Нокса. Кричащий малыш… Твинс чувствовал, что только рядом с ним он мог бы обрести хотя бы надежду на спасение. Вдруг его руки натолкнулись на что-то металлическое…
Шаги позади резко прекратились, а все отвратные твари разом забились поглубже в свои норы. Билл заставил себя открыть глаза. Он снова был в круге света, вокруг простиралась тьма, а серое мерцание, насланное на нее братом, рассеялось. В середине круга сидела закованная в цепи девушка. Твинс не сразу понял, что именно ее плач и крики он принял за детские. Ей и вправду было совсем немного лет, не больше шестнадцати, но на ее красивом лице было столько страдания и боли, что хватило бы на девять жизней вперед. Она была чем-то неуловимо похожа на Дженнифер. Та же особая, «северная» красота, те же темные волосы. Вот только в заплаканных глазах вместо льда растеклась тягучая боль. Возможно, это и была сама Кэрролл, только внезапно резко помолодевшая… и постаревшая… одновременно. Ее красивое и опрятное платье было заляпано кровью, руки и ноги были перетянуты цепями так туго, что на бархатной коже выступали уродливые синяки, а на голове возвышалась целая конструкция в полфута высотой из металлических трубок, буквально вживленных в нежную плоть. Она больше не плакала и не кричала, лишь удивленно смотрела на прошедшего все девять кругов ада Билла. Но даже сильное удивление не могло перечеркнуть отпечаток той сильной боли, въевшийся в глубину ее взгляда.
— А?… — спросила она, чистым, но совранным от долгих криков голоском. Билл не знал, что ответить… Он был просто рад тому, что в его кошмаре нашлось место женщине, которую он любил, пусть и в несколько ином воплощении.
— Я не Дженнифер! — перебила спокойные мысли Твинса девушка. — Я Анжелика… А кто ты?
— Я Билл, — Твинс не имел ни малейшего желания выяснять, как эта юная красавица узнала о его мыслях. В конце концов, это был всего лишь сон. Пусть кошмарный и чертовски реальный, но сон.
— Это… Настоящее? То, что вокруг нас, это настоящее? Это здесь и сейчас? — спросила она, и в ее темных глазах на секунду зажглась надежда, чтобы тут же потонуть в снова навернувшихся слезах.
— Нет… Это сон. Извини, это не здесь и, наверное, вовсе даже не сейчас, — Билл устало опустился на землю. Когда он смотрел на эту узницу тьмы, боль в ноющих обожженных руках казалась ему чем-то совсем мелким и не достойным внимания.
— А кому сниться этот сон? Тебе или мне? — она продолжала задавать вопросы, а Билл был не против на них отвечать. Хотя сам понимал наверняка куда меньше, чем она.
— Наверное, тебе… В моих снах всегда есть мой брат… Или злой нехороший человек с губной гармошкой… Но никогда в них не было такого, хотя я и считал их когда-то кошмарными.
— Значит опять… просто сон… — Анжелика была чем-то сильно разочарована, хотя темнота и отступила от них вдаль. — Я так устала от снов… Но реальность еще хуже. Там есть только ржавые трубы… Какие-то вентили… Больше я уже ничего не помню. С какого-то дня я, наверное, полностью погрузилась в сновидения. Тогда же, когда привыкла есть мертвечину и перестала ощущать, как эти трубки вгрызаются мне в череп… — Твинс дернулся от спокойствия, с которыми совсем еще юная девушка произносила эти слова.
— Когда мне плохо или скучно, я зову Его… Сегодня я опять Его позвала, а пришел почему-то ты…
— Кого ты зовешь, Анжелика? — спросил Билл. Единственным существом, явившимся на крик девушки, был Ржавый Великан, и Твинсу стало не по себе от осознания того, что эта железная громадина скоро могла прийти, подоспев к зову Анжелики чуть позже его.
— Он большой. Он очень сильный. Но злой. Хотя я ему нужна, и поэтому Он обо мне заботится. Правда Ему нужно, чтобы я страдала еще больше, хотя Он об этом не говорит. Просто когда Он уходит и оставляет меня одну, мне становится хуже… И еще я видела, как Он убивает. Не только чтобы защитить меня, нет. Ему просто нравится убивать… Но кроме него и Матери, у меня больше никого нет. А Мать... Мать еще страшнее и злей. Поэтому я и бежала от нее сюда. В сны. Я знаю, что не умерла. Если бы случилось нечто подобное, страдания бы прекратились… Я надеюсь на это, ведь больше мне ничего не остается… — Анжелика пошевелила руками, и ее цепи несколько раз звякнули. Она прикусила нижнюю губу, точно как Дженнифер на сеансе с мелками.
— Девочка… Не надо боятся! Это всего лишь глупый сон! Он пройдет, вот увидишь. Даже самые страшные сны всегда прекращаются, — Билл чувствовал, что должен был сказать что-то вроде этого, хотя он никогда и не был хорошим утешителем. Но Анжелика только горько усмехнулась на его слова.
— Мой сон длится уже пять лет… Иногда Мать напоминает мне, сколько именно прошло времени. Я уже поняла, что так просто проснуться не удастся…. — внезапно она переменилась в лице. На боль во взгляде легла тень беспокойства. — А сейчас уходи! Немедленно уходи! Он идет… я чувствую… Это Он. Он убьет тебя, как только придет сюда. Уходи! — просила она.
— Но как я могу уйти, это же сон? Куда мне идти? Опять в темноту?
— Нет, в темноте Он настигнет тебя — это ведь Его мир. Тебя что, мама не учила, как нужно просыпаться? Это же знают даже совсем маленькие! Просто ущипни себя — и ты очнешься, — Билла поразила эта смесь детской наивности и взрослой мудрости, густо замешанная на непостижимом для него страдании. «Боже, как просто! Устами младенца глаголет истина! Но как я оставлю ее здесь? Наедине с этим?»
— За меня не бойся, Он не причинит мне вреда! Уходи! Уходи быстрее, Он уже рядом… Пожалуйста! Если не уйдешь сейчас, ты никогда уже не сможешь сюда вернуться, — в ее тонком голоске было столько мольбы, что Твинс с силой вогнал ногти в полыхающий болью ожог на левой руке...
И он стал исчезать… Растворятся… Кошмарный сон отпускал его… Последнее, что он успел заметить перед пробуждением, это то, с какой нежностью огромные, корявые, исполненные нечеловеческой силы и мощи лапы из тьмы гладили Анжелику кончиками пальцев-лезвий…
Очнувшись, Твинс первым делом уставился на кровь, забившуюся ему под ногти. Ожоги болели еще сильнее, чем вчера, а на исцарапанную им самим левую руку кто-то будто вылил ведро расплавленного свинца. Утренний свет неохотно пробивался в комнату сквозь плотный туман и грязное стекло окна.
Затем Билл решил, что его сумасшествие — это не более чем вопрос времени, поскольку еще парочку подобных сновидений ни один здравый рассудок выдержать бы не смог. Встав с кровати, он машинально прощупал ближайшую стену, ожидая увидеть на ней ржавые пятна или, того хуже, рваные дыры. Но морок рассеялся. Обернувшись он заметил, что Дженнифер, вставшая, разумеется, раньше него, сидела за столом, а перед ней лежали те самые цветные мелки и множество листков бумаги, многие из которых были густо зарисованы черным цветом. Твинс тут же подскочил к ней, одним широким движением снес со стола всю эту дребедень и схватил находящуюся в забытье женщину за руки. Она вздрогнула и смутилась, когда увидела Билла, выйдя из своего транса, будто он застукал ее за каким-то неприличным занятием. Но Твинсу было плевать на ее смущение.
— Что ты со мной делаешь, дрянь?! — кричал он, не стесняясь в выражениях. Она все же была обычной хитрой шлюхой, и в свете утренних лучей все ее мистическое очарование куда-то вмиг улетучилось. Он больше не любил Дженнифер. И не мог понять, как вообще такая дурь могла прийти Биллу Твинсу вчера в голову. — Как ты залезла ко мне в голову?! Что ты там делала, ведьма?! — она силилась вырваться и пробовала кричать в ответ, но Билл лишь отпустил ей звонкую пощечину. Он почти не сомневался, что все эти кошмары были делом ее рук. Ее чертового дара. Она навела на него порчу, как какая-нибудь цыганка из дешевого цирка.
— Я не сделала тебе ничего плохого, клянусь! Я не умею насылать сны, ни хорошие, ни плохие! Я… Ты кричал во сне… Я проснулась… хотела понять в чем дело…
— И для этого, дрянь, ты залезла в мою голову?
— Я только хотела разобраться… я…
Билл больше ее не слушал. Он быстро оделся, проверил кольт и выскочил на улицу, на ходу распечатывая конверт Винсента. Он не собирался с ней разбираться. Он не хотел к ней возвращаться. Было достаточно лишь того, что она не разбудила его при первых криках, а стала, как стервятник, копошится в падали его кошмарных видений. Но он не мог прекратить думать о девушке из его сна… Анжелика…«Боже правый! Я же назвал так того вороного жеребца, на котором въехал в это проклятое место! Снова совпадение?» — Билл не знал совпадение это или нет. Он знал, лишь что девушка подсказала ему, как спастись, ожидая, что он вернется… Вернется к ней…Или за ней…
Эта мысль несколько ошеломила Твинса. Он хотел уже прочесть послание библиотекаря, но тут заметил уставившегося на него капитана Гудбоя. Тот стоял перед домом Кэрролл и напевал какую-то походную солдатскую песенку. Как всегда сжимал в правой руке ружье, и ни одна из парадных ленточек не была им забыта.
— Что ты тут делаешь, капитан? — спросил Билл.
— Бандит с Запада уходит сегодня из города… капитан Гудбой ведь не ошибся? — прошепелявил старичок, как собачка, заглядывая в глаза Билла.
— Нет, капитан не ошибся. Я действительно ухожу. Сделаю одно дело перед этим и уйду. А тебе то что?
— Капитана Гудбоя наш главный бандит тоже назвал вчера «странным»… И велел убираться ко всем чертям. А капитан Гудбой боится гулять один по болотам. Капитан Гудбой хочет идти в компании.
— Почему ты решил, что я пойду на болота?
— А пусть бандит прочитает письмо от Винсента, — сказал старичок и улыбнулся.
Глава 10. Отшельник

Всеобщая осведомленность жителей Сайлент Хилла уже давно начала раздражать Билла. Он понимал, что капитан Гудбой не врет и не несет бред (хотя кто мог бы поручиться за престарелого сумасшедшего?), и в послании библиотекаря наверняка действительно содержится призыв уйти из города вглубь болот. «Конечно, я чужак… Конечно, тут творится множество непонятных вещей, сложно перевариваемых обычным сознанием, но в конце-то концов! Почему последний псих в этом городе знает обо всем на свете больше моего?» — мысленно сокрушался Твинс. Ему ничего не оставалось, как вновь задать этот навязший в зубах, будто уже прилипший к его губам вопрос:
— Откуда ты знаешь? — устало спросил Гудбоя Билл, задумчиво разворачивая сложенный вчетверо листок — записку из конверта. Ответ поразил его своей обыденной банальностью.
— Капитан Гудбой часто бывает… Теперь уже надо говорить бывал у Винсента. Этот хитрый бандит относился к капитану Гудбою хорошо и отпускал… — тут старичок запнулся. — Ну, вы понимаете… товар… за половину цены… Конечно, капитану Гудбою и эти деньги нелегко было достать, но капитан Гудбой — парень не промах и не гнушался воровства. Однажды, чисто случайно, капитан Гудбой раздобыл точную копию вашего письма, ведь Винсент каждый важный документ переписывал по несколько раз.
— Так ты еще и вор в придачу? — Твинс не знал, как отреагировать: то ли брезгливо сплюнуть, то ли рассмеяться, ведь последнему койоту понятно, что нужно быть совсем съехавшим с катушек, чтобы, живя в США, воровать, а не грабить, имея боевое ружье.
— Капитан Гудбой воровал только вещи и деньги из дома Винсента. У него было так много этого добра, что он никогда не замечал пропажи… Однажды капитан Гудбой достал у бандита-в-очках из ящика такой вот конвертик. Иногда бандит-в-очках пересылал в таких деньги для шерифа и мэра, пока те еще не подсели… Откупался… Вот капитан Гудбой и решил, что сможет раздобыть еще немного. Десятки баксов хватило бы с лихвой! Но в конверте, к сожалению, было лишь письмо, адресованное Уильяму Твинсу. Капитан Гудбой запомнил текст, и еще там была кар…
— Этого не может быть, ведь послание предназначалось мне! — сказал Билл и тут же одернул себя. Винсент ведь и вправду просто физически не мог успеть написать послание ему. Оно уже было в его кармане, когда они встретились. И еще эта странная история с посетившим неделю назад библиотекаря братом…
— Капитан Гудбой не знает, в чем там было дело, и как оно вообще. Капитан Гудбой просто нашел письмо. Там было сказано… — И тут он начал зачитывать по памяти текст послания, смешно подражая тону Винсента. — «Дорогой Уильям! Очень рад, что вы все же согласились принять мое предложение! Помните о том, что эта услуга предоставляется мною в обмен на ответную услугу с вашей стороны. Так давайте же будем джентльменами и не станем обманывать друг друга. Надеюсь, вы не вскрывали конверт до оговоренного срока, иначе из всей этой затеи могло ничего и не выйти. Но теперь могу сказать вам точно, что Бенджамин Ресуректер находится в старом заброшенном поселке французских колонистов, что на другой стороне озера Толука. Я бы советовал вам поторопиться, поскольку вряд ли его срок пребывания там превысит двое суток. На обратной стороне этого листа нарисована подробная карта местности и кратчайшие тропы к французскому селению, но я все же также порекомендовал бы вам обзавестись проводником. В наших болотах путника подстерегают опасности посерьезней москитов. Искренне ваш, В.»
— И ты запомнил это все? С первого раза? — Билл, прочитавший уже свое послание синхронно с речью старого вояки, был поражен. Гудбой запомнил все в точности до последней запятой! А тот ответил с какой-то легкой, но уже очень давно поселившейся в голосе грустью.
— Капитан Гудбой… Я… Очень одинок. У капитана Гудбоя почти нет своей собственной жизни…. А когда своей жизни у человека нет, он начинает жить жизнью других, присасываясь к чужим судьбам, как пиявка, и выпивая из них все мельчайшие детали… — Затем Гудбой взял себя в руки, приосанился и продолжил уже бодрее. — Но вы же Билли, верно? Стало быть, Уильям. Значит письмо обращено к вам! — и его беззубый рот расплылся в искренней улыбке от осознания правильности своих нехитрых рассуждений. Твинс даже не мог на него разозлиться, хотя уже привык сдерживать ярость, когда кто-то называл его именем брата. Но сейчас капитан Гудбой вызывал у него скорее умиление, как пятилетний малыш, сам решивший простой математический пример.
— Ладно, Стойкий Оловянный Солдатик! Ты меня убедил. Записка в моих руках — точная копия той, что ты позаимствовал у нашего наркоторговца. А это значит, что мой путь лежит прочь из города. К мертвым лягушатникам в гости, да через вязкую трясину! Пожалуй, нам все же стоит объединиться. Тебе ведь все равно тоже нужно уходить. А мне не помешает проводник. Мне обратится с такой просьбой в этом городе просто не к кому. Кроме тебя, — все это Билл проговорил, весело хлопая по плечу старика в парадной форме, наивно распахнувшего глаза от неверия в собственное счастье. А про себя Твинс подумал, взглянув на ружье: «Два ствола — это лучше, чем один. Оружия, также как денег и власти, никогда не бывает много».
— Капитан Гудбой очень рад… можно сказать, что капитан Гудбой нашел… друга… — старик смахнул навернувшуюся от избытка чувств слезу и отвернулся. «Ну и дела… Да он же совсем ребенок, этот чертов маразматик! Так, надо сразу определить меж нами дистанцию», — Твинс был настроен решительно, и, еще раз хлопнув Гудбоя по плечу, с наигранной веселостью произнес:
— Скорее все же не друг, а собрат по несчастью. Ну, куда мы теперь пойдем, Солдатик?
Капитан Гудбой развернулся, словно в строю, налево и двинулся к выходу из города. Несмотря на армейскую скованность в движениях, даже по его походке ощущалось, насколько он был счастлив. Твинс пошел следом за развевающимися на ветру ленточками. Думать о Дженнифер не хотелось. Он не оглядывался, хотя знал, что она может стоять и ждать его у дверей. Все-таки он стал вчера мужем этой женщины… Вспомнив про кольцо, Билл хотел было его выбросить к черту, но потом просто снял, проверил на зуб и положил в карман. Настоящее золото все-таки на дороге не валяется.
Где-то на середине улицы капитан Гудбой вдруг резко остановился, схватился за голову и по-стариковски, а вовсе даже не по-военному, принялся причитать. «Какой капитан Гудбой плохой и глупый! Ай-яй-яй! Какой глупый капитан!». Желая выяснить, что случилось, Билл быстро подошел к нему, опасаясь, что это новый приступ наркотического безумия. Но капитан лишь снял с плеч походный рюкзак и достал из него сверток, наполненный вялеными кусочками мяса, фляжками с водой и даже свежеиспеченным хлебом. Он суетливо извинялся перед Твинсом, объясняя, что просто забыл передать ему его часть провизии, что сделал это не нарочно, а вовсе не хотел втихаря съесть его «паек». Этот неожиданный поворот событий был очень по душе Биллу, ведь он, ослепленный местью, даже не задумывался о таких важных и простых вещах, как собственное пропитание, которое на болотах достать было бы не так просто. Единственное, что смущало Твинса, так это откуда такое богатство могло попасть в заплечный ранец сумасшедшего в этом голодном краю.
— Это все преподобный Бернс! Он говорит, что заботиться об убогих — богоугодное дело, вот и подкармливает меня. А когда узнал, что мне нужно убираться из города, так вообще расщедрился! — объяснял капитан наличие у себя за спиной недельного запаса провизии. Там же лежало несколько факелов, веревка и еще множество так необходимых в походе вещей. Твинс восхитился предусмотрительности священника. Гудбой же добавил от себя: — Преподобный Бернс почти хороший человек. Почти не бандит. Он был бы таким, если бы… (тут Билл ожидал, что старик скажет, «если бы не поджигал библиотеки», но он снова удивил его)… если бы не был сам уверен в своей непогрешимости. Он делает много хороших дел, помогает бедным, отвращает людей от клаудии, воспитывает детей, хотя родителям уже давно наплевать на своих отпрысков. Но при этом он считает себя чуть ли не Богом, а капитан Гудбой понимает что это нехорошо. Конечно, Карл не говорит об этом на людях, но в его сердце живет это тайное превосходство над всеми грешниками, его мечта стать Великим Мессией. И в этом его грех. Поэтому он тоже бандит. Хоть и в рясе, — дальше Оловянный Солдатик, как ни в чем не бывало, продолжил свой путь к городским воротам. На ходу он изучал карту, данную Винсентом, прижимая щекой ружье к плечу и забавно высунув язык набок. Билл же оглядывался по сторонам.
Утренний свет выманивал из своих берлог местных жителей. Вереницы угрюмых мужчин, сжимавших кирки, тянулись на север, к своей смене в шахтах. Их провожали бледные и забитые жены, пряча за юбками детей, так и норовивших выскользнуть и уставится на чужака, покидавшего город. Безрадостно звонил колокол, и немногочисленные прихожане потянулись к церкви. Кто-то собирал людей, чтобы расчистить пепелище, оставшееся от дворца Винсента. Пару раз вдалеке промелькнули силуэты всадников форме. Твинс догадался, что это выходили на работу надзиратели тюрьмы Толука. «Самой большой тюрьмы на Северо-Востоке США».
«Этот город — одна большая тюрьма… клетка… все правильно говорил Николай. У этих людей в лицах нет ни капли человеческого, скорее уж они напоминают восковые фигуры… Или вовсе… мертвецов… И дело даже не в бледности и не в тяжелых синих мешках под их глазами. Дело не в тумане, хотя и он откусывает от их сердец каждый день по куску. Это какая-то охватившая их всех обреченность. Им ничего не нужно. Они ничего не хотят. Даже в самых молодых из них чувствуется эта надломленность… поражение в какой-то незримой для меня битве... Наверняка поражение в битве с собой. Глаза тухлой гнили. Ничего не выражающие взгляды… Разве что у детей еще что-то теплиться, но и этот живой огонек обречен тут на медленное и мучительно угасание…Если в этом городе во взгляде может быть что-то живое, то это только боль… Как у Анжелики… А прочие же просто бредут среди своих чудовищ, и их рты и пустые глазницы залеплены тьмой», — Билл невольно вздрогнул от воспоминаний о кошмаре. Нужно было срочно перестать смотреть на местных жителей. Они не проявляли к Твинсу никакого интереса, почему бы, собственно, не отплатить им тем же? Уже пред самым выходом из города Билл окинул взглядом Сайлент Хилл еще раз, будто прощаясь, хотя что-то подсказывало ему, что он обязательно вернется. Утренний туман был ничуть не яснее ночного, и, стоя у ворот, едва можно было различить и церковь, и ратушу, и огромное здание тюрьмы. Где-то в том тумане доктор Николай резал трупы и страдал, опутав себя причудливыми путами долга. Где-то у двери сидела Дженнифер, устремив свой холодный взор в пустую даль, страдая оттого, что была неспособна любить, хотя и была окружена любовью. Где-то в тумане преподобный Бернс сгорал от нетерпения стать Мессией, мучился верой и переступал через смертные грехи каждую секунду жизни, отчего она сделалась сырой и фальшивой. Где-то там же Стивен Редлоу не находил себе места оттого, что не мог устранить из этого сумасшедшего дома всех психов и восстановить закон, потому что сами стены города были насквозь пропитаны безумием. Где-то в тумане, в подвале заброшенного здания отсиживался Винсент, скрипевший зубами оттого, что потерял за раз почти все что имел. Он жалел не о деньгах и не о дорогой мебели. Он жалел об утраченной власти. И где-то там же… в снах жителей? Или в одном из волшебных миров, созданных клаудией?... мучилась Анжелика, заключенная в темнице боли.
Они покидали город. Болотные тропы были опасны, но на них наверняка нельзя было встретить многоногую тварь с голосом матери или железного великана. Здесь водились мелкие волки, лихие люди, индейцы… Но болота не были населены кошмарами. Во всяком случае, Твинсу хотелось в это верить. По мере того, как эта странная пара удалялась от города, от места-где-живут-люди, на душе у Билла становились все спокойней. Он чувствовал умиротворение, словно вырвался, наконец, из бездны, где бессильны законы здравого смысла, и вернулся к обычному миру. Не самому лучшему из миров, но его грязь и несправедливость были привычными и даже в чем-то родными. В этом мире ему предстояло свершить свою Месть и свое главное убийство. Шатерхенд не мог уйти и на этот раз. И эта мысль грела Билла, куда сильней, чем ледяное пламя вчерашних поцелуев Дженнифер.
Он не знал, насколько обманчиво было это умиротворение… Пока не знал… Пока он ловил глазами в тумане яркие ленты, блестящий штык Гудбоя и следовал за ними след в след, как это делалось всегда, когда нужно было пересекать болото. Этот лукавый, предательский покой настроил Твинса на философский лад, и он рассуждал, что каждый из людей в мире идет по своей дороге. По своей тропе. Иногда на ту тропу человек вставал сам... Винсент... иногда его подталкивали к ней другие… Анжелика… Его тропой была Месть. Из всех жителей города, с которыми ему довелось пообщаться, загадкой для него оставался лишь путь капитана Гудбоя. «Безумие? А может быть… доброта? Или всего-навсего простота? Не обманывай себя, ты не сумел его прочитать. Надо бы узнать о своем спутнике побольше», — лениво подумал Твинс и принялся задавать вопросы:
— Гудбой…Гудбой, погоди, не можем же мы весь путь прошагать молча, под аккомпанемент твоих штиблет! Расскажи о себе! Как зовут-то тебя, не могу же я всякий раз к тебе обращаться по имени, да еще и по званию! — крикнул Билл капитану в спину. Этот вопрос поразил Гудбоя словно метко пущенная пуля. Он резко остановился. Развернулся. Посмотрел Твинсу в глаза совершенно осмысленным взглядом. Что-то похожее было в его взгляде при их первой встрече, когда Гудбой, а заодно и Твинс, встретились с «Мафусаилом».
— А у меня нет имени, — сказал он без привычной шепелявости и обращения к себе в третьем лице. — Не бойся — это не приступ. Винсент исчез, а тот запас порошка был у меня последний. Просто сейчас я расскажу тебе кое-что, а ты слушай внимательно, чтобы больше никогда не задавать вопросов на эту тему. И я не буду расспрашивать тебя о брате, бандит с Запада. — В утренней тишине ощутимо повеяло холодком, и на секунду Твинсу показалось, что сейчас кошмар вернется. Возможно, он и не уходил далеко. Просто на этот раз на Билла обрушились не орды фантастических демонов, а кошмары этого мира, привычного и понятного. Капитан Гудбой начал свой рассказ, и до последнего слова он не сводил с Билла страшных, злых, немигающих глаз. — Я сын полка. Я не знаю своего настоящего имени. И фамилии своей настоящей не помню. Просто незадолго перед битвой при Конкорде эти жирные свиньи, роялисты, сожгли мой родной городок… Сожгли весь, просто за то, что там было слишком уж много «колоколов свободы». Вы уже стали об этом забывать, сыны свободы, но та война была резней, где целые поселения стирались с лица земли, и вырезалось все их население, кроме тех, кому еще не исполнилось пяти лет. Я был одним из этих счастливчиков. Роялисты отпустили меня на все четыре стороны, перед этим изнасиловав сестер, мать, и заставив жрать дерьмо моего отца. Я не помню даже их имен, но отчетливо, будто сейчас, вижу, как эти твари издевались над ними. Два года я скитался по бродячим шайкам малышей. Да, таких тогда было очень много, мы готовы были на все, лишь бы не попасть в приют и не подохнуть там за месяц от невыносимо тяжелой работы на фабрике. Мы воровали, попрошайничали, изображали в цирках шапито-уродцев, отрезая руки и носы… Но в семь лет мне повезло, и я прибился к отряду капитану Джима Морриса, и этот человек дал мне все! Я начал как мальчик-барабанщик. Это очень важная роль, и в организованной армии ее доверили бы не каждому, но тот отряд скорее напоминал сбившихся в кучу мужиков из деревень с одним обученным тактике офицером во главе. И у них не было барабанщика, потому что каждая пара рук была на счету. А я прекрасно справлялся. Они назвали меня Гудбоем, за веселый нрав и доброту. Но в то же время, когда я не смеялся над грубыми солдатскими шутками, когда не делил со всем отрядом остатки дрянной горькой похлебки, когда я был в бою… Мне доставляло радость видеть, как этих сытых английских солдат поднимают на штыки. — Огонь в глазах Гудбоя был даже страшнее тех взмахов ружьем, которым он непроизвольно рассекал воздух. — Я всегда улыбался при виде вывороченных на землю британских кишок. В десять я уже умел стрелять лучше всех в отряде, и мы часто устраивали диверсии в тылу врага. Благородные надушенные мудозвоны из-за океана не знали ничего о такой «нечестной» войне. Это была война без правил. Наша война. И мне нравилось убивать. Я мстил им всем за то, что у меня отняли дом и имя. К середине кампании я настрелял тридцать семь офицеров и всякой шушеры без числа. И их поселения мы выжигали точно так же, как они наши. И точно также насиловали несовершеннолетних и катались верхом на стариках. Кингз-Маунтин, Каупенс, Килфорд-Корт-Хауз, Йорктаун, — это громкие имена великих побед. Их будут изучать в учебниках истории. Но они не напишут о девочке из городка роялистов, Мишель, с которой я успел подружиться перед штурмом. Через которую потом пропустили весь строй. Весь строй моих друзей вдоволь «наигрался» с ней, перед тем как вздернуть ее на старой ветке. Они не напишут о вдове матушке Адабейл, которая содержала на свои деньги больницы и приюты, и которую я жестоко забил прикладом, не в силах слышать ее тихий голос, спрашивающий меня снова и снова: «За что? За что? За что?» Они не напишут о беременных женщинах, которым вспарывали животы, и не напишут о том, как старикам отрезали ноги и смотрели, кто дальше проползет. Не напишут, как из тел двенадцатилетних безусых парней мы выкладывали на покоренных площадях имя Джорджа Вашингтона. Но когда я убивал людей… мирных, понимаешь, невиновных, а не солдат… мне всегда было плохо. Я не мог сдержаться и блевал прямо на их трупы, но продолжал, продолжал свое зверство. А знаешь почему? Потому что я принял для себя один верный закон, который не позволял мне сойти с ума. Я — карающий меч правосудия, и каждого, слышишь, каждого человека после пяти лет уже можно убить. Потому что он уже бандит. Все бандиты! Ты, я, святые монахини и херовы учителя! Они все знают о своих грехах, даже если всем вокруг кажутся святыми. Я ушел из армии в звании капитана как раз в 1783, а у меня по прежнему не было имени. У меня не было своей судьбы. И даже души. Я только и умел делать, что убивать. И тогда я залез в себя так глубоко, чтобы никогда больше не видеть мира... Мира грешников и бандитов… Я стал капитаном Гудбоем — психом с ружьем, которое никогда не выстрелит… — его слова стали вытеснять бессвязные всхлипывания и рыдания. — И мне плохо, потому что все они… все эти люди… бандиты… они не забыли… они здесь… Спасение только в клаудии… Или в смерти… Мой Бог, я и впрямь живу уже слишком долго… но… я не виноват… Это была всего лишь война! Я родился под грохот пушек! Чертова война… за свободу не стоило платить так дорого… капитан Гудбой любит армию, там его приютили… Но он не любит войну... — И старый сумасшедший тяжело опустился на поросшую мхом землю, отбросив в сторону ружье. Обхватив колени руками, он покачивался из стороны в сторону и тихо-тихо плакал.
Твинс проклинал себя всеми мыслимыми и немыслимыми проклятиями за то, что решил разузнать о бедном старике побольше. Сейчас он понимал, что вовсе не хотел знать так много. Он подошел к Гудбою и положил руку ему на плечо. Тот задрожал и прижался к ладони, как ребенок или щенок.
Между деревьев мелькнула тень… Только сейчас Билл понял, что за ними кто-то уже давно наблюдал…