Арлекин : ЦиклОП

... Кто потеряет глаза свои, тот оставляет душу в мрачной тюрьме, где теряется всякая надежда снова увидеть солнце, свет всего мира.
Леонардо ди Сер Пьеро да Винчи

Первый этап: Двойной Оптический Крест

Я сидел на автобусной остановке и смотрел на копошащихся в грязной луже голубей. Какой-то шутник накрошил туда сухарей, со временем разбухших и занявших собой всю лужу, отчего всё это месиво напоминало пшённую кашу, простоявшую месяц на жаре и ещё один день под проливным дождём. Безмозглые городские гули деловито шуровали в этой манаге, нервно дёргали головами и выщипывали из каши крупные куски, которые забивали что там у птиц вместо пищевода и вызывали у них совершенно дикую на вид конвульсивную рыгаловку. Каждый голубь не будь он птицей-долбоёбом, справившись с очередной рискованной порцией, сразу заглатывал новый кусок, ещё больше предыдущего.
Подъехал автобус; люди вскочили со скамеек и ринулись занимать места для инвалидов, пассажиров с детьми и кондуктора; голуби встрепенулись и улетели, поджав обвалянные в мокром хлебе лапки.
Остановка опустела. Автобус уехал. Голуби не возвращались.
Я не знал, на что переключить своё внимание, поэтому закрыл глаза и стал прорабатывать в уме новый проект, наверное, шевеля губами.
Для начала, естественно, нужно найти очередного лоха. Лучше всего пойти в забегаловку около какой-нибудь гостиницы. Приезжие ведь любят выпить с дороги, чтобы акклиматизироваться, верно? Обычно, выпив рюмки четыре, они забывают самоцель, и уже дальше банально бухают.
Я, как всегда, подсяду к самым на вид бестолковым мужикам, которые будут громче остальных смеяться и заигрывать с официантками. Куплю плитку шоколада и ещё бутылку для них, чем заслужу репутацию своего в доску пацана.
Затем нужно выбрать самого невменяемого. Дождаться, когда он выскажет какое-нибудь своё умозаключение и вступить с ним в спор. Хорошенько его разозлить, но только не перестараться пьяное племя и так резкое хуже некуда.
А потом сказать с тонким презрительным подтекстом:
А спорим, бля, что ты вот эту шоколадку, на хуй, не съешь за сто шагов?
Собутыльники начнут толкать его локтями в бок и подзадоривать:
Шо, слабо?
Когда все будут готовы, мы оговорим условия.
Шагать без остановок своей обычной походкой. Мы все будем идти следом и хором считать его шаги. Когда он сделает сотый шаг, шоколадка должна быть прожёвана и проглочена.
Если всё пойдёт по плану, он подпишется. Сто шагов спьяну покажутся ему громадным расстоянием. Это же идти и идти! А сколько той шоколадки? Сто грамм. По одному грамму на шаг. Примерно так он прикинет в своей голове, когда будет соглашаться.
Это, конечно, будет его ошибкой.
На самом деле, даже если предположить, что его нетрезвая скорость будет ниже средней километра четыре в час, сто шагов он пройдёт минуты за две. Вязкий шоколад забьёт ему рот, он будет им давиться шоколад, наподобие влажного пластилина, запечатает его гортань говняшистым тромбом... Но он будет запихивать себе в рот всё новые и новые кусочки. Потому что мы будем идти рядом и считать: шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять... Он вряд ли съест и половину.
Голуби, обожравшиеся хлебной малаши, подкинули неплохую идею.
Ты спишь? спросили у меня над ухом.
Я открыл глаза.
Наклонившись ко мне, этот дед сверкал своим единственным глазом в десяти сантиметрах от моего лица. На месте второго глаза у него были складки розовой кожи, иссечённые рубцами белых шрамов.
Э... нет.
Кого-нибудь ждёшь?
Да... Вас? Вы связной?
Ну.
Не очень похожи.
Ну дык ёб твою...
Так что, мы идём?
Успокойся, никуда идти не надо. Ждём автобус. Через минуту двадцать четвёртый должен быть.
Только после этих слов он немного отстранился назад. Воздух сразу посвежел.
Видимо я в тот момент не очень хорошо контролировал мимику, потому что дед риторически спросил:
Что, не нравится?
Просто то, чем я занимаюсь... начал я, слегка краснея.
Да знаю я, как ты на жизнь зарабатываешь. Можешь не рассказывать.
Короче, успех моего мероприятия напрямую связан с насыщенностью перегара у клиента.
Пьяным море по колено. На всё идут, да?
Типа того. В общем, у меня в жизни и так этого запаха слишком много. Вы уж не обижайтесь.
Да ладно. Что я, не понимаю? Русский бизнес. Спиздить ящик водки, продать, а деньги пропить. Во, какая коммерция...
Дед сел рядом со мной и замолчал.
Там ещё дальше: пустые бутылки потом сдать и купить ещё водки, подсказал я.
А это уже не бизнес. И не символично, а буквально. То есть, когда такое предприятие "переукрасть-перепродать-перепропить" объявляет себя банкротом, всё, что можно, срочно продаётся и действительно пропивается...
Я чувствовал себя немного не в своей тарелке, под странную болтовню ожидая двадцать четвёртый автобус в компании этого деда.
Скажите, а что у вас с глазом? спросил я, чтобы нарушить молчание.
Он посмотрел на меня как-то странно.
Когда подошёл наш автобус, мне уже было настолько неловко, что я даже перестал нервничать.
Куда едем? спросил я без особого, якобы, интереса.
До костёла. Собснна, именно туда нам и надо.
Всю остальную дорогу мы молчали.
На подъезде к костёлу дед молча поднялся и стал пробираться к выходу. Тычась носом в куртки и рубашки, я не мог не позавидовать его ловкости.
А что в костёле-то?
Не в, а на.
То есть?
Во-он, смотри, (он говорил в нос, и получалось так: о-он). Это переход.
Это? удивился я.
Уже почти была ночь, и в темноте над костёлом ярко светились неоном два креста. Дед указывал на них.
Один крест немного выступал вперёд, а другой был отчасти прикрыт первым. Учитывая, что мы стояли точно под прямым углом к фасаду, это выглядело странно. Так могло быть только, если бы купола были расположены на диагональной по отношению к нам оси. А наши зодчие так не строили.
Странный эффект.
Вот именно, что эффект. У костёла только один купол. И крест у него на куполе тоже один.
Да как один, если два! У меня же в глазах не двоится!
Это да, согласился дед. Кабы двоилось, ты бы четыре увидел. Потому что их там два.
Староваты вы для психоделии, дедушка. Что же это вы сначала говорите, что крест там один, а потом почти сразу, что два?
Если хочешь, можешь приехать сюда завтра днём. Ты увидишь, что купол у костёла один. И крест на куполе, понятно, тоже один. А если присмотришься получше, то сможешь разглядеть, что и газовой подсветки на нём нет.
Как это?
А так. Объекты этой вот вселенной никак не пересекаются с этим вот переходом. Эти два креста и тот, что на куполе костёла, не имеют друг к другу никакого отношения.
Ладно, не важно. Как тут переходят?
Так сразу вот, да? Хорошо. Эта вот штуковина над нами называется Двойной Оптический Крест.
Кем?
Теми, наверно, кто имеет к нему доступ. Кем же ещё? Из названия этого перехода и вытекают все его основные качества. А суть их состоит в следующем: то, что ты сейчас видишь, это один крест. То, что тебе кажется, что их два, объясняется тем, что ты смотришь на него обоими глазами. Каждый твой глаз воспринимает переход по отдельности. Каждым глазом ты фиксируешь один и тот же крест, но он не сводится в трёхмерное изображение твоим мозгом. Такой, навроде, парадокс...
Да это не парадокс, а тупизм псевдонаучный. Такое, знаете, теоретическое кольцо.
Объясняю подробнее. Во-первых, это не предмет или какая-то материальная вещь. Это вообще не часть мира. Можно, допустим, сказать, что Двойной Оптический Крест и все остальные переходы инородны и всему этому миру в целом, и твоему мозгý в частности. А во-вторых, это вообще не трёхмерный объект. Если по правде, я сомневаюсь, что у переходов хотя бы одна мера есть. Я бы сказал, что Крест просто слово, которое можно увидеть и ощутить.
Дедушка, не томите. Скажите лучше, как переходить.
Учти, обратно ты уже не попадёшь. Нет, вначале тебе, конечно, покажется, что ты вернулся. Только на самом деле вернёшься уже не ты.
Ну и чё вы нового сказали?
А ты забудь про всё, что ты раньше знал, понял?
Всё, хорош пиздеть.
Перед тем, как ты перейдёшь, я должен спросить: ты помнишь, по каким причинам пошёл на это?
Да.
Ты отдаёшь себе отчёт в своих действиях? Несёшь ответственность за свои поступки?
Да, да, несу!
Хорошо. Теперь закрой правый глаз и посмотри на Крест.
Я сделал, как он велел. Крест был только один. Я по очереди помигал глазами, но никакого необычного зрительного эффекта не обнаружил. Но когда я открыл оба глаза, их оказалось два. Причём не то, чтобы новый крест появился рядом с первым. Просто, когда я смотрел туда одним глазом, крест был один, а, когда открывал оба, крестов было два: один чуть слева и позади, другой правее и выступал вперёд. И всё.
Закрой правый глаз и смотри прямо в центр креста, нашёптывал одноглазый дед мне в правое ухо. Старайся не моргать. Если глаз у тебя начнёт слезиться из-за того, что ты держишь его слишком широко раскрытым, то ничего страшного, можно и моргнуть. Только смотри, чтобы направление твоего взгляда не сместилось, и, моргнув, ты продолжал фокусироваться на центре Креста.
К этому времени у меня и вправду начал чесаться левый широко распахнутый глаз, которым я боялся пропустить какую-нибудь деталь. Я сощурился им, но моргать не стал. Я смотрел через узкую щёлочку век, да ещё и сквозь ресницы так, чтобы глаз почти не слезился, но и окружающий мир не терял чёткости и яркости.
Я толком не знал, чего ждать, поэтому всё время пытался интерпретировать малейшее изменение восприятия.
Постарайся это время, пока мы тут стоим, не думать ни о каких посторонних вещах. Думай только о том, что ты видишь. Только не надо слишком далеко уходить в своих размышлениях. Строить там всякие теории, предположения и догадки. Думай только о том, что ты действительно видишь, понял?
Я неотрывно таращился на красный неоновый крест, висящий в темноте в пятнадцати метрах над моей головой. Примерно через три-четыре минуты его очертания начали еле заметно размываться. До этого чётко видимые трубки красного газа, составлявшие абрис креста, превратились в две нечёткие красные полосы, пересекающие друг друга под прямым углом. Причём, я не был уверен, что горизонтальная полоса короче вертикальной, как это было на самом деле.
В том, что я видел, не было ничего странного. Так всегда происходит наверное с каждым, если он долго смотрит в одну точку: всё, что я раньше мог различать в темноте периферическим зрением, пропало; всё видимое пространство вокруг креста смешалось и приобрело общий, равномерно-глухой чёрный цвет. И посреди этого космического океана, всё время неуловимо изменяясь, горел Двойной Оптический Крест. Нельзя было сказать, что он постоянно принимал новые очертания и формы, но он находился в каком-то непостижимом процессе, хотя и не двигался с места.
Но, всё же, ничего странного в этом не было. Потому что так происходит всегда.
Мой энтузиазм стал медленно спадать. В возможность перехода верилось всё меньше. Я пока ещё не отрывался от точки пересечения двух красных линий, но терпение уже почти иссякло, и я делал это через силу, а не с восторженным азартом, щедро разбавленным предрассудками, неуверенностью и презрением к себе за то, что хочу во всё это поверить, как это было десятью минутами раньше.
Мне открылись идиотичность и нелепость ситуации, граничащие с простой человеческой глупостью, суеверием и доверчивостью.
Что я тут делаю? Чем я, блин, сейчас занимаюсь? бормотал я, задрав голову и, зажмурив правый глаз, ощущая затекающую шею, и моё искреннее недоумение вызвало у деда припадок хриплого старческого кашля.
Это он из вежливости подавился своим смехом, чтобы не оскорбить меня. Но тогда я только услышал, как он кашляет.
Сейчас будет самое трудное, прокашлявшись, сказал дед. Если ты справишься с этой предварительной ступенью перехода, то дальше будет проще, обещаю. Главное, не пойди на поводу у своей рациональной части.
Простите, конечно, но я понял, что не верю во всё это, оправдывался я перед ним.
Ну вот, я же говорил, чтоб ты ни о чём не думал! А ты уже начал сомневаться. И тебе уже скучно, и вообще, ты бы домой лучше пошёл, правда? Так вот, что я тебе скажу, и слушай внимательно. Ты сейчас думаешь, что с таким же успехом можешь вернуться домой, врубить там свою музыку и рассматривать размазанного по стене таракана. Это всё ты прав. Да только таракан часть этого мира. А Крест оттуда. И насчёт результата переживать не нужно ещё немного только потерпи, и начнётся такое, что ты и представить себе не можешь! Это же не простой крест, а двойной, да ещё и оптический в придачу! Не забывай: это переход. Переход, а не какой-нибудь таракан!
Дед говорил что-то ещё, но я перестал его слушать. Мне было не до этого.
В эти секунды я один за другим пережил несколько рвотных позывов. Тошнота была неестественной, почти жуткой: я знал, что меня не вырвет, но мерзкие ощущения, всегда возникающие в последний момент перед рвотой, были безумно острыми и ядовитыми; они безжалостно заполняли каждую клетку моего тела чувством гниения и разложения. И от этого ещё сильнее хотелось блевать, и ощущения усиливались, и чувство гниения становилось всё ужаснее и ужаснее, и меня дальше выворачивало наизнанку, и мой страх делался всё больше. Одно подгоняло собой второе, которое наваливалось на третье, третье, в свою очередь, наступало на пятки четвёртому, а то подстёгивало первое. Всё, что я переживал, было закольцовано и постоянно провоцировало раскручивание этого кольца. Физическое ускорение и само не было постоянным, а тоже возрастало с... как бы это выразить, со сверхгеометрической прогрессией, что ли. Это сводило с ума: кольцо вращалось с бешеной скоростью, но эта скорость всё время становилась всё больше, всё больше, всё больше...
Я вспомнил, что сам назвал переход "теоретическим кольцом". И не нашёл в этом ничего иронического.
Больше всего пугало то, что я не мог оторвать взгляд от красного креста. Раскрыть другой глаз я тоже не мог. Я посылал соответствующие сигналы мозгу, но тот как будто не слышал. Или слышал, но не реагировал.
Мой желудок пронзали спазмы, призрачный запах гнили шибал по ноздрям, а этот неверный, этот чёртов левый глаз даже не думал слезиться!
Но осознание этого приводило меня не в ярость, а в ужас: впервые в жизни я не мог приказывать своему телу.
Остановите это! Пожалуйста, вы можете это остановить? умолял я. Можно это как-нибудь прекратить? Я не могу больше смотреть! Мне плохо!
Потерпи, потерпи. Ты почти это сделал. Осталось совсем чуть-чуть, честное слово.
Желудок пронзила особенно яркая вспышка боли, я повалился на землю и корчился в судорогах, переживая настоящую агонию.
Красный крест посреди черноты никуда не делся.
Я понял, что не могу видеть ничего другого. Как будто меня посадили напротив гигантской картины, а положение моей головы и направление взгляда каким-то образом зафиксировали.
Плюс ко всему крест резал зрительные нервы, инициируя дополнительную боль.
Я понял, что, затеяв переход, ввязался в настоящий кошмар.
А потом... Потом Двойной Оптический Крест взорвался, и всё необъятное пространство заполнилось бесконечным множеством точно таких же красных крестов, и всё, что я испытывал, возвелось в соответствующую их числу степень.
И тогда всем своим существом я пожелал смерти.

Второй этап: Вселенная Падающей Воды

Я очнулся от яркого солнечного света. Неохотно разлепив глаза, я осмотрелся.
Я был там же. Под забором костёла. Мимо по тротуару двигался поток людей, но никто меня не трогал и даже не смотрел в мою сторону, как и сам я никогда не смотрел на людей, которые валялись под заборами около церквей.
Вспомнив вчерашнюю жесть, я вздрогнул. Мне показалось, что это был сон. Я встал точно на то место, где прошлым вечером переходил, и посмотрел на обшарпанный купол костёла. Он был единственным. Его венчал единственный крест. Совсем не такой. И да без неоновой подсветки.
Может, и правда, мне всё приснилось? И ведь никуда я не перешёл, вот он я, здесь.
И тут я кое-что заметил. Всё было обычным, но что-то изменилось. Это было ясно, как начинающийся слепяще-прозрачный день, и не подвергалось сомнению. Знакомые и привычные явления, отнюдь не новые ощущения, всё те же самые впечатления... Но этот день, этот мир стали другими.
Слегка озадаченный этим несростом, я побрёл по тротуару вдоль дороги. Я смотрел на деревья, на небо, на рассыпанный по всей плоскости равномерным слоем в шесть микрон городской песок, на вечный, ни на секунду не останавливавшийся со времён творения транспортный трафик. Тупо разглядывал детские распашонки, кухонные комбайны и энциклопедию тракторов в витрине дешёвых брошенных вещей. Вглядывался в застывшие с детства лица прохожих.
Длинная белая полоса, шрам бледно-жёлтого неба, удлинялась позади невидимого самолёта.
Я шаркал по мягкой зелёной щетине, сойдя с пешеходной дорожки на газон, глазел на прохожих. Раскрыв рот, вслушивался в урчание бестолковых голубей.
Принюхивался.
Трава пахла не травой, а ручными газонокосилками. Деревья не деревьями, а бродячими собаками. Прохожие благоухали нафталином. Голуби, утратив птичьи души, даже издалека разили каким-то почти нахальным амбре засохшего на лапках и под клювами помёта.
Солнечный ультрафиолет причинял страдание.
Инфракрасное излучение пчелиных сот долетало с отдалённых пасек и всё больше и больше раздражало.
Незаметно для себя я поджал губы, наморщил лоб, свёл поближе обе брови и опустил голову, позволив ей расслабленно болтаться из стороны в сторону в такт моим шагам.
Я не знал, куда иду, и даже больше: мне начинало казаться, что идти мне уже, в сущности, некуда. Вряд ли здесь я мог куда-нибудь вернуться. Весь окружающий опостылевший зэ риал ворлд, каждая его отдельная часть, вещь, были для меня настолько чужими, более того чуждыми, неприятными, что даже вера в переход снова начала понемногу вдохновлять.
Это, это вокруг, это был не мой мир. Это было то, куда я перешёл.
Вчера дед-связной не зря задавал те пресные формальные вопросы. Потому что, спроси меня кто-нибудь сейчас, я мог уже не ответить на них, если бы проговоренные тогда вслух ответы не упрочились в моей памяти.
Придя к этой мысли, я расплылся от благодарности к неприятному одноглазому старику. Ведь я был обязан деду за то, что до сих пор помнил, по каким причинам пошёл на это, и что действительно, ещё вчера я был уверен, что отдаю себе отчёт в своих действиях и несу ответственность за свои поступки.
Я погружался в чёрную булькающую пучину правдивольщины. С мира облезли его змеиные шкуры...
(Стеклянную колбу только что произведённой на заводе лампочки накаливания заполняет воздух. То есть, кислород и ещё несколько других деток Менделея и их гибридов. Температура каления вольфрамовой нити три с лишним тысячи градусов. При таком жаре весь воздух в герметичной колбе выгорает. И со временем там не остаётся ничего, то есть вакуум)
...с пустоты осыпалась маска бога/силы/судьбы, и обступающая со всех сторон реальность предстала передо мной во всей своей жестокости и простоте.
Много часов я ходил по городу, минуя самые разные области и аспекты новой вселенной, и неприкрыто всему удивлялся.
Со временем я понял, что неверно объяснял себе принцип и функцию перехода. Я оказался не в новом мире. Нет, я только заново открывал старый. Не я пришёл в новый мир, а наоборот в мой мир пришёл кто-то новый и подменил собой меня. И опять дед был прав, произнося банальности.
Переход, в чём бы он ни состоял, расширил границы возможностей моего познания. Всё моё беспокойство и чувство дискомфорта на протяжении дня было просто симптомом надвигающихся озарений.
Иллюзия реальности как сюрреалистического сна была результатом первоначального отторжения моим сознанием новой картины мира.
На исходе первого дня отторжение полностью прекратилось, и меня начали заполнять свежие знания, проходя по моим тканям разрядами истины под высоким напряжением.
И, одно за другим, они самые озарения.
Я и всё вокруг, весь мир, непрерывно падали, но в совокупности были неподвижны одно по отношению к другому, отчего создавалось впечатление покоя. На самом деле это всё было маленькими крошками, крупинками песка и катышками пыли, взвесью, плавающими в некоем объёме воды в пространстве, падающей из опрокинутого таза тётки в белом сарафане с надорванным левым рукавом. А за ней была пустота, ничто. А она была маской, которую зовут то богом, то силой, то судьбой. Людская вера, сконцентрированная на этой фигуре, воспламенила маску, и всё сгорело, и образовалась необъятная, но всеобъемлющая пустошь, и только вода всё ещё продолжала падать, и в этой воде были мы, было всё и вся, в ней барахтался этот мир. Этот самый великий и непостижимый мир.
Пыль, крошки и песок. Населённые колониями бактерий.
Возможно, это простое совпадение, что вода пенилась после того, как тётка ею что-то постирала. Ведь маска источник всей философии то есть, по аналогии с лампочкой Ильича, вольфрам, с немецкого языка переводится дословно как "волчья пена"...

Первый этап: Двойной Оптический Крест

Вот простые и понятные вещи. Вот цепочка фактов. Как они есть. Без субъективизма.
Это сухой отчёт. Набор данных.
Старик вылезает из мусорного бака наружу. Пошатывается на ногах. Допивает то, что осталось, выбрасывает опустевшую бутылку за спину, в контейнер, вытирает ладонью потёки вина на подбородке. Высмаркивается в ту же руку, после чего стряхивает сопли с пальцев резким натренированным движением.
Идёт по улице. Подходит к автобусной остановке. Наблюдает за парнем.
Парень сидит на лавочке, откинувшись на спину и прикрыв глаза. Его губы шевелятся. Старик прислушивается.
А шоколадка... шоколадка... Лучше всего, наверно, пористая... Да, надо пористый брать, стопудово... Да, он при том же весе имеет больший объём, ага... всё дело в волшебных пузырьках, блин...
Старик наклоняется к нему всё ближе, и ближе. Его лицо уже прямо перед лицом молодого человека.
Голуби, мать их... бормочет парень, Вот же дебилы...
Ты спишь? спрашивает старик.
Парень открывает глаза. Не резко и широко, как от неожиданности, а плавно, с промедлением, как будто соизволив снизойти.
Н-нет, отвечает молодой человек всё же с неуверенностью в голосе. Одновременно и с интересом, и с беспокойством он рассматривает лицо старика, пытаясь понять, чего он прицепился.
Это ты на переход? спрашивает старик.
Да...
Ясно. Подъедем на автобусе.
Старик присаживается на остановке рядом с парнем. Понимая, что от него несёт перегаром, он начинает оправдываться:
Да, вот, понимаешь, выпил тут немного... Не могу я такую жизнь терпеть, понимаешь?..
Парень его не слушает. Он погружён в свои мысли. Он гадает, как будет выглядеть переход, какие у него возникнут ощущения... Он думает: не будет ли больно?
Он думает: что у этого старика с глазом?
Подходит автобус. Старик встаёт, кивает парню, чтоб шёл за ним, и они вдвоём поднимаются в салон.
Они выходят на остановке возле костёла. Старик поднимает руку и указывает вверх, в темноту.
Смотри, это переход.
Парень задирает голову и долго вглядывается в том направлении, куда показывает старик.
Это двойной оптический крест, говорит старик. Ты должен неотрывно смотреть на него левым глазом, пока не почувствуешь, что переход начался. Дальше можешь ничего не делать. Всё произойдёт само по себе. Понял?
Парень кивает.
Замирает и таращится вверх широко раскрытым глазом. Проходит двадцать минут, на протяжении которых, лицо парня постоянно меняется от веселья к скуке, и от скуки к ужасу. Потом он внезапно вскрикивает, закрывает глаз ладонью и падает на асфальт, содрогаясь в конвульсиях.

Второй этап: Вселенная Падающей Воды

Парень корчится на асфальте, производя немыслимые телодвижения. Его глаза зажмурены, сквозь крепко стиснутые зубы то ли со свистом, то ли со стоном выходят сдавленные выдохи.
Старик стоит над ним неподвижно до тех пор, пока агония не заканчивается. Заблаговременно отойдя на несколько шагов, чтобы парень его не лягнул, он внимательно наблюдает за поэтапно развивающимся циклопом.
Спустя несколько минут парень окончательно затихает и сразу начинает походить на хладный труп.
Старик выжидает ещё некоторое время. Убедившись, что парень в глубокой бессознанке, он приоткрывает кованые ворота, входит в церковный дворик и садится там на скамью с добротно оштукатуренной, готично поднимающейся стеной костёла, заместо спинки. Старик сидит неподвижно, упёршись взглядом в фигуру распластавшегося недалеко от остановки парня.
Наступает утро. Единственный глаз старика всё так же зорко следит за парнем, который ещё на рассвете начал подавать редкие, но явные признаки жизни.
Старик меняет место дислокации так, чтобы его не было видно с улицы.
Проходит какое-то время. Солнце бледнеет и сливается со своим светом, тени впитываются в своих хозяев. Парень поднимается, некоторое время тупо таращится на солнце, делает несколько пробных шагов, да так и продолжает тащиться куда-то, волоча ногами и запрокинув голову.
Старик выходит через ворота и неторопливо следует за ним. Он особенно не скрывается, идёт спокойно и естественно, вроде бы не имеет к этому, похожему сейчас на идиота, парню никакого отношения и чисто по случайности держит точно такую же скорость.
Парень глазеет по сторонам и открыто удивляется всему вокруг, как будто впервые в жизни это видит. Старик чуть позади улыбается.
Много часов спустя. Уже давно почернели сумерки, парень уже исходил город вдоль и поперёк. Всё это время старик держался с ним на одном расстоянии, не отставая ни на шаг. Он и сейчас всё так же следует за ним по пятам. Со стороны не заметно, чтобы кто-то из них устал.
Вдруг парень останавливается посреди пешеходного перехода, ровно на оси автодороги.
Загорается красный свет "стойте"
Машины пока ещё вежливо огибают эту статую из плоти и крови, образовавшую вокруг себя веретеноподобное разрежение траекторий. Старик стоит на тротуаре с другими нормальными пешеходами.
Простояв на месте с полминуты, парень перебегает оставшуюся половину проезжей части, чудом не попадает под колёса ни одной их несущихся навстречу кабин с выпучившими глаза и исступлённо матерящимися водителями внутри.
Оказавшись на той стороне, парень в три прыжка преодолевает расстояние до бетонного куба мусорной урны и начинает в ней торопливо рыться. Как из рога изобилия, из мусорки во все стороны разлетается разный уличный смёт.
Наконец, он находит то, что искал пивную бутылку с отбитым горлышком (а потому не представляющую материального интереса для хрустальных воинов городских трущоб) и глотком пива на дне.
Прямо о стенку этой самой урны парень разбивает бутылку на мелкие, средние и кусочки покрупнее. Суетливо перебирает битое стекло, выбирая подходящую форму. Останавливает выбор на одном из самых крупных кусков. Он удлинённый и узкий, как лезвие кортика, и такой же острый.
Без всякого промедления, но и не резким движением, он протыкает им своё правое глазное яблоко рядом с переносицей. Из-под мутно зелёного осколка на щёку вытекает странно густая и тусклая слеза.
Стеклянным лезвием парень делает режущие движения по округлому периметру глазницы. Это очень похоже на открывание консервов специальным ножом.
Вязкую субстанцию его глазной жидкости, ползущую по щеке, накрывают свежие и более шустрые струи ярко гранатовой в свете уличных фонарей крови.
Парень не кричит от боли или что-то в этом роде. Его лицо выражает полную сосредоточенность и мрачную целеустремлённость. Он надавливает на другой конец осколка, опираясь на переносицу для эффекта рычага, чтобы вынуть глаз, но стекло обламывается. Один небольшой кусочек размером с ноготь остаётся у него в пальцах, а остальная часть жала пропадает где-то внутри пузырящейся каши из лимфы, сукровицы и всех остальных жидкостей.
И стекло, и напоминающий сдутый мячик глаз, он выколупывает мизинцем таким общеизвестным движением, для которого, как известно, мизинец и предназначается.
Наблюдающие эту картину девушки, мальчики и все прочие обыватели истошно верещат. Происходящий на их глазах кошмар объединяет их всех и сводит их вместе в единодушном вопле ужаса и шока. Даже ветераны войны, бандиты и наркоманы даже те кричат вместе со всеми.
Никому и в голову не приходит броситься к парню и остановить его. И вправду: зачем бы им это делать?
Впрочем, он уже закончил. Пока обыватели не оправились от потрясения, парень скрывается в тени переулков, оставляя за собой чёрные плевки на электрическом асфальте.
Наконец опомнившись, люди сбиваются в кучу над тем, что осталось от невыразимо извращённой реальности: потемневший и сморщившийся как гнилое яблоко глаз с безжизненным хвостом нервов и острый клин мутно зелёного бутылочного стекла, плавающие в щедрой луже гранатовой крови.
Никто не бросается за парнем вдогонку. Все ждут приезда тех ребят, кто знает, что делать им уже кто-то позвонил.
Старик всё это время так и стоит под светофором. Теперь он разворачивается и уходит, откуда пришёл.
Цикл переходит на новый этап.

Первый этап: Двойной Оптический Крест

Гостиница "Аутурист", ресторан, очередная пьяная компания неместных.
Начало развода такое же, как всегда. Новая идея: на спор съесть двадцать пять бананов. Просто съесть. Не на время, не на скорость. Условие простое. Съесть двадцать пять бананов.
Лох (желательно, чтобы он любил этот фрукт тогда четверть сотни бананов на халяву будут для него подобны свалившемуся с небес счастию...), должен есть их один за другим, без всякой спешки, если захочет то и с передышками.
А секрет вот в чём: мякоть банана только кажется мягкой и воздушной. На самом же деле, его консистенция очень плотная, штуки после десятой, общая банановая масса заполнит его желудок битком, прорвёт внутренние стенки, лох начнёт рыгать кровью и сдастся, захочет он того или нет ведь если он продолжит, то тупо лопнет, а, даже будучи пьяным, у него хватит ума не погибнуть такой идиотской смертью.
Да... Эти споры на слабо всегда приносят неплохой доход, и, самое главное они не противозаконны, не подпадают ни под одну из статей уголовного кодекса законодатели ломают головы над куда более серьёзными проблемами...
С этими мыслями я начал медленно приходить в себя.
Вокруг было тепло и сладко. Пакеты с пищевым мусором были мягкими и комфортными. Многолетняя практика показала, что любой мусорный контейнер, заполненный хотя бы до половины, может стать удобной спальней, если правильно извернуться. За годы я научился этому искусству и, владея им в совершенстве, смог целиком избавить себя от жилищной проблемы и, частично, проблемы пропитания...
Я научился различать баки по запаху: обычно я выбирал сладкую гниль пищевых отходов после ночёвки в таком баке, утро проходило в лёгкой эйфории. По-видимому, это из-за выброса каких-то не то токсинов, не то алкалоидов. Притом, гниение сопровождается выделением энергии, так что холодными ночами гниющий мусор неплохо меня согревал.
Окончательно проснувшись, я обнаружил в своей руке недопитую бутыль портвейна.
Я выбрался наружу. Было светлое солнечное утро, и эйфория тоже была тут как тут. Я допил последний глоток, отрыгнул утренний перегар, выбросил пустую бутылку.
Начинать день с собирания пустой тары совершенно не хотелось. Вместо этого было твёрдое ощущение чего-то надвигающегося, чёткое чувство: пришло время. А для чего? Я не имел ни малейшего представления. Но знал точно: пора.
С этим осознанием я поплёлся по дороге без какой-то определённой цели; вдыхая свежий утренний, немного влажный, воздух, проветривая голову после ночного дурмана, медленно, с натугой, просыпаясь.
Вот оно что! До меня дошло! В контейнере было много почерневшей банановой кожуры. Отсюда и этот сон.
Я порадовался, что он не выветрился у меня из памяти вместе с гнилым мусорным кайфом.
Ноги сами завели меня в знакомые места. Смутно знаком район, я бывал здесь, когда был ещё молод. Я плохо помнил, при каких обстоятельствах, но это было связано с какими-то важными событиями моей жизни. Только этих событий было уже столько, что они все смешались в какой-то общий фон, пунктирным лейтмотивом пересекающихся впечатлений заполнили моё жизненное пространство и остались в прошлом то есть, перестали существовать.
Я подошёл к автобусной остановке.
Почему-то мне захотелось постоять и понаблюдать за голубями, целая орава которых рыскала под ногами у людей в поисках съедобных ништяков. Среди ожидающих транспорт моё внимание сразу привлёк этот молодой человек. Он облокотился о билетный киоск и высматривал кого-то в людском потоке.
Мне стоило бросить на парня всего один мимолётный взгляд, и я уже знал, кого и чего он ищет. Как будто что-то замкнуло у меня в голове и после этого замыкания не осталось никаких сомнений.
Я подошёл к нему и попытался заговорить, но он демонстративно не обращал на меня внимания, продолжая стрелять глазами по сторонам.
Кого-нибудь ждёшь? спросил я.
Он, наконец, соизволил посмотреть на меня. Его презрительная гримаса медленно выровнялась в стандартную мраморную маску постороннего человека.
Ну да... ответил он задумчиво. Вас?
Походу да. Тебя что, запах смущает? Ты это... знаешь, не обращай внимания, что я пьяный. Это делу не помеха.
Какому делу?
Тебе связной же нужен, так? Ну а я могу тебе всё сделать и такой.
Что сделать?
Ну... к переходу отвести.
К какому ещё переходу?
О-о-о... да ты ни хера не знаешь... Ты уверен, что меня ждал?
Да... Думаю да.
Ты отдаёшь себе отчёт? Отвечаешь за свои поступки?
Да.
Делаешь это по своей воле и в здравой памяти, без моего принуждения?
Что вы меня высаживаете?
Ответь. Это чисто формальные вопросы.
Ну да, да. Всё да. Что теперь?
Теперь? А что теперь? Теперь ждём автобус.
Мы сели на скамеечку. Парень время от времени бросал на меня короткие, слегка нервные взгляды.
Скажите, а... что у вас с глазом?
Я повернул голову и посмотрел на него в упор.
Это мой пуп. Когда я был в материнской утробе, пуповина входила мне в голову, а не в живот. Питательные вещества поступали прямиком в мозг.
От волнения парень даже не понял, что я шучу.
Чем занимаешься? спросил я, чтобы разрядить атмосферу.
Да я это... пишу анонимные рассказы. Романтические истории из жизни олигархов.
Олигархов? удивился я с преувеличенным уважением в голосе.
Ну. Он опять не впёрся. Например, как девочка Фируза училась с Керимовым в универе. Или как Рома Абрамович выцепил стюардессу прямо из самолёта и наклепал полдесятка малышей.
Понятно.
Подошёл автобус. Парень вопросительно глянул на меня.
Ну чё смотришь? Поехали.

Второй этап: Вселенная Падающей Воды

Немного подрыгавшись, парень затих. Я подождал на лавочке у костёла до утра, пока он не начал оживать.
Спустя какое-то время, он поднялся на ноги, качнулся вперёд, выставил ногу, чтобы не рухнуть - и дальше уже инерционно куда-то зашагал. Я пошёл за ним.
Я знал всё, что происходит в его голове. И понимал, как во многом он ошибётся.
Он ещё не подозревал, чем этот переход для него обернётся. Да ничем. Переходы ничем не оборачиваются. Они так и остаются переходами. И ничего не меняется. Жизнь не приобретает смысл.
А сам переход - переход на новую ступень, на порядок дальше - ничего особенного, просто приманка. Шаг вверх, и вся жизнь потом на следующей ступени. На общем бесконечном эскалаторе, который абсолютно одинаков на всех этапах - это обычная гармошка под углом к горизонтали, без начала и без конца.
Эскалатор там или гармошка, а может - Вселенная Падающей Воды, - называйте, как хотите. Но по сути, это только шаг. Один шаг.
И даже вырвав себе глаз, он не избавится от этого Креста. Повсюду, всю жизнь переходы будут сводить его с ума.
Только Цикл Окончательного Падения. Только он имеет значение. Я перехожу на шаг. Он встаёт на моё место. Тот встаёт на место этого. Я становлюсь связным, он начинает хотеть перейти. Куда?
Кин, "ЦиклОП"

Психопомы - птицы (как правило, воробьи или голуби), собирающиеся в огромных количествах в одном месте вокруг какого-нибудь сверхъестественного явления.
Словарь психофизических терминов