Black Rat : Крысоboy

На свалке было холодно, неуютно и, как назло, ни одной целой игрушки. Второй час голодная и уставшая Зоя бродила по источавшей зловоние «хлебной территории». Так когда-то прозвали свалку местные бомжи, с некоторыми из них Зоя дружила: играла в войнушку и в прятки, пока ее отец-алкоголик квасил с собутыльниками дома. Но месяц назад бомжи исчезли. На свалку перестали приезжать машины с «добром». По одним слухам на ее месте скоро должна была начаться тотальная застройка нового жилого квартала для очередников, по другим – строительство военного аэродрома.
Как бы то ни было, расстроенные прекратившимися поставками объедков и обносков местные бомжи собрали свои нехитрые пожитки, разобрали шалаши, брезентовые палатки и отправились на поиски новой «хлебной территории». Зоя и сама была похожа на бомжа: лицо ее было измазано грязью и найденным час назад набором почти не использованной косметикой польского производства, волосы сбились в колтуны и торчали в разные стороны, платье сильно помято, в грязи и порвано в двух местах. Нормальными были только серо-зеленые ботиночки на шнуровке – подарок умершей полгода назад от рака мамы. За спиною у Зои был старый школьный ранец с улыбающимся львом Бонифацием, героем древнего советского мультфильма. В ранце лежали найденные на свалке цветные пуговицы, маленький обгоревший альбомчик с марками, красная ленточка из плотной материи и одноглазая голова лупоглазого плюшевого зайца.
«Вот найду к нему туловище, хоть от куклы, хоть от мишки или кого еще, пришью голову и будет у меня отличный зайчик!» – думала Зоя, вороша пластмассовой детской клюшкой ворохи тряпья, кучи пустых консервных банок, использованных женских прокладок и бинтов. Но дойдя до самой окраины многокилометровой свалки, Зоя не нашла ничего подходящего. Споткнувшись об торчащую из земли проволоку, она упала на что-то мягкое, прикрытое пестрым куском клеенки. Это что-то оказалось недавно потерявшимся соседским пуделем Тишкой.
Тишка был задушен, тонкая шея стянута грязным махровым шарфиком, торчащий из оскаленной пасти лиловый язычок облеплен мухами и червячками. Зою чуть не вырвало, но она преодолела отвращение и тошноту и, соблюдая ритуал, похоронила Тишку в ближайшей воронке, присыпав невинно убиенного картофельными очистками и старыми журналами. Над свалкой нависла гнетущая тишина, перемежеванная крысиными шорохами и редким карканьем черных как смоль ворон. Зое стало невыносимо грустно и одиноко, она села на полуразвалившийся бурый диван с вылезшими пружинами и стала плакать, растирая по лицу грязь с просроченной косметикой.
Вдруг где-то недалеко послышались странные звуки похожие на страстные хрюкотания. Зоя перестала плакать, перекрестилась на воткнутую в качестве креста у Тишкиной могилы пластмассовую клюшку и пошла в сторону звуков. Метрах в пятидесяти от нее, за перевернутой детской коляской что-то происходило. К страстным хрюкотаниям прибавилось частое сопение. Зоя осторожно подползла к коляске и заглянула в дырку. То, что она увидела, удивило и одновременно насторожило ее. На расстеленной серой детской распашонке совокуплялись две достаточно крупного размера игрушки: коричневый плюшевый медведь и голая кукла с кудрявыми пепельными волосами. Кукла стояла раком, упершись руками в землю и сладостно хрюкотала, а медведь ритмично двигался, вставляя и вынимая из губчатого отверстия между ног куклы большой бордовый член. Правую лапу он положил на спину куклы, а в левой сжимал бутылку шотландского виски, из которой периодически отхлебывал.
В реальность происходящего верилось с трудом. Зоя подумала, что ей все это снится. Она больно ущипнула себя за мочку уха, но кукла с медведем не исчезли. Медведь сделал еще несколько глубоких движений, прижался к кукле и замер, закатив глаза к небу.
– Все, устал я, Зубаточка, – сказал он, вынимая своего «бойца» из раскрасневшегося лона седовласой куклы.
– Чего-то ты сегодня слабоват! – констатировала кукла, подтираясь чьим-то грязным носовым платком.
Зоя вздрогнула, у куклы оказалась подвижная собачья мордочка с двумя внушительными клыками вместо обычного улыбчивого кукольного лица.
– Да я просто мало выпил еще, щаз вот докончу вискарика, и сразу силы прибавятся, оттопырю тебя тогда по полной, – медведь снова присосался к бутылке, но кукла деловито подошла к нему на кривых обутых в красные сандалии ножках и вырвала из мохнатых лап бутылку.
– Знаю я тебя, сейчас нажрешься как свинья и спать завалишься!
– Да ладно тебе, ну и вздремну на часок другой, так и что ж тут такого, дай чачу допить! – медведь схватился за бутылку и потянул ее на себя.
– Хуй тебе! – взвизгнула кукла и вцепилась в бутылку еще сильнее. Любовная парочка сцепилась в клубок, упала и стала кататься по земле. Никто не хотел отпускать бутылку. Когда все ее содержимое вылилось, медведь первым разжал лапы.
– Бляха-муха, все бухло из-за тебя за зря вытекло!
– Ну и путем, – поднимаясь и отряхиваясь, радостно сказала кукла, – день еще в самом разгаре, успеешь еще нажраться.
– Как же, – медведь брезгливо снимал с боков сухой собачий кал, – в этой дыре ничего нет, в окрестных магазинах только пиво разбавленное и водка паленая, мне такая радость даром не нужна!
– Слышь, косолапый, – кукла довольно почесала у себя между ног.
– Чего тебе? – медведь поднял пустую бутылку и слизнул с ее горлышка несколько капель.
– А ты это…опять в говно вляпался! – кукла громко захохотала, скалясь желтыми гнилыми зубами.
В этот момент следящая за происходящим Зоя громко чихнула.
– Та-ак, – кукла перестала смеяться и кивнула медведю. Медведь извлек откуда-то небольшой зазубренный нож.
– Выходи по одному, оружие и патроны на землю!
Испуганная Зоя выползла из-под коляски и обреченно уставилась в землю.
– Кто такая? – Зубатка неспешно проковыляла к Зое и, склонившись над ней, дыхнула в лицо дохлятиной.
– Я Зоя, – тихо ответила Зоя, продолжая глядеть в землю.
– Слышь, молодая и грязная, ты, судя по всему, местная. Не знаешь где-то тут у вас можно нормальным алкоголем разжиться? – медведь спрятал нож, крепко взял Зою за худые плечи и поставил на ноги.
Зоя увидела, что морда у медведя не менее подвижна, чем у его подруги, а зубы так же не менее остры и желты. Из его пасти кроме дохлятины несло еще и алкоголем.
– Чё молчишь, Зоя? – медведь криво улыбнулся и от этой ужасной НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ улыбки у Зои пробежал по спине холодок.
– Погоди ты со своим бухлом, – кукла оттеснила медведя и взяла Зою за подбородок. – Ты чего заплаканная такая, обидел кто?
Зоя внимательно посмотрела в глубокие глаза куклы, в них она увидела свое грязное заплаканное лицо.
– Я искала себе новую игрушку, взамен той что пропил папа, но так ничего и не нашла, а еще я нашла соседского пуделька Тишку, его кто-то задушил, я его похоронила и мне стало очень-очень грустно…
– Ага, нормальная тема, слыхал, косолапый? – кукла участливо погладила Зою по голове, вернее по грязным торчащим во все стороны волосам. – Какой-то ублюдок пропивает игрушки собственных детей, и они вынуждены слоняться по помойкам и травмировать свою неокрепшую детскую психику похоронами мертвых собачек и нашими с тобой совокуплениями. По-моему у нас на сегодня наметилось дельце.
– Да не вопрос! – медведь тоже стал гладить оторопевшую Зою по голове. – Слушай, Зоя, а что твой батя пьет, неужто водку вашу местную? Это же полнейшая отрава.
– Опять ты за свое, – кукла недовольно покачала головой, – у ребенка беда, а ему лишь бы зенки залить!
– Да не ной ты, одно другому не помеха. Ну так что, а, Зой? – медведь сплюнул себе на лапу и стал протирать грязное лицо девочки. Зоя не сопротивлялась.
– Водку пьет, но редко. Он в основном любит самогон.
– Ага, это уже ближе к теме. Сам варит? – медведь протер Зоино лицо, довольный своей работой поднял лежащий у ног осколок зеркала и поднес его к лицу девочки. Зоя улыбнулась, тревога и плохое настроение куда-то испарились.
– Нет, самогонку варит один из его друзей, в бо-о-о-льших таких бидонах, – Зоя развела руками, показывая размеры, – приносит к папе и они ее пьют, а когда они напьются, орут песни, бьют посуду и пристают ко мне. Я поэтому дома не люблю бывать.
– Слыхала, мать? – медведь кивнул играющей желваками кукле. – У этих людей все не слава богу. Куда только участковый смотрит?!
– Наш участковый, сам пьет и иногда с папой тоже. Они с ним друзья, в армии вместе служили. Ему жаловаться бесполезно. А еще он вместе с другими милиционерами торгует девочками, которые чуть постарше меня, которые в детдоме живут, который в соседних Валуйках находится. Они возят их в гостиницу, что у автовокзала и там сдают за деньги приезжим богатым москвичам, – разговорилась Зоя.
– В самом деле? Это достоверная информация?
– Ну да, у меня знакомая девчонка Лидка Свешникова оттуда. Она рассказывала, что их берут на ночь и иногда с подругой вместе. И любовью там по-взрослому с ними занимаются. И еще любят бутылки им туда совать и другие всякие вещи нехорошие с ними делать. Но Лидке это почему-то нравится. Они ей денег не дают, а дают конфеты и торты. Она и мне предлагала с ними поехать.
– Ну, а ты что?
– А я не согласилась. Я такими вещами не занимаюсь. Это называется проститутничество. От этого можно получит СПИД и умереть.
– Молодец, Зоя, что все понимаешь, что не согласилась свое юное тельце за башли продавать! Кстати, а сколько тебе лет?
– Шесть с половиной уже. Скажите, а вы кто, артисты, да? – совсем осмелела Зоя.
– Ну что-то вроде того, – кукла достала расческу и занялась расчесыванием Зоиных колтунов.
– Разрешите представиться! – медведь встал на одну лапу и несколько раз крутанулся вокруг своей оси, – артист малых и больших театров, заслуженный артист России Нолебьён Батькович! И, – медведь указал лапой на куклу, – его спутница, не менее заслуженная артистка малых и больших театров, Зубатка Батьковна!
– Здорово! – заулыбалась Зоя. У вас костюмы такие, как настоящие.
– А мы вообще по жизни настоящие, – медведь подмигнул Зое и сел на шпагат, – але-е-е!
– Ну ладно, – закончив с расчесыванием, кукла бросила расческу в сторону, – сейчас, Зоя, мы пойдем с тобой к твоему неразумному родителю и проведем с ним разъяснительную беседу, ок?
– Боюсь, он не станет вас слушать. Он злой и крикливый когда выпьет, он сейчас как раз такой. Лучше подождать пару часиков, когда он спасть ляжет.
– Ничего, нас он станет слушать! – медведь поднялся со шпагата и встал на голову, – так что пойдем сейчас. Заодно я подзаправлюсь и снова сладко засажу своей Зубаточке по самые помидорчики, – улыбнулся Нолебьён во всю пасть, – ведь так, милая?
– Хватить пиздеть, плюшевый. Давай лучше помоги, – кукла подошла к перевернутой детской коляске и стала прикручивать лежавшее рядом немного погнутое колесо от валяющегося неподалеку напрочь разбитого велосипеда.
– А зачем вам эта старая ржавая коляска? – спросила Зоя.
– Для конспирации. Не будем привлекать лишнего внимания. Когда выйдем к вашему горе-тауну, сядем в коляску, и ты нас повезешь, ясно? – Зубатка при помощи подоспевшего медведя быстро перевернула и поставила успевшую покрыться помойной плесенью коляску на колеса.
– Ясненько! – радостно сказала Зоя. Она настолько была рада неожиданному знакомству, что даже забыла о голоде и печали.
Минут через двадцать Зоя, Зубатка и Нолебьён покинули огромную территорию свалки и вышли к покосившейся автобусной остановке.
– Далеко отсюда до твоего дома? – спросила Зубатка.
– Неа, вон та пятиэтажка рядом с бойлерной и есть мой дом.
– Нет, вы только посмотрите на это, – захихикал медведь, читая приклеенный к остановке лист объявлений. – «Продам почку в хорошие руки. Цена договорная. Звонить с 10 до 23.00. Лена».
– Она бы лучше мозги свои продала, дура ёбнутая, – мрачно констатировала Зубатка.
Из-за бойлерной появилась какая-то тучная женщина с тяжелыми авоськами и направилась в сторону троицы.
– Короче, мы полезли, а ты кати нас до подъезда. – Зубатка с Нолебьёном ловко запрыгнули в коляску и прикрылись обоссаным детским одеяльцем.
Зоя взялась за ручку и покатила старую ржавую коляску на кривых колесах (от двух разных велосипедах) вперед.
Остановившись рядом с Зоей, тучная женщина поставила тяжелые, набитые продуктами авоськи на землю и облокотилась на коляску, так что та аж прогнулась.
– Фух, уморилась я. Здравствуй, Зой! Что это ты всякую дрянь с помойки тащишь?
– Здравствуйте, тетя Глаша. Вот нашла себе новых игрушек, практически новых. А коляска, это так, чтобы было на чем их до дома дотащить, – ответила Зоя.
– Ах, бедняжка, бедняжечка ты моя, – тетя Глаша бесцеремонно полезла в коляску, – а ну-ка дай погляжу, что за практически новые такие.
Приоткрыв воняющее мочой одеяльце, тетя Глаша увидела двух крупных застывших в нелепых позах игрушек. Кукла-собака лежала с раздвинутыми ногами, демонстрируя половое губчатое отверстие и показывала фигу, а лежащий рядом медведь одной лапой обнимал куклу за шею, другой держался за торчащую из мордочки соску.
– Какие интересные игрушки, крупные и действительно как новые! И кто ж их интересно выбросил? Я бы, честно говоря, сама б их себе забрала, но, как говорится, кто рано встает, тому бог счастья дает!
– Ага, – подтвердила Зоя, – а еще говорят, кто первый встал тому и тапки.
– Одобряю, Зой, одобряю, такие игрушки не должны на помойке валятся. У них должен быть свой хозяин. На вот тебе подкормится, – Тетя Глаша вынула из авоськи большую сочную грушу и протянула ее Зое.
– Ешь на здоровье, а я поеду мужа в больнице навещу. Он окаянный нажрался у себя на заводе, упал с двух метровой высоты и сломал себе ногу. Кстати, видела твоего папашу. Домой можешь спокойно идти, он сейчас зенки заливает в гаражах с Пантелеичем. Там, наверное, до утра и останется. Видела как они бутылок шесть, наверное, несли из продмага, причем, уже хорошо так датые были. Залезли в автобус, что идет в сторону Семеновского района и, горланя матерные песни, что б им пусто было, укатили.
– Спасибо, тетя Глаша, – поблагодарила Зоя за грушу и покатила коляску дальше, а тетя Глаша понесла свои тяжелые авоськи к безлюдной остановке, от которой раз в полчаса отъезжал автобус до больницы.
– Слыхала, – Зубатка выглянула из коляски, – твой батя квасит не дома, а в каких-то гаражах. Знаешь где это?
– Конечно, знаю, это там где ремонтные мастерские и заброшенный цементный завод. Мы там с ребятами в войнушку играли.
– Ну тогда вези!
Когда уставшая Зоя привезла коляску с куклой и медведем к месту, было уже темно. Широкие гаражные боксы тянулись вдоль невысокого полусгнившего деревянного забора, за которым высилась мрачная башня давно уже не действующего цементного завода. Напротив гаражей находились три ремонтных мастерских, но они уже были закрыты, как, впрочем, и гаражные боксы. Лишь в одном из них пробивался наружу свет, и раздавались громкие мужские голоса.
– Отличное место! – Нолебьён первым выпрыгнул из коляски и сплюнул сжеванную до неузнаваемости детскую соску.
– Пойдем, плюшевый, займемся воспитательной работой, – Зубатка чихнула и почесала у себя между ног. – А ты, Зоя, жди нас здесь, мы скоро вернемся!
– Жди меня и я вернусь, жди и только жди. Жди когда наводят грусть мутные дожди. Жди, когда других не ждут, хуй на все забив. Жди меня и я вернусь снова в коллектив! Хе-хе, – весело продекламировал Нолебьён и, разрезав на своем правом боку незаметную молнию, извлек из собственного тела все тот же небольшой зазубренный нож.
– А зачем вам нож? – резонно спросила Зоя.
– Не волнуйся, это на тот случай если у нас вдруг денег попросят, – ответил Нолебьён, подмигнул Зое и побежал вслед за быстро ковыляющей к гаражам Зубаткой.
Зоя вздохнула, присела рядом с коляской и стала есть подаренную доброй тетей Глашей вкусную грушу.
Когда Зубатка и Нолебён подошли к гаражу приятеля Зоиного папы автомеханика Пантелеича, то услышали кроме громких мужских голосов чьи-то томные женские вздохи. Приоткрыть дверцу гаража не удалось, она оказалась закрыта на замок изнутри.
– Полезли на крышу, мать! – Нолебён взял нож в зубы и ловко, словно кот, вскарабкался по водосточной трубе наверх.
Не так быстро (срываясь два раза с трубы) залезла на крышу и Зубатка. С обратной стороны гаража под крышей было квадратное вентиляционное отверстие закрытое тонкой металлической сеткой. Зубатка прогрызла сетку своими острыми как зубья ножа Нолебьёна клыками и первой вползла вовнутрь.
Внутри гаража находилось пять человек. В центре рядом с полуразобранным запорожцем за столом сидело трое: крупный рыжебородый детина в промасленной грязно-синей спецовке, седой жилистый дед без майки и коренастый лысоватый мужчина в семейных трусах. Все трое были пьяны и еле сидели на своих табуретках. Рядом с ними валялась дюжина пустых бутылок портвейна. Огромный пятилитровый пузырь самогона тоже стоял неподалеку.
В углу гаража на импровизированном ложе из нескольких ватников и выдранного «с мясом» старого машинного кресла голая толстая продавщица местного продмага Ада Лактеонова старательно делала глубокий минет молодому парню с плоским агрессивным лицом.
– Слышь, Степка, закругляйся! Сейчас я по второй пойду, – сказал сидящий к ним спиной рыжебородый.
– Ни хуя, Арнольдыч, моя очередь, – не согласился с ним лысоватый.
– Не пизди, Кроль, – широко улыбнулся рыжебородый, – давай сдавай лучше, очком чувствую, что ты уже пустой.
В этот момент Зубатка и Нолебьён спрыгнули вниз на ворох промасленных тряпок. Первым их заметил жилистый дед. Он положил свои карты на стол и выронил изо рта дымящуюся папиросу.
– Слышь, мужики, у меня, кажись, снова белка началась.
– Чего ты, Пантелеич? Щаз доиграем, поебемся и еще раз накатим, – продолжал улыбаться рыжебородый.
– Гутен Абенд, придурки! – Зубатка и Нолебьён отряхнулись и выбрались из тряпок.
Рыжебородый продолжал улыбаться. Лысоватый обернулся и стал усиленно протирать глаза.
– Похоже, Пантелеич, у меня тоже белка. Интересно, я вижу тоже, что и вы, а мужики? – Лысоватый встал с табурета и тупо уставился на незваных гостей.
– Не знаю, Кроль, что сейчас видишь ты, а лично я вижу плюшевого медведя и каково-то уродского игрушечного волчка, которой только что обозвал нас придурками, – сказал Пантелеич и затушил дымящуюся под столом папиросу подошвой ботинка.
– Ха-ха, Зубатка, тебе назвали уродским игрушечным волчком, а я все думал-гадал, кого это ты мне напоминаешь, – улыбнулся держащий за спиной лапы Нолебьён.
– Кто из вас Зоин папаша, ты? – Зубатка подошла ближе к столу и ткнула пальцем в лысоватого.
– Ну я, а ты-то кто? – удивленно спросил Кроль.
– А мы с товарищем, – Зубатка кивнула на Нолебьёна, – из родительского комитета.
– Откуда, бля?
– Я тебе щаз дам «бля», урод! Ты какого хуя на ребенка своего с прибором положил? Квасишь тут с собутыльниками, а дочь твоя по помойкам шатается, игрушки ищет, которые ты у нее пропил! – Зубатка сделала злобную рожу, вдохнула и смачно плюнула желтой слюной в глаз Зоиного папаши.
Кроль молча поднял с пола бутылку, ударил ею об угол стола и выставил получившуюся розочку перед собой.
– Только подойди ко мне, нечисть поганая!
– С кем это вы там разговариваете? – отозвался из угла молодой ёбырь Степка.
Рыжебородый здоровяк наконец перестал улыбаться и вскочил из-за стола, весь хмель с него как ветром сдуло – мочи их, мужики, очком чую, эти два клоуна переодетые мусора!
Пантелеич тоже почти протрезвел, схватил табурет и метнул им в Зубатку. Зубатка отскочила в сторону и вцепилась пастью в ногу Кроля.
– А-а-а-а!!! – заорал Зоин папаша и попытался воткнуть розочку в злобную куклу-собаку.
Но Нолебьён молниеносно метнул свой зазубренный нож Кролю в плечо. Кроль заорал еще громче и разжал ладонь, розочка упала на пол. У рыжего Арнольдыча блеснул в руках топор. Он ловко перемахнул через стол и обрушил мощный удар на Нолебьёна. Нолебьён едва успел увернуться. Топорище со звоном вошло в доски пола. Пока Арнольдыч выдергивал топор из пола, Нолебьён прыгнул на истекающего кровью Кроля за своим ножом. Но Пантелеич первым вырвал зазубренный нож из плеча Зоиного папаши и ловко воткнул его в тушку Нолебёна. Нолебьён зарычал и попытался слезть с ножа: не получилось, нож крепко засел внутри.
– Попался, тварь! – радостно воскликнул дедок Пантелеич и крутанул нож в груди воинствующей игрушки.
– Зубатка, я ранен! – крикнул Нолебьён, чувствуя в груди невыносимый дискомфорт.
Зубатка вырвала из уже рухнувшего на пол Кроля кусок мяса, выплюнула его, быстро взобралась на уродующего грудь Нолебьёна Пантелеича и попыталась вцепится ему зубами в его горло. Но ловкий не по годам дедок Пантелеич отпрянул назад и пасть Зубатки лишь грозно лязгнула в пустоту.
– Ша-а-а, мелкая! – крикнул подоспевший Арнольдыч и снова взмахнул топором метя в висящую на Пантелеиче куклу-собаку. Зубатка спрыгнула с Пантелеича на стол и удар топора пришелся по коленной чашечке Пантелеича. Пантелеич взвыл от дикой боли и, схватившись обеими руками за свое колено, упал рядом с угасающим Кролем.
Воспользовавшись моментом, Нолебьён схватил уже бесхозную розочку Кроля и с все еще торчащим в груди ножом прыгнул на Арнольдыча. Не успевший замахнуться топором в третий раз Арнольдыч сбил его мощным ударом кулака в табло. Нолебьён отлетел к стене и оказался на полке с инструментами, между тисками и ящиком с гвоздями.
Пока разъяренный Арнольдыч решал на кого из неприятелей первым обрушить свой очередной удар, Зубатка схватила со стола полную окурков пепельницу и кинула ее в лицо рыжебородого. Лишенный на какое-то время ориентации (пепел попал в глаза) Арнольдыч стал наносить беспорядочные удары по столу. Но Зубатка уже спрыгнула со стола на крышу запорожца и метила пастью на вражеский кадык.
Сильный удар бейсбольной биты сбил Зубатку с запорожца и она кубарем полетела в угол гаража на голую проститутку Аду (ее пепельного цвета парик и несколько зубов, в том числе и один из клыков, полетели в другую сторону). Успевший надеть штаны и мотоциклетный шлем, юный ёбырь Степка, отбросил биту в сторону и взял в руки электропилу «Дружба». Еще мгновение и пила отчаянно завизжала, готовая искромсать в клочья любого врага.
В это время Нолебьён с помощью тисков вынул из своего тела зазубренный нож и, сжимая его обеими лапами, прямо с полки прыгнул на приближающегося к контуженной мощным ударом Зубатке (безумно вращая глазами она сидела рядом с голой, напуганной до смерти Адой) Степку. Степка успел лишь заметить, что на него что-то летит.
Еще секунда и зазубренный нож Нолебьёна вскрыл ему горло. Степка захрипел и, брызгая кровью, рухнул возле Зубатки и Ады.
– Рыжий, сделай же что-нибудь! – отчаянно призвала, уползая в сторону на четвереньках толстуха Ада.
Проморгавшись от сигаретного пепла Арнольдыч увидел цель и ринулся на улыбающегося Нолебьёна.
– Подъём! – крикнул Нолебьён в самое ухо контуженной подруги и схватив ее на руки ( нож взял в зубы) побежал к запорожцу.
Разъяренный Арнольдыч кинулся за ними. Влетев в запорожец Нолебьён вместе с Зубаткой забился вглубь полу разобранной машины. Пока Арнольдыч решал что приоритетнее: облить старый «запор» бензином и поджечь его вместе с дьявольскими тварями или попытаться все же выковырять их топором, контуженная Зубатка пришла в себя.
– Ну что ты ждешь? – заорал подползающий к Арнольдычу Пантелеич, – бери канистру и лей бензин!
Когда рыжебородый побежал в другой конец гаража за канистрой, Нолебьён и Зубатка выскочили из запорожца. Лежащий с раздробленным коленом Пантелеич попытался попасть гаечным ключом в Нолебьёна, но промахнулся. Зубатка вцепилась в горло отчаянно махающего руками дедка и вырвала его острый аппетитный кадык.
Увидев такой расклад, Арнольдыч побежал обратно к кривляющимся возле трупа Пантелеича бестиям. Медведь и кукла-собака разбежались в разные стороны. Размахивая топором, Арнольдыч побежал за Нолебьёном. Нолебьён ловко вскарабкался по стоящим у стены стеллажам с запчастями на самый верх и радостно показал рыжебородому маленький розовый язычок.
– Убью, сука! – заорал Арнольдыч и метнул топор в Нолебьёна.
Нолебьён шагнул в сторону, топор ударился в стену, отлетел от нее и упал возле рыжебородого. Арнольдыч не успел поднять топор, цепкие ручки Зубатки первыми схватили его. Арнольдыч схватил лежащую неподалеку биту Степки и ринулся за убегающей с топором к запорожцу Зубаткой. Нолебьён прицелился и метнул свой нож в спину Арнольдыча. Нож вошел (но не глубоко) рыжебородому под лопатку.
– Сучары, бля-я-я-я! – заорал Арнольдыч и, остановившись, попытался выдрать из спины инородное тело.
– Кончаем с ним! – крикнула Зубатка и, сжимая топор, прыгнула с крыши запорожца на Арнольдыча. Лезвия топора вонзилось под вторую лопатку врага.
– А-а-а-а! – Арнольдыч бросил биту и схватился обеими руками за торчащий в спине топор.
Зубатка откусила рыжебородому левое ухо и спрыгнула обратно на запорожец. Подоспевший Нолебьён поднял биту и со всей силы ударил истекающего кровью Арнольдыча по ноге. Арнольдыч со стоном упал на четвереньки. Зубатка прыгнула ему на спину и вцепилась зубами в толстую потную шею, но здоровяк внезапно вскочил и хромая, вместе с грызущей его шею Зубаткой, направился к трупу Степки, рядом с которым лежала электропила «Дружба».
– Вот ведь живучий какой, – констатировал Нолебьён, поднял лежащую рядом с полумертвым Кролем розочку, догнал Арнольдыча и воткнул ее ему в голень.
– Урою бля-я-я-я-я-я! – взревел падающий на пол Арнольдыч.
Нолебьён вскочил ему на спину, выдрал свой нож из спины здоровяка и воткнул его ему в глаз по саму рукоятку. Арнольдыч стал трястись как ужаленный змеей. Огромная лужа крови расплывалась под ним. Зубатка отпустила загривок врага и спрыгнула с Арнольдыча. Лежащий на животе Арнольдыч конвульсивно дергался еще секунд сорок, после чего благополучно испустил дух.
– Фух, устала, я от этих мудаков! – Зубатка подняла свой (отлетевший во время Степкиного удара) пепельного цвета паричок и попыталась прикрепить его обратно к своей лысой голове.
– Да ну, брось его, ты мне лысой больше нравишься, – улыбнулся Нолебьён, вытаскивая нож из трупа.
– Правда что-ль? – тоже улыбнулась Зубатка.
– Вот те крест!
– Ну тогда хуй с ним, – Зубатка бросила парик в лужу крови.
– Так, – Нолебьён вытер нож об рубашку Арнольдыча, – а где бабища сисястая, я ей сейчас одну сиську отрежу!
– А я вторую, – поддержала Зубатка и оба они залились громким заразительным смехом.
Сисястую Аду обнаружили за большой жестяной бочкой в углу гаража.
– Нет, вы только посмотрите на нее! – Зубатка зашла с одной стороны бочки, а Нолебьён с другой. – Прикрылась газеткой и думает, наверное, что шапку невидимку надела.
– Ага, – Нолебьён сорвал желтый газетный лист с головы продавщицы, – ну что, блядище, пора тебя резать, а?
Ада отчаянно заныла:
– Ой, не надо, не надо меня убивать. Я ни в чем не виноватая. Я ничего никому не расскажу. Умоляю, не губите. У меня двое детей, как же они, касатики, без меня жить то будут?
– Двое детей говоришь? А где они живут? – Зубатка почти вплотную приблизилась своей собачей окровавленной мордочкой к лицу продавщицы.
– Так здесь же, в городе, у меня еще мама жива, старая совсем с больным сердцем. Не губите зверятки, умоляю!
– Какие мы тебе на хуй зверятки, весело осклабился Нолебьён и воткнул нож в левую грудь Ады. Ада отчаянно заорала.
– Громче, громче давай! – потребовала Зубатка и воткнула Аде топор в правую грудь.
Через три минуты тучный труп голой продавщицы с отрезанными сиськами уже лежал в центре гаража. Туда же веселая парочка перетащила тела остальных участников минисражения.
– Погоди-ка, – Нолебьён пощупал пульс Кролю, – так он жив еще!
– Жив? – Зубатка проковыляла к Кролю и сдавила ему горло маленькой, но цепкой ладошкой. – Слышь, папаша, ну ты поял, штаа нехорошо собственных детишек чмырить?
Кроль закашлялся, приоткрыл глаза и прошептал что-то нечленораздельное.
– Я тебя не слышу, громче можешь?
– Ну-ка подержи, – Нолебьён подтащил полную канистру с бензином и открутил пробку. Зубатка раскрыла рот умирающему от потери крови Кролю и Нолебьён смеясь, стал вливать в него бензин.
Когда Кроль захлебнулся, Зубатка обшарила его карманы и нашла зажигалку. В карманах рыжебородого Арнольдыча она нашла ключи от гаража. Встав на плечи Нолебьёна (замок висел слишком высоко для их игрушечного роста) она открыла ворота и спрыгнула на пол.
– Ну вот, теперь пора!
Нолебьён облил бензином сложенные в одну кучу тела зарезанных и положил пустую канистру сверху.
– Вот ведь красота-то какая!
–Ага, братская могила, – хихикнула Зубатка. Успели мне таки пару зубов выбить.
– Суки, а мне грудку порезали, знаешь как неприятно?
– Знаю, родной. Не ссы, в местной галантерее возьмем прочных ниток по цвету и я тебя подлатаю.
– Отлично! Я, кстати, тебе новые зубы нашел, взамен выбитых, – Нолебьён засунул свою когтистую лапу в полуоткрытый рот Пантелеича и выдрал его вставные челюсти. – Ну как?
Зубатка взяла челюсти повертела ее в зубах и, морщась, выбросила.
– Хуйня, а не зубы.
– Как скажешь, а чачу я себе сегодня заслужил, – сказал Нолебьён и потащил из гаража гордо возвышающуюся среди пустых бутылок портвейна пятилитровую бутыль самогона.
– Ладно, хуй с тобой, заслужил.
Перед тем как закрыть ворота Зубатка чиркнула зажигалкой, зажгла свой пепельный вымоченный в бензине и крови паричок, и кинула его в поверженных. Тела Кроля, Арнольдыча, Пантелеича, Степки и Ады вмиг обнялись жарким пламенем.
– Картина маслом! – усмехнулся Нолебьён.
Когда медведь и кукла-собака вернулись к коляске, то увидели, что Зоя забралась в коляску и уже спит.
– Умаялась бедняжка, дай-ка я ей засажу немножко, – сказал Нолебьён и полез в коляску.
– Не сейчас и не тут, – потянула его назад за заднюю лапу Зубатка.
– Чего так?
– Менты щаз могут приехать, туда пошли! – И Зубатка кивнула в сторону уже почти потонувшей в темноте башни заброшенного цементного завода.
– Добре! – согласился Нолебьён и покатил коляску со спящей девочкой в темноту.
Зубатка, чертыхаясь, потащила за собой пятилитровую бутыль самогона.
В боксе раздался оглушительный взрыв, и черный дым повалил густыми клубнями над гаражами. От старого ссохшегося тополя отделилась чья-то сутулая тень и неслышно направилась следом за удаляющейся троицей. Где-то вдалеке послышался нарастающий вой милицейской машины. Время пробило полночь.
Минерва выключила радио, вошла в мою комнату и присела на край кровати. Попросила сигареты. Закурила. Стала смотреть телевизор с выключенным звуком и стряхивать пепел в стакан с минеральной водой. Я молчал, она тоже. Докурила, стала раздеваться. На ее левом плече было две новых татуировки. Цветок-глаз и очередной китайский иероглиф. Томно улыбаясь, села напротив меня, развела ноги. Я смотрел, но ничего не предпринимал.
– Все еще обижаешься? – я не ответил. Встал с кровати, подошел к окну и тоже закурил. Вошла голая Тая. На голове полотенце, тело влажное, смуглое и блестящее.
– Влад, не хочешь ополоснуться? Вода теплая, приятная…
Я снова не ответил, лишь ухмыльнулся.
– Он нас ревнует, – сказала Минерва и поманила Таю к себе.
– Неужели, – засмеялась Тая и легла рядом с Минервой. Они стали целоваться. Взасос. Нежно. Медленно. Долго. Потом Тая стала ласкать языком бардовые соски Минервы. Минерва гладила смуглую спину Таи и смотрела на меня. Постепенно Тая спустилась ниже. Ее язык и губы впились в клитор сестры. Минерва сжала обгоревшие плечи Таи и застонала.
– Сильнее…
Тая усилила процесс. Минерва прикусила губу и закрыла глаза. Я затушил папиросу.
Вечером мы ехали в машине в сторону Калуги. Дорога была свободна. За рулем сидела Тая, Минерва рядом с ней, я на заднем сиденье, рядом вещи сестер, клетка с их попугаем и мой ноутбук.
– Тебе надо чаще бывать на свежем воздухе, а то ты в последнее время какой-то бледненький, – сказала Минерва.
– Точно, и почаще нас любить! – добавила Тая.
– И подольше, как сегодня, – поддержала Минерва.
– Особенно это полезно делать на свежем воздухе.
– Во-во, – Минерва доела шоколад и выбросила фольгу в окно. – Поэтому предлагаю тебе не сходить с ума на даче в одиночестве, а ехать вместе с нами к Ирен.
– Спасибо, девочки, но не могу, – я вежливо улыбнулся.
– По-моему наш жеребец сегодня порвал уздечку, а, Влад? – Минерва повернулась и, протянув руку, взяла меня за штаны в районе паха.
– Не знаю как Владовская уздечка, а вот моя попка до сих пор гудит, – Тая подмигнула разглядывающему ее откровенный купальник небритому водителю фуры и прибавила газу.
– Да нет, вроде не порвал…, просто я устал и эту неделю хочу немного побыть в уединении, – ответил я.
– Побудь, побудь, но недельки через три-четыре мы снова будем в Москве и тогда тебе обязательно брякнем.
– Ага, и попробуй только опять не подойти к автоответчику. Все равно найдем и затрахаем до смерти, – Минерва подмигнула и убрала руку.
Не доезжая метров триста до щитка с надписью «добро пожаловать в калужскую область» Тая остановила машину. Я расцеловался с сестрами, пожелал им удачного времяпровождения и с ноутбуком под мышкой отправился через лес к даче. Почти километр по безлюдной дороге. По пути никого, не считая дохлой старой собачонки. Вот и мой дом: старый, кирпичный, двухэтажный, обнесенный двухметровым деревянным забором. Стоит особнячком на окраине. Рядом помойные контейнеры. Все жители «Березок 2» сносят суда свои отходы. По вечерам из леса выползают ежи, проникают в контейнеры и лакомятся всем, что могут съесть. А съесть они могут многое. Ежи – те же крысы только с иголками. Я отпираю калитку, вхожу в заросшие сорняками двенадцать соток, иду по тропинке к провалившемуся крыльцу. Окна первого этажа заложены кирпичом – моя прихоть.
Дверь над крыльцом тоже замурована, там нет входа. Настоящий находится с обратной стороны – замаскирован под туалет. Обхожу дом. В непроходимых джунглях крапивы приросла к стене обитая ржавыми листами железа деревянная туалетная кабинка. Открываю скрипучую дверь, за ней тесное помещение с круглым отверстием нужника. На стенах старые пожелтевшие страницы из «Огонька» и «Юного натуралиста». Сырой рулон туалетной бумаги. Пустое осиное гнездо. Ржавый гвоздь со скособоченной шляпкой. Никаких намеков на дверь. Опускаю руку в нужник, нащупываю там рычажок, поворачиваю. Из стены выдвигается кирпич. Вынимаю из кармана ключ, вставляю в замочную скважину, делаю два оборота – стена медленно вползает вглубь. Перешагиваю через нужник и вхожу внутрь. Задвигаю за собой стену-дверь.
Здравствуй дом! Темно и затхло. Нащупываю выключатель. Вспыхивает свет. Освещает многочисленные, заполненные документами и книгами картонные коробки, ящики с инструментами и одеждой. Поднимаюсь на второй этаж. Огромная запыленная комната. Я не был здесь давно. Старое ворсистое кресло. Столик у окна. Одетые в советскую и немецкую форму времен Второй Мировой манекены. Многочисленные куклы с очеловеченными лицами. Плюшевые разновозрастные медведи и белозубые клоуны в разноцветных костюмах. Они здесь, мои милые, мои сладкие. Облегченно вздыхаю, кладу ноутбук на столик, беру из тумбочки упаковку ампул, спиртовых салфеток, жгут, «баян» и иглу. Через пять минут я уже сижу в кресле. Вмазанный и счастливый. Левая рука перетянута жгутом. В зубах зажженная сигарета. Куклы, плюшевые медведи и клоуны начинают шевелиться, хихикать, показывать языки и строить рожи.
Кукла в васильковом платье с большой лысой головой задирает платье и демонстрирует всем свои пластмассовые гениталии. На нее наваливается длинноносый клоун с крысиными лапами и коричневый медвежонок с квадратной головой. Они раздевают куклу, и под одобрительные возгласы всех присутствующих суют свои маленькие смешные членики в ее пластмассовое лоно. Лоно раздвигается и принимает их. Кукла сладко стонет, клоун и мишка радостно пыхтят. Их примеру следуют остальные игрушки. Они разбиваются на пары и тройки, яростно совокупляются, суют друг другу в рот мохнатые членики и розовые язычки. Несколько клоунов усердно занимаются мужеложством. Две розовощекие куклы с агрессивными лицами лижут друг дружке пухлые гениталии. Оставшийся без «дырки» безногий медвежонок мечется между группами совокупляющих в ожидании освободившейся.
Пупс-негритенок залез на голубоглазую блондинку и жадно тычет своим отростком в ее пустую глазницу. Пучеглазая кукла-трансвестит со скорость отбойного молотка долбит в анус старого облезлого медвежонка с отгрызенным ухом. Медвежонок радостно скулит и лижется с плоскогрудой куклой-малолеткой. Я курю и зачарованно смотрю на своих любимцев. Все они старательно собранны мной в одну большую коллекцию. Кого-то из них я нашел в мусорном контейнере, кого-то подарили друзья, а кого-то я отнял у слюнявых детишек в районе кузнецкого моста. Через какое-то время меня начинает отпускать. Движения игрушек становятся замедленными. У меня закладывает уши. Я почти ничего не слышу. Лишь монотонный гул и чье-то тяжелое дыханье. Я поворачиваю голову. Рядом сидит огромная черная собака. Вместо задних лап у нее красивые женские ноги. Имеется также груди черного цвета с сизыми аппетитными сосками. У собаки большие выразительные глаза.
Она улыбается и лижет меня в лицо. Я возбуждаюсь. Бросаю сигарету и раздеваюсь. Собака кивает на топчак в углу. Я беру ее за лапу и мы, осторожно переступая через совокупляющихся, идем в угол комнаты. Собака ложится на спину и раздвигает ноги. Я ложусь на собаку, вхожу в нее и медленно двигаюсь. У собаки приятный мускусный запах и нежный язык. Она зачарованно стонет, царапает когтями мою спину. Я начинаю двигаться быстрее. Безногий, так и не нашедший свободной «дырки» медвежонок подползает к нам и пытается пристроить свой «хоботок» в ухо собаке. Собака недовольно рычит, кусает медвежонка и тот испуганный ползет обратно. Меня начинает распирать смех. Собака входит в раж, стонет еще громче и, кажется, уже разодрала мою спину до крови. Я сотрясаюсь от смеха и кончаю прямо в лоно собаки. Внезапно ее морда трансформируется в лицо покойной Аллочки Золотаревой, бледной девочки, одноклассницы из моего ростовского детства. По официальной версии она умерла от порока сердца, по неофициальной - была затрахана до смерти вернувшимся с отсидки отчимом. Аллочка злобно смотрит на меня и говорит чужим мужским голосом:
– А какого это, ебать мертвых, а, Влад?
Веселье быстро покидает меня. Я пытаюсь подняться, но Аллочка-собака крепко сжимает меня в своих объятьях. Я не паникую. Снимаю со своей левой руки жгут, быстро обхватываю им тонкую шею мертвой одноклассницы и начинаю ее душить. Аллочка хрипит, выпучив налитые кровью глаза, и сжимает меня еще сильнее. Я начинаю задыхаться и вырубаюсь…
Я крыса, довольно крупная, черного цвета. Живу на старом заброшенном консервном заводе. Там практически не бывает людей. Лишь какой-нибудь редкий бомж да компания молодых татуированных неформалов забредет туда, где я обретаюсь. Я питаюсь своими собратьями крысами и бездомными кошками. Мне их не жалко. Иногда ко мне заходит Ритка Поляковская с корзинкой каких-нибудь деликатесов. Подкармливает меня, бедолагу. Она знала меня еще тогда, когда я был человеком. Рита занимается фотографией и пишет такие же сумасшедшие рассказы, как и я. Теперь, увы, я не могу разговаривать, но зато могу слушать. Я ем разные вкусности и слушаю Риту. Она верит, что я снова когда-нибудь приму человеческий облик и мы снова будем писать друг другу комментарии под наши аккаунты на фотосайте. Сейчас мой 400-тый Canon пылится дома у брата, его зовут Дима Очервани. Он, кстати, тоже фотограф. У него 350-й Canon и старая советская «Смена».
Я раньше много снимал, но большая часть фотографий еще не выложена в инете. Я снимал голых девушек, девушек с бритыми лысыми черепами, девушек в масках, девушек с татуировками. Снимал кукол с блошиного рынка, клоунов, плюшевых медведей и зайчиков. Если хотите на это взглянуть, то мой ник - на фотосайте Dead Black Rabbit. Вы любите зайцев? Док, а Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Вы любите зайцев. Знайте, они Вас любят!
Я ворона, довольно крупная, серого цвета. Живу на старой заброшенной кукольной фабрике. Там практически не бывает людей, зато много старых бракованных игрушек и крыс. Я питаюсь ими и случайно забредшими бездомными собаками. Мне их не жалко. Иногда ко мне заходит Танечка Фойгельман с медицинским контейнером в руках. Танечка работает операционной медсестрой. После операций остаются ненужные куски человеческого материала. Подкармливает меня, бедолагу. Она знала меня еще тогда, когда я был человеком. Я не могу с ней разговаривать, но зато могу ее слушать. Я ем останки чьих-то почек, печенок, легких и слушаю Танечку. Она верит, что я снова когда-нибудь приму человеческий облик и мы снова будем пить шампанское на лестничной площадке. Танечка верит в бога, вот только забыла, как он выглядит. Она верит, что я снова стану человеком, а я верю, что когда снова стану человеком, то непременно сожру Танечку живьем. Мой Стечкин пылится дома у сестры, ее зовут Марина Замогильная. Она работает в институте лицевой хирургии. Вы любите рубцы? Док, а Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Вы любите рубцы. Знайте, рубцы любят Вас!
– Что это за бред, Зин? – вальяжно развалившиеся на диване в ярких праздничных платьях Лузенкова и Феодорская вопрошающе уставились на захлопнувшую книгу подругу.
– Нет, девочки мои, это не бред. Это воспоминания одного моего хорошего знакомого.
– Он душевнобольной? – спросила Феодорская.
– Да, Зин, расскажи нам, сколько он в Кащенко пролежал, полгода? – Вторила Феодорской Лузенкова, и обе они расхохотались.
– Ничего тут смешного не вижу, во-первых, не полгода, а всего лишь два месяца, а во-вторых…– Зина с презрением посмотрела на гогочущих подруг.
– Ну, чё во вторых то? – Лузенкова нечаянно толкнула локтем стоявший на столике графин с цветами, он упал и разбился. От этого Лузенковой стало смешнее вдвойне. – Ну, Зин, чё во-вторых то, а? – давясь от смеха, снова повторила она.
– А во-вторых, вот, собственно, и он! – Зина подошла к шкафу и распахнула его.
Там стоял мужчина в черном твидовом костюме с карнавальной маской белого кролика. Мужчина шагнул из шкафа навстречу обомлевшим подругам. В руке у него был пистолет с глушителем. Раздались два хлопка и, так ничего толком не понявшие Феодорская и Лузенкова, остались сидеть в кресле своей школьной подруги, но уже с дырками в головах.
– Ловко ты! – Зина подошла к мужчине, прижалась к нему и стала через брюки массировать его напрягшийся член.
– А хули, полгода в ЦАХАЛЕ, я там еще и не такому учился, – мужчина снял маску и поцеловал Зину в губы. – Зинуль, а где же шампанское?
– Ой, совсем забыла, – Зина побежала на кухню и вернулась с двумя фужерами и бутылкой французского.
– Кошерно? – улыбнулся мужчина.
– А як жешь! – тоже улыбнулась она.
Мужчина подошел к накрытому столу, положил маску, пистолет и стал откупоривать бутылку. Зина взяла старую мамину скатерть и прикрыла ею навсегда замолчавших подруг.
– А за них не волнуйся, – мужчина откупорил бутылку и стал разливать игристое французское по фужерам, – в час ночи подъедет Витек, мы их быстренько в газельку погрузим, вывезем во Внуково к дяде Володе, и там пропиздосим.
– Пропиздосим и зачумарим по-взрослому? – переспросила еще до конца не верящая в свое СЛАДКОЕ счастье Зина.
– Да уж не по-детскому! – подмигнул ей мужчина и показал синий раздвоенный язычок.
Лиза выключила телевизор, встала с постели, закурила залеченный со вчерашнего вечера джойнт и, как была, полуголая с растрепанными волосами прошла в соседнюю комнату. Там на полу лежали двое отходных Вако и Зузик, оба тоже, как и она, фотографы со стажем. Вако сосредоточено душил сшитого Лизой маргинального войлочного зайца, а Зузик пытался подняться, но от сильного головокружения у него ничего не получалось. Остальные, сшитые Лизой специально на продажу игрушки валялись рядом. Большая часть из них была заблевана. Заметив Лизу, Вако перестал душить зайца, и, с трудом ворочая языком, сказал:
– Сидорина, чаю мне налей… пжалста…
– Вот что, мальчики, – Лиза отобрала зайца у Вако и отбросила его в сторону, – через час я ухожу на работу, поэтому, когда через двадцать минут я выйду из душа, вы должны быть спакованы и стоять у дверей, вам все ясно?
Зюзик в знак согласия кивнул головой и снова проблевался на пол. Лиза вздохнула, затянулась джойнтом, прошла в ванную и закрылась. В большом зеркале отразилось ее прекрасное тело с вытатуированными на правом боку медведями.