SERGIO : Дарагой, вынеси йолку! Да не в акно, блять!

Это нибальшое, дарагие друзьйа, постнавагоднее преключенее праизашло в минуфшуй субботу. В нибальшом германцком гаратке, названном с характерным немецким цинизмом Менхенгладбах (если ты выгаваришь это три раза падряд, то можэшь работать диктором цынтральново тиливиденея – прим.афтара), случилось буквально следуюсчее.

Итаг, для аднаво пачтеннова бюргера, жытеля горада Менхенгладбах, утро этой субботы ничем не отлечалось от многех предыдущех. 3-х недельный пахмельный сендром, вкупе с нещадным сушняком, ужэ стал пачти привычным, ввиду затянувшэхся навагоднех празнеков. Затылок ломило от боли, а от вида пустых бутылок из-под шнапса, джына, виски и пива, жываписно разбросаных па квартире, к горлу падкатывал недвусмысленый ком.

“Еба-а-ать, яш кажэццо вчера есчо и за “Жыгулёфским” бегал?!” – заметалась в чюгунной галаве аденокая мысль и, на паследок больно стукнувшысь об гепофиз, затихла гдето в глубине немецкой рубки упровленея. ”Дараго-о-ой, иди завтрокать, сцука такая!” - внезапно раздалсо из кухни визгливый голас гарячо-любимой супруги. Это был сегнал к таму, што пара вствать, што и праделал наш герой, сделав над сабой гираическое усилее. После чиво, пачесав яйтса и нашарив возле кравати адин тапок, паддёрнуф семейники чесанул на кухню.

Кухня встретила нашэво гироя гарячей яиницэй на тарелке и не менее гарячими песдюлями от жэны. “Йобаный олкаш!!!” - завела супруга на свайом музыкальном цэнтре давно знакомуйу мелодею. “Вот пасматри, скатина такая, нашы саседи Бумгхольцы съездили в Альпы, на лыжал пакатаццо! Штокенмейкеры тожэ, на Рождество в Прагу скатались! А ты, блиать, фсио пьйошь и пьйошь!”. Да, в плэй-листе жэны нихуйа не паменялось – уныло падумал мужык и, пригатовевшысь выслушать новуйу тираду от жэны, начал без апетита запихивать в себя яишнецу.

”Хоть бы йолку вынес, сцука такая! Ужэ асыпалась вся!” – прадалжала изащрённо ибать мозг супружэница. “А што, это веть вазможность реабилитировацца!” - дашло до мужыка и, атлажыв в сторану вилку, наш гирой патрусил в комнату. Пасреди комнаты стояло то, што есчо недавно было йолкой, а сейчас прицтавляло сабой асыпавшэеся и перекасаёбленное уйобище, с адинокими астатками дождека. ”Щас хуйну ейо в акно, а патом оденусь и выйду атнесу ейо на мусарку!” – савершэнно здраво рассудил чуваг и, падхватив трупек хвойного ростения, папесдовал к ближайшэму акну.

”О, Таннэнбау, о, Таннэнбау!!!” – напевал мужык свешываясь в аткрытое акно и выцэливая место внизу на газоне, куда бы половчее хуйнуть йолку. ”Главное, не папасть в машыну этова скряги Бумгхольца! А то хлапот патом не оберёшся!” – розмышлял наш гирой всё большэ и большэ перегибаясь наружу. Внезапно, кагда сила притяжэнея немецкой земли превысела вес жоппы нашэво бюргера он, нелепо взмахнув йолкой и вскрикнув “Пабереги-и-ись!!!!”, загремел вниз, абганяя па пути сопственнуйу йолку.

Между тем, семья других немцэв, жывущих этажом нижэ, несказанно удевилась тому факту, што мимо их акна, войдя в смертельный штопар, пранёсся сперва их сасед в семейниках и с выпученными глозами, а патом и йолка. Песданувшысь еблетом аб газон окала дома и палучив сверху себе на жоппу калючуйу красаветсу, наш гирой забылсо в спасительном обмараке. В настоящее время врочи, между приступами хохата, ацэнивайу ево састаянее как “састаянее среднево песдеца”. А главврач бальницэ паведал нам а том, што наиболее трудно было павыдёргевать из тушки стродальца все йолачные иголке и извлечь из жоппы навагодней дождег. Всё жэ астальное хуйня и, если пастрадавшый не акуклиццо, то до сватьбы наверняка зажывёт.

Берегите лес