Ивантер Лёха : Статья для «Литературной газеты» без купюр

Будучи человеком далёким от какой-либо прозаической писанины, мало понимающим, на хуя вообще нужна литературная критика, любящим дышать неразбавленной поэзией суровой жизни, отлично знающим, что для разговора об искусстве пригоден только язык искусства, я всё же решил высказаться о высоком (для местной кучки нежных графоманов и робких матерщинников)
Язык – душа народа, а поэзия само дыхание языка. Существует устойчивое выражение «литература и искусство». Так вот, мои невъебенные, поэзия занимает в этом бессмысленном советском словосочетании (я думаю, Зоя Александровна – моя «литераторша» мастурбировала в ванной сливным шлангом от стиральной машины и шептала, аки молитву Божию – «литература и искусство») промежуточную (между ног посмотри и поймёшь, о чём я) позицию. Ноги её в больших кирзовых сапогах (не Зои Александровны, догадался, да? Молодец – получишь зарплату купи себе, что хочешь) сорок пятый раздвижной, левый жмёт на босу ногу – больше не было на складе, как мы помним, патриотично застряли в литпромовской глине отеческой литературы, но крылами своими она таки умудряется чиркать но небесам искусства, высекая из них (эпитет подбери по своему вкусу) искры, наиболее яркие из которых иногда освещают нашу убогую полупропитую жизнь. Поэзия, как бы мы её не приземляли, тянется и тянет к небу, только там она успокаивается и течёт вольно и спокойно, ибо там её – голубушки – дом. Объясняя на пальцАх, чем отличается поэзия от стихов, и помня, что длинные тексты подобные этому, читают по диагонали и с единственной целью – охуярить автора его же оружием – скажу просто и резко, как Матильда Размудоховна из одноимённого романа Ивана Тургенева (не читал? Серость ты после этого, да я и не сомневался): поэзия это легчайшее дыхание, стихосложение же – просто зловонная отрыжка. Когда мы вдыхаем, мы чувствуем запахи, густоту или разреженность воздуха, соринки, залетающие в лёгкие, мы вдыхаем жужжание шмеля и пыльцу тополя, морскую соль и горечь разлуки. И когда выдыхаем – весь этот (опустим эпитет для разнообразия) винегрет становится легчайшим паром, расширяющимся облаком, которое поднимается ввысь и теряется в небе. Но когда мы говорим, мы исторгаем из себя свой собственный запах, вчерашний лук и палево, утренний табак и кофе, томленье в паху, пустоту в кармане, неудовлетворённую любовь к родине или к себе единственному. Как патриотизм это любовь к родному, а фашизм – ненависть к чужеродному, как не могут в одном сердце мирно ужиться любовь и ненависть – что-то обязательно возьмёт верх («то сердце не научится любить, которое устало ненавидеть» - некрасовская похмельная мутота и не более того) так не уживаются в одной душе поэзия и стихи. Став поэтом, ты не будешь писать стихов, а сочиняя стихи, не будешь больше поэтом. Тебя будет растягивать, как китайскую лапшу, пока на хрен не разорвёт на три неравные половины. И всё же поэзия в стихах существует. Этим-то она и драгоценна, что редка, что мало кому удалось совместить литературу и искусство в одном флаконе. Об этих немногих и затеял я с таким предварительным стриптизом разговор.

СТАНИСЛАВ МИНАКОВ.

Вдох-выдох, вдох-выдох. В этом выдохе ладан и миро, трепет рыбёшки из Северского Донца, тугой гуд воскресного колокола, пыль рассыпающихся страниц в монастырской библиотеке, цветастый сарафан, раздуваемый ветром, орган ливадийский и море и море, и пыльная степь, и по краюшку Север – не понятый, но впитанный первым сильным впечатлением, а и не надо ему другого! Тёпел Минаков и жгуч. Какой разбор? Поэт – сплав, он не свинчен, а скован, это дамасский узор, а не морщины на его челе. И каждое кольцо на его пальце знает свою историю со скифских времён.

Это Минаков вчерашний –

Шелестела трава, шелестела трава,
Шелестела трава, шелестела трава.
И над тою, иссохшей, травой-муравой
Свет Невиданный встал заревой, мировой.

И на черный залив, и на скальный разлом
И напрасный народ, проживающий злом,
На хмельные дворы прозябающих сел
Этот Свет, этот Свет, снизошед, снизошел.

Не лавина, не ливень, не лава, не сель —
На ладони долин, небывалый досель —
Света Свет — не затменье, не кара, не сень —
На кривой Карадаг, Коктебель и Тепсень.

Шелестела трава, шелестела трава,
Замыкая в молитвы — немые слова,
У библейских оврагов двугорья Верблюд
Горней яви — земной удостоился люд.

Облак радуг верховных возник, боголик,
К ликованью безродных калек и калик,
К онеменью ментовских позорных волчар,
Окормлявших себя и своих янычар.

То Аллах в небесех, Иегова иль Спас?
В ковылях — ковылявший — застыл козопас,
Уголовная падаль, полова, отстой —
Устремилась ко Свету душонкой пустой.
...Что еще Тебе мнится, Всесведущий, в нас,
Коль, слепых, вразумляешь такой красотой?

***
Дон Хуан донны Анны не ищет.
Дон Хуан донну Анну не любит.
Сирый, в рубище во поле рыщет,
Травку пьяную ножичком рубит.

А чугунную хрень Командора
Он давно разделил на тринадцать.
Ни Коран, ни Ригведа, ни Тора
За Хуаном не смогут угнаться.

Он почти что покинул планету,
Обретая такую планиду,
Где уже покаяния нету,
Где не слышно “Во ад аще вниду…”

Одиноко? Уныло ли? Голо?
То не ханка струится в лопатки –
Дым пейота, входя через горло,
В Южный Крест истекает сквозь пятки.

Все по кайфу: непыльно и плавно.
От свободы дареной бурея,
Отъезжает идальго исправно!
И – ни гонора, ни гонореи.

Золотистое млеко дурмана!
Не ищите кромешней услады!
Под балдою, и ладушки-лады!
Ну чего вам, какого Хуана?

Эй, сновидцы, гребем в ясновидцы!
Где не пляшут – ни Аньки, ни Инки!
Будем благи, небесные птицы,
Как ацтеки, как предки, как инки!

Ай, раздайся, вселенская сельва!
Расступись, рассиянное море!
Расточися, развейся, рассейся,
Мое трезвое горе немое!

И, от шалого пыла чумея,
Претворяется серая сьерра.
Зеленей Кетцалькоатля, змея,
Змий зеленый – глаза кабальеро.

А это Минаков сегодняшний – дивный, небесный:
Алёнушка. Васнецов
и жаль её сильнее прочих
поскольку звонче всех поёт
поскольку значит и пророчит
и ноженьки об камни бьёт

поскольку серыми своимя
глядит как ласковая рысь
и полымя волос и имя
льняное заплетая в высь

поскольку и в лоскутьях нищих
льнёт к тайне омутов земных
поскольку плачет тише инших
и молча молится за них
* * *

солнце встало выше ели
спору факт не подлежит
неужели неужели
мой отец в земле лежит

в шаге от моих сандалий
в глубину на пять штыков
ближе близи дальше далей
в землю лёг и был таков

воробьи клюют печенье
перед клювом у клеста
для блаженной попеченье
есть у этого креста

ходит странная Тамара
крошит крошечки на крест
это ж радость а не кара
если птица здесь поест

всё лежащему веселье
две синички два клеста
отмечают новоселье
возле нашего креста*

постою но не завою
лишь примну седой висок
тятя тятя Бог с тобою
птицы небо и лесок

18—24 окт 2007

____
*
мы Тамаре благодарны
мы подарим ей пальто
башмаки какие гарны
или кофточку нито

А есть будущий – ждите.
Я выдохнул. И значит – больше о Минакове говорить мне не надо. Читайте Минакова – его завались в сети, пойте Минакова трезвые и хмельные, пейте Минакова, дышите Минаковым и выдыхайте Минаковым, и МОЖЕТ БЫТЬ…
Ладно, харэ пиздить, гляну на комменты, будут интересные – продолжу ликбез.