Шизоff : Шипованная память ч.2

2.

Она просыпалась сразу и вдруг.

Любое, самое осторожное прикосновение, - то, что выпадало из контекста обоюдного покойного сна, - приводило в действие некую программу. Молниеносную, туго натянутую, круто вывернутую, как она сама. Лицом ли, в пол-оборота, спиной – неважно в каком положении мирно посапывало это мелкое, внешне безвредное, исключительно милое существо. Одно движение пальца, звук, даже взгляд – да, чёрт подери, было и такое! – сносило условный предохранитель, отпускало пружину, замыкало дремлющую доселе цепь. Резкий поворот, рывок головы от подушки, жёстко пристрелянный взгляд в упор. Из-под грозно сдвинутых бровей, разделённых убийственной складкой – неприлично солидной и агрессивной. И жёсткая линия ставших тонкими губ.

Через долю секунды в тёмных провалах мелькала искра узнавания, возмущённая вертикаль, подброшенная радостно взметнувшимися бровями, скрывалась под сонной чёлкой, а чудесно припухшие губы делали возмущённо-насмешливое «Пф-ф-ф!» - мол, целуйте меня, раз уж так, - и сами лезли целоваться, шептать обычную чушь, мириться. Запечатлеть и подтвердить.

Всё приходило в движение, в тормошение, в пульс и в импульс. Начиналась возвратно-поступательная жизнь – шальным выстрелом в новый день, как в копеечку.

В десятку. В яблочко. В цель.

…человек тупо и задумчиво нацедил сотку. Глянул зачем-то в стакан, поднёс, понюхал….

Да, едрит твои коляски, была, была цель! В том то и дело, что беспорядочная пальба -- оказывалась результативна. Пущенное веером – ложилось кучно. И любая трудность оказывалась весьма условным противником, который был заранее поражён.

Такие дела.

Эх, как не понимал он тогда, что и валит жизнь наповал только потому, что палит дуплетом?! Как не дошло, что она, именно она – его контрольный?! Прямиком в башку дурному случаю?! И что если сам он -- снайпер, то она – уникальное орудие, спасение и надежда?!

И что твоё, по факту, -- только то, что отдал?!

Нет, не понимал. Привык брать. Брать и поглощать. Сытно чавкая, рыгая, облизываясь. А если что и давал – то от щедрот. В придачу к себе, любимому…. С-с-сука!!!

….и, давясь, выпил. Борясь с подступившей от сердца блевотой, с темнотой в глазах вмял, вдавил в себя эту свинцовую, радиоактивную, смертоносную и вонючую пулю.

А затем выдохнул и распрямился, уже вовсе и насмерть убитый. Сказал непременное блядддь, с тройным звонким Д в конце, улыбнулся в недовольно обращённые редкие хари, и почувствовал, что смерть для него – воистину благо. Ибо сразу стало легко. И спокойно. И насмешливо.

Жить. Дальше.

Хе-хе...

******

А дальше он пил уже без задних мыслей. Какие мысли в нахрен развороченном черепе? Никаких.

Бродил, косолапый, по шалману, рыча, весь соплях и слюнях, кидал на липкую стойку смешные бумажки, улыбался юродиво всем и каждому, предлагал поднять, дёрнуть, заколдырить за тех самых, что наше всё и безответно и всегда. Ждут, любят, вдохновляют.

И сам ржал, утирая нетрезвые, злые слёзы, над этой лживой нелепостью.
И впритирку с каким-то замшелым пидором, давясь, поведал, что и его, убогого, тоже ЖДЁТ.
И зашёлся, вспомнив, кто его ждёт… не дождётся, гы-гы!!!

Ждёт-с. Вот так. Нет! ЖдУт-с. Ага. Точно. В высоком стиле о ней…той, что хозяйка тупика…тупица, ёпт! Необъятных, нелепых, рогатых форм, по палёным лекалам скроенная, баба…. бабища.…сонная, отмороженная со всех сторон, будто картофельный корнеплод в подполе…нет, она горячая…потная дажа…преет там, сука, под модным одеялом…кислой овчиной прёт…бородавка на лбу…брыльца…трепещут, суки, все в диком волосе…жуть….а нутро смёрзшееся, точно…это снаружи отпотела, а глаза – вы бы видели – как у снулой рыбы, мойвой смотрит, хариус, бля, такой, што в три дня…эх!....и тоже, заметьте, внимания ждУт-с, цветов, понимаешь…ХА!

Он вспомнил вдруг что-то, досадливо хватил себя кулаком в дикий лоб, и вдруг дернулся, будто наткнулся невидящим глазом на сук, и наделся на него, и замер….