chepe77 : Кризис жанра

Я сидел дома и пытался выдавить из себя несколько строк, которые бы вошли в анналы мировой литературы без вазелина. Например, про взъерошенный октябрь, который летел мне навстречу, целовал холодными губами, облизывал мокрым языком дождя... Но нихуя подобного в голову не приходило. Лезла всякая хрень про фашистов, Ганса и Питера, которые засели в засаде на Брянщине и ждали партизан. Партизан было трое, они ни хера не подозревали, были они грязные, голодные, а один из них, Серега, был очень похож на меня. Я еще попытался настроить себя на октябрьскую волну, но эти два немецких гандона только мерзко ухмыльнулись в своей засаде. Нажимая такую буковку Х в верхней правой части экрана монитора и, одновременно натягивая носок, я, конечно же, не ассоциировал себя с Цезарем. У меня был кризис жанра, и я решил выйти пробздеться на улицу в поисках новых тем и ощущений. Я подошел к лифту, на дверях которого было написано «Сатана наш рулевой», потыцал пропаленную кнопку и пошел пешком. На лестничной площадке стоял плотный запах мочи, а также самогона, который бодяжила Мария Пантелеевна из 24-й квартиры. Очень, скажу я вам, мерзкая бабка, не в пример выгнанному ею самогону. Говорят, лет тридцать назад она зарядила своему мужу скалкой в висок, отсидела, вышла, поработала в ЖЭКе, вышла теперь уже на пенсию, теперь уже насовсем и теперь работала для души. В данный момент она подметала коридор рядом со своей квартирой от окурков.
- Здравствуйте, Мария Пантелеевна, - поздоровался я.
- Будь ты проклят, ублюдок – процедила он в ответ.
Или мне это показалось, а она сказала, «Доброе утро, Сережа», не уверен.
У нее была постоянная утренняя клиентура, очень милые люди. Один из них, Семеныч, бывший летчик, сидел на лавочке, обхватив голову руками. Не было понятно, опохмелился он уже или нет. Лавочка была обшарпанной, из-под старой синей краски выглядывали островки ржавчины. Таких лавочек до хренища, во дворах и парках, эдакие памятники нашему детству. Старые, заброшенные... Скажу честно, не знаю, какого я доебался к этой лавке. Хер с ней. Семеныч поднял голову, и я увидел глаза сентиментального бульдога. Или «он окинул меня мутным взглядом», или же «они смотрели сквозь меня» получше будет. Да в жопу эти глаза, не важно это вовсе. Заносит.
- Серый, есть червонец? – без особой надежды спросил он, зная, что я отвечу
- Нет, Семеныч, ты же знаешь мой принцип...
- Да, ебать-копать, «вернул-одолжил снова», знаю, бля...
Я протянул ему сигарету. Он помял ее в своих заскорузлых пальцах и воткнул в рот. Мы сидели молча и курили. Белый дым, пройдя фильтр ЭлЭма и легких вырывался наружу. У Семеныча прерывисто, с кашлем и аккуратненько, как по учебнику, у меня.
- Серый, я рассказывал тебе, за что меня со службы турнули?
- Неа.
- Ну, слушай...В конце 80-х наша секретная часть под Можайском считалась лучшей секретной частью в Союзе. Все знали про нашу часть, все... Кроме врагов, конечно. Ты случайно не пидор? – резко прервал свой рассказ Семеныч и пристально посмотрел на меня.
- Вииктор Семенович, да как вы...
- И не хохол?
- Едрить-колупать... – закашлялся я.
-Ненавижу – затушил бычок о лавку Семеныч и продолжил. Так вот. Наша часть отрабатывала тактическую защиту от гипотетически нападающего на нас пиндосского врага. Мы с Лехой Носовым на нашей «сушке» бороздили небесный океан в поисках тех злоебучих «мандаринок». Короче, мы были «апельсинками», а гипотетические - «манда..., мандаринками». И тут я смотрю на приборную доску, а там пиздец на холодец. То есть хаос. Вышли приборы из строя. Леха дрочит рацию. Но, как говорится, не рационально. И тут я смотрю, слева какая то серебристая задрота поравнялась с нами. Такая, на котелок английский походит. Я сразу понял, что это они, суки. Англичане, америкосы, один хер. Не на заводе имени Антонова делали эту серебряшку, ясный перец. И тогда я принял единственно верное решение, протаранить ее, падлу. Хуйнул резко влево, эта тварь тоже влево. Заводит меня. Чувствую, планку рвет. Леха орет сзади, я ему «Не ссы, прорвемся!». Делаю петлю Нестерова, вхожу в пике и прямо на эту серебряную гниду сверху лечу. Почему она не сделала маневр, не знаю. Возможно, проверяла нас на интеллект. Но это, как ты понимаешь, не тот случай. Как я катапультировался, не помню. Вообще потом у меня память шалить начала, как и нервы. Все, бля, как в тумане. Взрыв, свежая пахота, корова черная с белым пятном на бочине, больничная палата, потом еще одна палата, в психушке, лехина могилка на поминальный день... Бухать я потом начал по черному, радиацию выводил. А теперь, блядь, сожрала меня водяра. И Леха снится постоянно, веселый такой и эти, зеленые, унылые.
Семеныч сморканулся, прикрыв одну ноздрю пальцем, снова посмотрел на меня и со вздохом снова попросил у меня червонец «до завтра». Я сидел и обдумывал, можно ли обработать эту историю и втулить в какой-то рассказ. Семеныча было искренне жаль. Вставая со скамейки, я сказал ему: «Нет, Семеныч, ты же знаешь мой принцип...» и пошел к себе домой.
В подъезде было сыро, перед дверью квартиры стояла пустая пивная бутылка. Вот, быдлятина, соседушка, до мусоропровода донести никак нельзя. Я бросил окурок в горлышко бутылки и открыл дверь.
В коридоре было темно. Я стоял и не заходил, понимая, что эти два немецких гандона притиаились в кухне со Шмайсерами. Я бросил туда ботинок. Тишина. Опять пронесло. В комнате был все тот же бардак. Я сел за стол, понимая, что писать снова не о чем. Темы иссякли, творческий запор продолжался. Я тыцнул левой кнопкой мыши вордовский файл посреди экрана.
«Взъерошенный октябрь летел мне навстречу, целовал холодными губами, облизывал мокрым языком дождя...»