Шизоff : Cаяно-Шушенская быль

В Петропавловске-Камчатском, о котором большинству людей в России известно, что там полночь, неожиданно включили свет. Оскорблённая в лучших чувствах Москва выключилась. В столице ночь, да к тому же грозящая перейти в Варфоломеевскую. Уж коли сердце Родины может разбить энергетический паралич, то на что надеяться диким народам Сибири? Не на что им надеяться. Только продолжать жить, выкручиваться, приспосабливаться и притираться. Трение, как известно, способствует появлению не только электричества, но и жизни.

Порою, они появляются совсем рядом.

********

Из достоверных источников известно, например, о появлении в районе Саяно-Шушенской ГЭС сразу двух новых этносов. По одну сторону бетонной запруды чудят дикие свободолюбивые саяны. По другую - осёдлые шуши, народ мирный, но вороватый, и склонный к бессовестной лжи. Не договориться бы им полюбовно вовек, ввиду различной ментальности, но и тех, и других объединяет вера. По скудости мировоззрения и первобытной дикости, верования этих детей природы близки к шаманизму народов Алтая.

Верховным своим божеством они почитают некоего огневолосого бога Чу Байсы, фетишем которого является лампочка Ильича. Любопытно, что память об Ильиче, практически стёртая из памяти остальных народов, тем не менее, не умирает до конца, обрастая всё новыми легендами. В целом представление об этом сказочном персонаже довольно смутное. Отец лампочки представляется прародителем первородного хаоса, злобным гномом, выползшем на свет из Саянских гор. В честь пещерного тролля и было ещё в доисторические времена построено бетонное электрическое капище. Дальнейшая судьба неугомонного гоблина мало известна аборигенам. Но по слухам, в результате бурной и разрушительной деятельности по внедрению хаоса в жизнь во вселенском масштабе, он оказался в сказочном городе на семи горах. Там его выловили им же порождённые исполины, и замуровали в каменную пирамиду, денно и нощно охраняемую суровыми воинами.

Возможно, что интересная легенда так и осталась бы мифом, красивой сказкой, но как-то на земле шушей объявились заезжие купцы. Присмотревшись к жизни и быту наивных дикарей, они вернулись уже большим караваном и привезли с собой товары на обмен. В результате непродолжительного торга, смекалистые в коммерции шуши без труда разменяли килограмм прозрачных камушков (кимберлитов, как называли их купцы) на сотню красных и нарядных бляшек с зацепочкой сзади. О чудо! На бляшках было выдавлено изображение Иль Ича! При ближайшем рассмотрении пришлось признать, что сходство с лампочкой несомненно. Те же караванщики подтвердили и существование рыжего Чу Байсы в Семигорье. Они же принесли с собой тревожные слухи о вполне возможном посещении их заповедного края двумя порождениями Иль Ича: уродливым, но хитрым Зю Ганом и глуповатым, но агрессивным Шан Дыбом. В облике обоих проскальзывает неуловимое родовое сходство с Лампочкой-прародительницей, Матерью всех ламп.

Довольные удачным обменом прозрачных камушков на нарядные бляшки, шуши тем не менее призадумались, и рассудив в себе, что перестраховаться не так уж и глупо, решили не отпускать возможных лазутчиков Зю и Шана. Отменно угостив купцов, они отправили их в разведку к соседям. По рассказам шушей получалось, что саяны на удивление глупы и благодушны. В качестве проводника им выдали придурковатого саяна, служащего толмачом. Джипы с товаром были оставлены на сохранение честным шушам, пояснившим, что ревущие повозки могут навести ужас на пугливых обитателей Саянских гор. По бетонной плотине купцы перешли на другой берег....

Дальше всё ясно. Услужливый проводник запутал их в трёх высоковольтных вышках, а неразговорчивые, и несклонные к юмору и сплетням, саяны, не мудрствуя лукаво, съели их, обваляв в грязи и обжарив в реакторе. Довольные хитрой комбинацией шуши вдели в носы фетиши Иль Ича и разграбили караван. Страшные повозки столкнули в реку и занялись своим привычным делом, т.е. битьём баклуш, жён и детей. Стариков у них не водилось. Их отдавали саянским жрецам, приносящим жертву Ротору Чу Байсы. Обряд был дик и суров. Шуши относились к нему с отвращением, но смирялись, ибо он гарантировал спокойное соседство с безбашенными соседями, склонными к грабежу и насилию. Задобренные приносимыми в жертву пятидесятилетними старцами, бесполезными в хозяйстве, они проявляли благородство и миролюбие, развлекаясь бытовым хулиганством и вылазками на богатый ресурсами Алтай.

Именно с Алтая и пришло зло.
Очередная военная экспедиция саянов началась как никогда успешно. Уже к исходу восьмой недели они добежали до алтайских пределов. Стоит отметить, что в период военных действий саяны демонстрируют удивительную по целесообразности и эффективности тактику перемещений. Их предания довольно подробно повествуют о некоем богатыре, пророке и учителе, Сёмке-Кишкорезе, незаурядной и харизматичной личности, вышедшей из таёжных недр. Взирая на бесплодные потуги дикарей, обуздать природу и друг друга, он смягчился своим, огрубевшим за двенадцать лет зоны, сердцем. "Слушайте меня, долбоёбы, и всасывайте!". С этих слов начался период новейшей истории.

Столь же тёмные, но догадливые шуши, быстро обогнали скорбных умом саянов и стали хранителями знаний. Кровожадность и напористая воля горцев сделала саянов жрецами и воинами. Кроме тачки, лопаты, огня, основ единой веры, краткого курса УК, способа употребления по назначению мухоморов и конопли, Семён разработал для них тактику ведения войны и стратегию международных отношений. Он же научил способу передвижения в пространстве, дающему немалое преимущество во времени перед менее развитыми народами. Способ этот называется "Правилом тачки", и суть его в следующем: в основе процесса должен соблюдаться демократический принцип равенства и непрерывности. Общим для всех должен стать непреложный закон "Езды одних на других", и неотъемлимое право каждого быть прикованным к тачке. Неизбежно возникающие, в процессе расслоения монолитного общества, противоречия, стираются путём циклической смены формаций, согласно заветам Иль Ича.

Звучит несколько загадочно и сложно, но на деле процесс оказался до крайности незамысловатым и естественным. Боевой отряд делился попарно. Каждая пара получала тачку, на совесть сработанную рукастыми умельцами из шушей. Один садился в неё, сжимая в руке гибкую лозину. Другой впрягался спереди. Затем по сигналу начинали бежать. Сидящие подбадривали бегущих словом и делом, не забывая и бегущих рядом. Нещадное лупцевание лозиной, в совокупности с угрозами и площадной бранью, побуждало запряжённых стремиться к лидерству, позволявшему отдохнуть от стимулирующего душу и тело воздействия. Сидящий в тачке по ходу дела перекусывал, спал и отправлял естественные надобности. К ночи они менялись ролями.

"Перпетум мобиле, идиоты!" -- заметил Семён, вдоволь налюбовавшись на учебные заезды. Глаза его были мутны от конопли, а в уголках рта подсыхала мухоморная пена. Вскоре он умер со словами: "Помните меня, фраера, мать вашу!" Это сакраментальное изречение приоткрыло завесу над ещё одной тайной его подвижнической жизни, а именно над фактом, что Семён был женщиной, при отсутствии внешних признаков. Одно лишь это указывало на его божественное происхождение.

Вот и на этот раз всё шло неплохо. Были разбиты всего три тачки из восьми. Провинившихся в небрежном обращении с боевой техникой съели, а потому и вышли на Алтайские рубежи сытые и полные сил.

Повезло почти сразу. В доисторические времена здесь была проложена руками титанов дорога. Титанов обманул, и заставил работать на себя хитрый Ста Лин, кровожадный монстр, симбиоз демонических сил, вызванных чарами Иль Ича. Об этом упыре даже закалённые кровавым культом саянские жрецы предпочитали не вспоминать, настолько страшно было это порождение мрака. Вот при нём-то и была выстроена эта дорога, твёрдая как камень и гладкая, как хвост молодого шуша. Любая дорога вела в конце концов к какому-нибудь селению алтайцев, мужей великорослых и покрытых шерстью на голове. Между пальцами у них не было перепонок, да и самих пальцев было пять. По этой причине суеверные саяны ели их только в случае необходимости или принесения в жертву. После обмазывания грязью, любая жертва очищалась и была годна в пищу. Обычно же их просто убивали, а дома грабили. Жилища этих нелюдей были битком набиты чудесами: материей, зеркалами, посудой и главное - лампочками. Видно когда-то и эти животные были служителями Иль Ича, прежде чем выродиться и превратиться в скотов. Добытая и донесённая до родного капища лампочка была даром богам. Семён показал жрецам, как вворачивать лампы в место под названием "патрон". Если лампочка загоралась, то принесший её мог спокойно жить до следующего похода. Если же не загоралась совсем, или гасла, то неудачник отдавал жрецам часть добычи, а порою и всю, дабы они умилостивили богов и ввернули за него свою лампу. В противном случае можно было и самому стать жертвой. "Проклят он, и убивший его не повинен в пролитии крови". Так провозглашал Верховный Рубильник, Отец Вольфрамовой Нити. После этого можно было смело топиться, уходить дичать в горы, или эмигрировать к шушам, нанимаясь охранять их поля и землянки. Непривычный к подневольному труду гордый саян начинал тосковать, огрызаться, отчего в один прекрасный день толпа шушей, вооружившись арматурой и кольями, загоняла его в топь и добивала ударами по голове. Шуши саянов не ели, брезговали. Слабые и изнеженные мечтатели, они презирали грубых и прямодушных горцев. У саянов ходил слух, что и сами по себе жертвоприношения они считали глупостью, в гордом ослеплении полагая, что здравый смысл когда-нибудь низвергнет старых богов, веру в которых они культивировали только из соображений безопасности. Но с тех пор, как они обзавелись комсомольскими значками с гордым профилем на кровавой эмали - даже Верховный Рубильник не мог сообразить, как можно было бы уличить их в богоотступничестве. Но это ремарка....

Бежать по военной бетонке было сплошным удовольствием. Отсутствие компаса и ориентация по каждый день меняющемуся лидеру гонки, давали возможность вторгаться в чужие пределы каждый раз в новом месте, не рискуя наступить дважды на одни и те же грабли. "В одну хату дважды лезть - стремак, вилы выйдут. Секите тему, придурь пучеглазая". Мудрые слова Семёна горели в их сердце. Он же проповедовал о том, что "мочить надёжнее, но если можно нагнать жути, то это лучше" Обычно они всё-таки мочили, но попробовать нагнать жути хотелось. Пахнуло дымом. Где-то рядом находилось жильё алтайцев. Свернули с дороги в густой ельник. Сели в кружок, произнесли заклинание: "Гори вечно, Стоваттная, освящая наш путь! Да пребудут в твоём цоколе 220 вольт!" Съели по щепотке сушёного мухомора, смешанного с жареными в жиру барсука конопляными бошками. Выбрали двух разведчиков, для чего щипали друг друга по очереди за гениталии. Издавший звук назначался в разведку. С наступлением темноты спели вполголоса священный гимн:

" Когда Иль Ич был маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной"

Разведчики осторожно выбрались на свет божий и двинулись в путь. С целью маскировки, они передвигались на задних лапах, чтобы в сумерках походить на алтайцев, хоть бы издали. Остальные залезли под тачки и заснули. Охрану не выставляли, чтоб не сглазить. Бояться врагов перед боем считалось низостью, достойной лишь презренных шушей.

********

Степан Мефодьевич Полозов бодрствовал. Ему шёл седьмой десяток, он был одинок, уродлив как смертный грех, и люто ненавидел людей. Было, значит, за что. И, правда, было.

В былые времена он работал на оборонном заводе под Бийском, был орденоносцем и верил правительству. В его золотых руках всё горело, а однажды даже взорвалось. Контейнер с какой-то химической пакостью. Выплеснувшаяся смесь начисто лишила его волос, изменила цвет и черты лица, и до кости разъела кисти рук. В итоге врачебного вмешательства на каждой из бесформенных конечностей осталось по три пальца. Вдобавок, он начал припадать на одну ногу. Ему выдали очередной орден, часы "Слава" с будильником и автоподзаводом, и пожелали жить долго и счастливо. На персональную пенсию. Жена тут же бросила его, а вслед за ней, подлой, и вся страна повернулась задом. Перестройка повергла орденоносного инвалида в тяжёлое недоумение, а переход к рыночным отношениям вызвал идиосинкразию. На житьё стало не хватать. Пособие по инвалидности не меняло жизни к лучшему, а скорее добавляло проблем. Приходилось выходить из дому, чтобы предъявлять свою личность в различных комиссиях. В СОБЕСе передёргиваемая трусливым отвращением тётя посетовала на нехватку дензнаков, предназначенных таким бедолагам, как он, и посоветовала обратиться к своему депутату. Депутат оказался и правда своим в доску, совсем не испугался и разговаривал со Степаном Мефодьичем по-простецки. Посоветовал орденами не трясти, а ехать с богом на покой куда-нибудь в сельскую местность, подальше от суеты и любопытных глаз. "Там и жизнь подешевле, и геморроя с соседями поменьше. Чего тут отсвечивать то.... Пальцы гнуть, папаша, тебе без понту".

Про пальцы он зря пошутил. Той же ночью под днищем депутатского "мерина" рванула лимонка. Выдернуть чеку Степан мог и одним пальцем. Не дожидаясь окончания "оперативных следственных мероприятий", он продал квартиру и отбыл на родину предков, в замшелую деревеньку в ста двадцати километрах от Бийска.

Населяли бывшее купеческое село в основном дачники, беглые каторжники и бомжи. Из местных - только глухонемая, и, на вскидку, придурковатая Полюшка. Нестарая ещё женщина с трудной судьбой, покосившимся домиком и парой бодливых коз, прожорливых и всеядных. Степану эта Полюшка кем-то приходилась то ли по отцу, то ли по матери, но влезать в анналы истории не представлялось возможным, да и нужды особой не было. Потому он и принял решение считать её племяшкой. Немая встретила сообщение радостным гулом и дала шестипалому герою труда кров и пищу на первое время. Судя по обоюдно ущербной судьбе -- они и впрямь были родственниками.

Степан без труда приобрёл домик в два оконца, приятно удивившись лёгкости, с которой ему удалась эта сделка. Повесив над кроватью переходящее красное знамя, стыренное из заводского клуба, Мефодьич окончательно почувствовал себя домовладельцем. Полюшка повозила грязь по углам, и в припадке родственного великодушия одарила новосёла лоскутным одеялом собственного изготовления, подушкой, и даже порывалась отдать одну из парнокопытных. От этого дара Степан Мефодьич отказался, не имея склонности к животноводству.

Да и вообще у него был весьма узкий диапазон интересов. Степан Мефодьич гнал самогон. Это было его любимым и единственным занятием. Смыслом жизни. Актом самопознания. Живуч человек, а особенно, если он рабочая кость. Казалось бы: безрукий инвалид, урод. Беда, а не член социума. Иов многострадальный. Как там в Писании: "Похули Бога и умри". "Хрен вам с винтом!" -- просипел страдалец. Он отыскал в дебрях сомнений и разочарований заросшую дорожку к самому себе, к своему пылкому пролетарскому сердцу.

Равнодушная к уродству, деревенская общественность довольно быстро оценила таланты бывшего оборонщика. Изготовленный его мастеровитыми клешнями, аппарат с завидной бесперебойностью выдавал на-гора декалитры высококачественного горючего. Этим чудо-продуктом можно было бы с успехом пользоваться и в милитаристских целях, но, разочарованный в военно-промышленном комплексе, пенсионер решительно отказался от былых имперских традиций и перевёл производство исключительно на мирные рельсы. Сам того не ведая, Степан Мефодьич оказался пионером в установлении рыночных отношений на, почти что не затронутой социальным прогрессом, огромной территории Алтайского округа. Впрочем, к чести потомственного коммуниста можно отметить, что его совершенно не интересовал материальный аспект, а отношение к социально-экономической эволюции было весьма равнодушное. Всё, чем он занимался, носило оттенок не запятнанного жаждой наживы творческого порыва. И, в отличии от большинства доморощенных гениев, честный в своём творчестве Степан быстро познал поистине пьянящий аромат заслуженной славы.

********

Именно аромат и привёл пару запутавшихся в густом тумане лазутчиков к дверям орденоносного самогонщика. Близок и манящ показался им плотный сивушный дух, напитавший влажную тьму. Пахучая струя полоснула по ноздрям, перебивая чудовищную вонь, исходящую от жилищ нелюдей, и подсекла, цепанула, поволокла.... Генетическая память. Наследие диких человекообразных предков, общих, как для саянов, так и для деградировавших алтайцев. Не знавшие доселе спиртового духа саяны почувствовали зов предков, заскулили, потявкали, почихали на луну, прогоняя наваждение.... Но не совладали с собой, и, упав на четвереньки, привычной рысью припустили навстречу источнику чудного благоухания.

Степан Мефодьич экспериментировал с биологическими добавками. Калган, зверобой, кедровые шишки - всё это были проверенные временем ингредиенты. Отлаженная, добротная рецептура. Казалось бы: чего тебе надобно, старче? Уймись, кудесник! Ан нет! Творческий зуд непроизвольно подталкивал к рискованным опытам. Однажды он замесил брагу на каких-то древесных грибах. Чумовая, убойная, получилась дрянь, только вот придворок обдристал, не успев добежать до заветного строения. Вот и сегодня всыпал в перегонный чан целый ворох различных таёжных трав и корешков, отобранных исключительно по наитию. Пахло благодатно, но могли быть и менее интересные последствия. И, кажется, так оно и получилось....

До сих пор Степан привык считать себя наиболее уродливым существом на территории алтайских предгорий. Тот, кого он увидел, обернувшись на визг несмазанных петель, был страшен втройне, да к тому же двоился. Подобное зрелище с лёгкостью свалило бы с ног человека с более тонкой душевной конституцией, но патологическая привычка Степана к ежедневному бритью сыграла ему на руку. Многолетнее созерцание пораженной щёлочью рожи изрядно притупило нервную систему.

-- Ты кто, ети тебя в душу мать? - гаркнул алхимик, оправившись от первого неприятного удивления. - Чего шаришься по ночам, урод?

Последние слова он выкрикнул со странным удовольствием. Казалось бы, мог быть менее щепетильным к чужим недостаткам, а поди ж ты! Слаб человек. Немилосерден и зол к себе подобным.

Жуткий на вид гражданин, однако, только ухом повёл. Одним, а три остальных так и остались торчать в напряжении. "Померещилось, -- решил Степан. - Давление скачет". Но тут, как будто издеваясь над его невинным предположением, одна голова двоящегося типа повернулась в сторону, а вторая неприятно осклабилась, вывалив наружу длинный и гадкий язык. "Братья. - стукнуло в голове. - Близнецы!". Вот это уже был номер! В отличии от подставленного злодейкой-судьбой Степана, эта парочка явно была прирождёнными выродками. Повидавший всякого дерьма Степан сразу понял: радиация, сука! Токсичные, мать их, отходы! У них был отец. Мама. При мысли о несчастной матери глаза увлажнились. Возможно, она была простой сельской бабой, труженицей.... Не виновата же она, в конце концов, что муж работал на опасном производстве! Хотели как лучше, а получилось.... С бешеной скоростью в голове промелькнуло искажённое любовью и мукой лицо роженицы, запивший со страшного горя отец - "Утоплю, Клава, ублюдков! И тебя убью, и сам...". Но пожалели, оставили, не поднялась рука. Однако пить он уже не перестал, а появившиеся ещё в родильном покое седые пряди, быстро обжились на печально склонённой голове постаревшей до срока женщины.... А пацанятам-то каково, а? С ними, верно и не играл никто, как с неграми, и в пионеры.... Были они пионерами? А в армию? А девки?! Девки дуры, известно, а всё ж обидно! Застарелая обида на женщин подошла к горлу, и он шмыгнул носом.

-- Ничего, сынки, ничего! - бормотал он, разливая из ведра по кружкам пахучую, горячую жидкость. - Это вы хорошо, что ко мне.... Другой бы не понял, а мне.... А насчёт баб, так это дело смешное.... Баба - тьфу! Был бы человек хороший, а бабы.... Хуже демократов, верно говорю.... всем дают, кому не попадя.... Будет и на вашей улице праздник....

Молодые саянские бойцы пребывали в сильнейшем недоумении. Во-первых, их смущал странно бурлящий, пышущий жаром аппарат, являвшийся рассадником упоительного запаха. Во-вторых, это странное существо мало походило на алтайцев, какими те представлялись в рассказах бывалых воинов. Оно больше походило на великана шуша: трёхпалое, лысое, и уже прямоходящее. Существо было явно не первой молодости. Этим объяснялись отсутствие свойственного молодым хвоста и связная речь. К тому же оно совершенно не испугалось нежданных гостей, а подобное мужество весьма уважалось отважными горцами. В-третьих - мало того, что у бесстрашного великана ярко горела лампочка, так на стене ещё и висел гигантский, алый с бахромой, фетиш Иль Ича! Это явно был могущественный шаман, невесть каким образом ужившийся среди недоразвитых алтайских аборигенов. Видимо, он подчинил их своей воле посредством волшебного зелья....

-- Ну, давайте, ребятки! Милости прошу к нашему шалашу! Чем бог послал....
Степан сделал приглашающий жест в сторону стола и улыбнулся. Помертвевшие от этой улыбки саяны осторожно приблизились и рискнули сесть на пол.
-- Э, нет! - запротестовал хозяин. - Здесь вам не тут! Не царский режим. Встали, встали с колен, кому говорю! Вон лавка, сидай к столу, мужики!

Шаман знал много неизвестных слов. Да и произносил их как-то очень быстро. Пропускная способность саянских мозгов была невелика и ограничена строгими рамками закона. Жрецы раз и навсегда вбивали в голову учащейся молодёжи границы познаваемого мира. Лежащее вне этих границ считалось вредной ересью и грозило неприятностями. "Учиться, учиться, и ещё раз учиться!". Каждое слово в заклинании сопровождалась ударом. Профессор с кафедры Полезной Идеологии бил конкретно, по уму. Куском обрезной доски по затылку. Те, кто не умирал, становились воинами, вполне довольствуясь аттестатом -- краткой памяткой с указанием разрешённых мыслей, выдаваемой после того, как студента отливали водой и зализывали ему раны. Остальные умирали дураками. Их вялили и брали в поход в качестве сухого пайка. Некоторые выживали, но начинали вести себя и говорить очень странно. Не добивали дурачков по причине полной безвредности и врождённого саянского человеколюбия, но изгоняли к шушам. Они были не по делу любознательны и несли всякий вздор. Жрецы презрительно называли их интеллигентами. Шуши - пророками. И то, и другое означало безумие и полную оторванность от реальной жизни. Впрочем, можно было их и убить - за подобный проступок обычно наказывали словесным внушением. Задумчивые, вечно голодные пророки иногда подавались в тайгу. Дальнейшая их судьба была неизвестна, но вполне возможно, что юродивым приоткрывался мир духов. Кажется, что именно с таким опасным кретином и столкнулись разведчики. Они были в волнении.

Зато Степан изрядно осмелел. Молчаливые уродцы явно побаивались его и были слабы умом. "Эва, даже сидеть не умеют!". Доселе бездетный Степан вдруг ощутил нечто. "Как дети, ей-богу! - умилился он. - Хотя волосатые, как грузины, да и вообще...". Это "вообще" было прикрыто набедренной повязкой. Из тюлевой занавески, взятой в незапамятные времена с боем их отцом. Так что недоступного глазу оставалось немного, а доступное было хоть куда.

-- Девок тут нет, парни, но что-нибудь придумаем. Без девок-то оно иногда и лучше! -- по-отцовски обнадёжил Степан, усадив волосатых дурачков на лавку, и поднял кружку. - Ну, здравы будем, бояре! За знакомство!

Оцепеневшие мозгом саяны синхронно повторили движение колдуна. И понеслась душа в рай....

"В поте лица будешь добывать хлеб свой, и в муках рождать детей своих". Эти сомнительные постулаты не имели отношения к безгрешным саянам и шушам. Дети природы вообще не ели хлеба. Рожали походя и без проблем. В результате -- жизнь была проста и незатейлива, лишнего не рождалось. Звёздное небо над головой имело место в избытке, а нравственного закона внутри не наблюдалось отродясь. Они инстинктивно стремились к свету и любили лампочки. Всякая война была священной необходимостью - ничего личного. Естественный отбор лампочек и кастрюль, тряпок и жизни. Жестокость не вступала в противоречие с моралью, которой не было, а остальные поведенческие тенденции регулировал закон. Любое нарушение установленного порядка каралось, но зато вне границ очерченного круга, ничего непорядочного просто не существовало. Это были славные, издревле сильные лю.... А вот были ли они людьми?

Да, теперь с уверенностью можно констатировать - уже не были. С уверенностью и горьким, но - увы! - запоздалым сожалением. Народившееся было, путём изощренных мутаций, сверхчеловечество - приказало долго жить. Новая раса, способная прийти на смену отживающему свой век антропоморфному сообществу - погибла. Глупо несостоявшееся чудо последних времён. Не состоявшееся по причине столь же древней, как сама мировая история: похмельному синдрому с отягчающими обстоятельствами.

"А поутру они просну-у-улись....". Дребезжащий голос проникал в закоулки усохшего мозга въедливой бормашиной. Спекшееся нутро липло к позвоночнику. Шерсть стояла дыбом, а в слезящихся глазах настырно маячили синие шуши.

-- Прочухались, хлопцы? - ласково оскалился великан. -- Дали мы вчера угля, ети его в корень!

Хлопцы попробовали воинственно рыкнуть для острастки, но не получилось. Вместо рычания, пересохшие глотки выдали невразумительное больное шипение. Вскоре один подавился вязкой слюной и, судорожно борясь с икотой, затих. Другой просто повалился набок, и жалобно застонал всем телом.

-- Плохо, плохо - да и слава богу! - произнёс заклинание колдун, с нескрываемым удовольствием наблюдая за впавшими в прострацию хищниками. - Щас я вас поправлю, братки. За мной не заржавеет!

Это было ужасно.

Вторая пошла лучше.

Третью вдели легко.

Заходила Полюшка. Сначала, понятно, не смогла закричать от увиденного, но быстро отошла. Степан провёл с нею краткую разъяснительную беседу. Что он ей там нашёптывал, облуневшие саяны не поняли, но косноязычная селянка вдруг стала очень мила. Наварила картох, принесла банку солёных огурцов и всяких горьких трав на закуску. Помнится, пели загадочную, но бодрящую песню из трёх слов: "Ленин, партия, комсомол!!! Ленин, партия, комсомол!!!". Плясали с довольно мычащей во все стороны Полюшкой. Плакали. Целовались с гостеприимным шушем. Уже в сумерках ловили сбежавшую Полющкину козу. Нашли по запаху, поймали, но не съели, только подрали чутка. По случаю удачной охоты добавили, и упали спать кучей.

Ночью Степан пару раз просыпался от какой-то неясной возни, но не заострялся, только пил рассол из банки. Зато на утро третьего дня произошло явное и несомненное чудо. Свежая, как майский ветерок, румяная Полюшка, принесшая начавшим оживать экстремалам банку парного молока, внезапно улыбнулась тому, что с краю и отчётливо выговорила: "Ваня!". Безымянный брат его шумно втянул воздух, клацнул зубами и ощетинился. Ваня покраснел, а Степан нахмурился было, но не выдержал и расхохотался: "Подфартило тебе, девка, на старости лет с гуманоидом! Дела!".

Но это были ещё не дела. Дела начались ближе к вечеру.

Опохмелившиеся саяны вышли было побегать за Полюшкой, Степан кочегарил аппарат. Внутри черепной коробки также во всю шёл процесс. Похмельно клокочущие впечатления последних дней подвергались перегонке. Маслянистая накипь спонтанно бродящих эмоций выпадала в осадок. Чистая, свежая мысль воспаряла, и, пройдя через змеевик критического анализа, на выходе давала кристально-чистый поток сознания. Он то поглядывал на багряный стяг в углу, то прихрамывал к выключателю, раз-другой щёлкал, усмехался, словно чему-то дивясь.... К моменту, когда прижавшие уши саяны в панике ввалились в избу, в обоих перегонных кубах процесс шёл к завершению.

-- Ты что, Ваня? - деревянным от раздумий голосом, спросил Степан ближнего, словно пробудившись ото сна.
-- Йа!... ВаньЙА! - взвыл дальний и обоссался от ужаса.
-- Нащи, наши, наши! У-у-у! - в тоскливом ужасе зашёлся его безымянный брат. -- Вилы будут, Степан, вилы!
-- Век воли не видать. - вяло подтвердил мутный от стыда писюн Ваня - Всех попишут.
-- Попишут? - неприятно усмехнулся Степан Мефодьевич.
-- Всё по понятиям, как завещал Великий Ленин. - дрогнувшим лаем заключил второй. - Прости, хозяин, что тебе поганку завернули.
-- Ну это мы ещё посмотрим. - глаза великана сузились. - На каждую хитрую задницу есть хрен с винтом.... Так, ребяты-демократы, греби к столу, надобно перетереть эту гнилую тему.... Ваня, брось лужу, сама высохнет! Лучше зачерпни свежачка, братан!

Собственно говоря - это и есть длинный пролог к последующей короткой истории. Пока засевшие в ближайшем леске саяны вели наружное наблюдение за подозрительной хатой, колченогий вечный коммунист Полозов развернул настоящую революционную агитацию. Крепко давшие со страху Ваня с приятелем, зачарованно слушали существо, угрожающе шипящее, брызжущее застарелым ядом и классовой ненавистью, раскачивающееся перед ними. Взгляд немигающих глаз зачаровывал, в развесистые по плечам уши вливался издревле проверенный сладкий яд. "И будете, как люди! Узнаете - что такое пролетарская кость, белые и красные! Пейте, пейте братаны!". И они пили. И увидели, что они наги. И узнали, кто такой есть Чу Байсы, кто Зю Ган, кто Шан Дыб. И что есть такая партия, и что их в неё примут. И руки потянулись к оружию. Жутко хохотал вспомнивший героическую молодость великан, выдавая Ване вилы-тройчатки, а второму неофиту топор. Сам он вооружился сомнительного происхождения обрезом, вытащенным из-за печи.
Припадающая на одну ногу тень, потрясая вилами, плясала на кровавой с кистями стене, и то, что было разметавшимися в агитационном запале жалкими клочкам волос за ушами - представлялось воинственно устремлёнными в светлое будущее рожками.

И хитрый змей обольстил детей природы.

Дальнейшее легче проследить по милицейским сводкам. Там, разумеется, ничего не говорится о предательстве обольщенного Полюшкой и марксисткой идеологией Ивана Зверева, фигурирующего впоследствии в тех же сводках под погонялом "Саян". Про то, как отправленные забивать стрелку братья, прикрываясь переходящим знаменем, опоили, а затем подставили под Степанов обрез своих единоплеменников. Четверых завалили на раз. Другие четверо - очканули. Учитывая, что колдовское зелье порядком притупило их дух - дивиться, пожалуй, что и нечему.

А затем всё пошло по накатанной схеме. Сначала пили, потом дрались с местными. Научились сносно передвигаться на двух ногах. Ограбили и съели двух заезжих охотников. Разжились стволами. Тормознули под покровом темноты фуру с пивом, следующую в Бийск. Водилу не съели, но покусали так, что бийский папик зачесался. Присланных на разборку бойцов покалечили. В итоге разошлись краями.

Степан занял свою нишу, в которую не лезли даже менты. Его организация фигурирует в сводках, как "Дикие дачники". Осенью, крепко сколоченная бригада сорвалась на трёх машинах в сторону Саяно-Шушенской ГЭС. Их появление было встречено опасливым недоумением, но после дегустации привезённого в фуре Степанова зелья, кровников признали, а Степана начали боготворить. Попробовали было замутить недовольные ломкой традиций жрецы, но однажды поутру всех нашли торчащими ногами вперёд из реактора. Помянули, и думать забыли. Привезённый из Бийска представитель КПРФ благосклонно смотрел на происходящее, и официально заверил создание новой партийной организации, во главе которой стал гражданин Полозов С. М. Способное к репродукции саянское население скопом вступило в партию, а вскоре началась и гражданская война с шушами, исход который был заранее предопределён. Белую земноводную сволочь пинками и навечно загнали в рудники копать кимберлитные трубки.

К тому времени, когда родила Полюшка, в районе ГЭС вырос средних размеров городок, с Степановским донжоном посерёдке и особняками попроще по краям. Для этого пришлось вызывать строителей из ближнего зарубежья. В день, когда Иван Зверев, "Саян", вышел на балкон, держа за хвосты вполне человекоподобных близнецов, в городе были гуляния и салют. По случаю рождения первенцев в самом новом российском городе, собственной персоной прибыл мифический Зю Ган. Он оказался отнюдь не страшнее Степана Полозова.

Чу Байсы так и не рискнул приехать, хотя не раз приглашался. Посмотреть на своё энергетическое хозяйство, а заодно и разрулить кой-какие щекотливые ситуации. Прилетели пара братков из его колоды, и им худого не сделали. Наоборот: побаловали охотой на беглых шушей. Их отстреливали с вертолёта. Довольные, они отбыли в Семигорье, увозя в обмен на пачку акций РАО ЕЭС, чемодан алмазов и двух племенных бойцовских саянов. Да, да! Не принятых в партию оставили на развод, как полезных в охранных структурах животных. Подарок пришёлся по душе. Затем стал раскрученным брендом. Не все знают, но за высокими заборами в пригородах Семигорья по ночам воют не совсем собаки....

Недавно Полюшка вновь окотилась тройней. Эти уже и вовсе без хвостов. В остальном же, в модных смешанных браках рождаются неясные пока зверушки, к сожалению, всё больше и больше похожие на людей, разве что до семи лет воют на луну и бегают на четвереньках.

Степан Мефодьевич Полозов стал губернатором автономного округа и депутатом Государственной Думы.