Ammodeus : самолет

235 пассажиров и 12 членов экипажа – всего 247 человеческих душ находилось на борту бело-голубого «Боинга-747» «Королевских голландских авиалиний», 247 человеческих существа добровольно заключили себя в металлический высокотехнологичный склеп и уже десять часов находились на высоте 12 километров в абсолютной темноте над невидимым океаном.

Ах, как холодно там, господа, ах, как холодно…

…Холодно, как в постели с нелюбимым уже человеком, когда ненавидишь его запах, его смех, который хочется вбить обратно в глотку так, чтоб вышибло мозги…
…холодно, как в июльский полдень, когда узнаешь, что жить тебе осталось несколько месяцев – врач почему-то решил, что ты должен знать правду…
…холодно, как будто сердце мерзнет от тоски, а душа уже покинула свое жилище под ним, когда решение уже принято и теперь уже оно подчиняет тебя своей воле и ты уже – программа, ты – правосудие, а оно всегда такое холодное, даже самое справедливое…

***
Маленький невзрачный человечек с оттопыренными ушами и отполированной невзгодами лысиной приподнялся со своего кресла и дрожащим пальцем нажал кнопку вызова. Прозвучала короткая печальная нота и через несколько секунд стюардесса склонилась к нему:
- Сэр?
- У вас есть лист бумаги?
Стюардесса посмотрела на него («Какие странные глаза…Господи, только психа мне не хватало!…»), выдавила профессиональную улыбку, пробормотала «Конечно…» и направилась за бумагой. Когда она вернулась назад с блокнотом, человечек сидел, сложив руки на коленях, уставившись невидящим взглядом перед собой.

Твою мать, вот спасибо – таки псих… Надо сказать командиру… не дай Бог…Видала я таких… на каждом рейсе – трухлявые неврастеники…Зачем ему бумага – завещание писать, что ли?..
Господи, а ей-то зачем себе голову этим забивать!? Что, у нее мало своих проблем – надо ложиться на операцию, проклятая язва совсем замучила, сынок вот-вот приведет в дом какую-то оторву из Калифорнии, у которой, наверное, список мужиков длиной с Великую Китайскую стену, муж, скотина, похоже, завел кого-то – господи, а ведь реально с ума сойти можно…

Она с ненавистью посмотрела на пассажира, но тот уже забыл о ее существовании и что-то строчил в блокноте. Карандаш едва не рвал тонкие страницы, но человечек не обращал на это никакого внимания.
Стюардесса двинулась в хвост салона, страстно желая, чтобы этот гребаный самолет развалился на куски и весь человеческий хлам вывалился из него, как непереваренная жратва из распоротого брюха…

Эй-эй, стоп…да плевать ей на все, пусть что хотят, то и делают, пусть пьют, жрут, блюют – все, что угодно… Чертова язва, в животе горит, будто там сотня горчичников… Господи, ну сделай же что-нибудь…

А человечек писал и писал, яростно черкая и вонзая острие карандаша в бумагу и сейчас он уже не был похож на затравленного школяра, нет, скорее он походил на игрока, которому неожиданно начало везти после ночи непрерывных проигрышей…

…Он знал – Это пришло. Этим было то, чего он ждал уже годы – большинство называет это вдохновением, некоторые считают это одержимостью, а он просто знал, что если сейчас он не выплеснет на бумагу слова, что сами рождались у него в сердце, то он не доживет до посадки, они задушат его... Он чувствовал, как шевелятся в груди эти нерожденные слова, будто икринки в чистой воде кораллового рифа. Это были не просто слова, это были не просто стихи, это была Поэзия. Поэты чувствуют такие моменты…

Да, он ощущал триумф каждой своей клеточкой своего тела, сердце билось, как сумасшедшее, глаза жадно впивались в каждое новое написанное слово, ища подтверждение того, что оно находиться на своем месте – и так оно и было… Еще немного, еще две строки – и он обессилено откинется на спинку кресла, взмокший, с трясущимися руками, будто мальчишка, которого застали за рукоблудием в кульминационный момент, это будет смесь стыда и наслаждения, страха и облегчения…Он занес руку над бумагой, чтобы не просто написать, а вбить в нее последние слова…

***
Неопрятно одетый пассажир проснулся в своем кресле в хвосте самолета. Мутные глазки на его опухшем лице тут же начали шарить вокруг в поисках выпивки. Четыре пустых стаканчика на откидном подносе напомнили ему, что под ногами у него - километры черной бездны. От осознания этого факта выпить захотелось как перед смертью...

Если он сейчас не промочит горло, то его хватит удар. Он слышал о таких случаях, люди с тяжелого похмелья перегорали, как лампочки, если вовремя не выпивали – совсем чуть-чуть, никто не собирается напиваться, один маленький стаканчик, ну, может, два…

Дрожащим пальцем он ткнул в кнопку вызова и обессилено прикрыл глаза – его сердце внезапно ухнуло в черную пропасть, от которой его отделяло несколько дюймов металла и дешевый ковролин, а перед глазами проплыло страшное звездное небо с колючими искрами звезд…
Стюардесса со злыми светлыми глазами склонилась к нему:
- Сэр?
- Коньяку, пожалуйста… - голос прозвучал тонко и сипло, он почувствовал тошноту, опять подкатившую к сердцу, отвернулся и быстро сглотнул горькую слюну. Не хватало, что б его вывернуло прямо сейчас, на эту толстую корову…
Если бы взгляды могли убивать, то в следующую секунду на его месте зияла бы обугленная по краям дыра, а сам бы он, куском сгоревшего мяса кувыркался бы в ледяном воздухе, несясь к земле… Стюардесса на секунду прикрыла глаза – так отчетливо и ярко зажглась у нее в голове эта картина, потом повернулась на каблуках и направилась на кухню. Она ненавидела коньяк, его вкус, его запах – и внезапно, повинуясь совершенно детскому порыву, аккуратно, но щедро плюнула в пузатую рюмку из тонкого стекла, быстро налила туда коньяк и двинулась обратно. Настроение улучшилось мгновенно, она перестала ненавидеть весь мир, залитый тихим теплым светом салон показался ей самым уютным местом во всей вселенной, домом родным…
Она с совершенно искренней улыбкой поставила стаканчик перед пассажиром, тот тоже скривил бледные губы в подобие улыбки и потянулся к коньяку.

Сейчас, сейчас он сделает глоток, хороший, настоящий глоток, пусть эта сука видит, ему плевать…

Он уже чувствовал резкий запах дешевого бренди (не «Мартель» же они подают, в самом деле…), его горло издало какой-то странный сиплый писк, сухие губы уже коснулись холодного обода рюмки…

***
Человечек с прижатыми от многолетнего страха ушами приподнялся со своего кресла и дрожащим пальцем нажал кнопку вызова. Прозвучала короткая печальная нота и через полминуты стюардесса склонилась к нему:
- Сэр?
- У вас есть лист бумаги? – голос человечка был тих, но тверд. Стюардесса вернулась через минуту с блокнотом и ручкой. Тот с достоинством поблагодарил ее кивком, жестом попросил не уходить, затем что-то быстро нацарапал на первой странице, сложил листок вчетверо и передал его со словами: «Для капитана…».
Стюардесса попыталась улыбнуться, но еще до того, как он сложил листок, она поняла, что с этого момента все в мире изменилось бесповоротно - будто какая-то дверь с треском захлопнулась у нее за спиной, отрезав от прошлого, и у нее осталось только настоящее… И, может быть, немного будущего... В ее теле взорвалась снежная глыба, одновременно обжигая и леденя внутренности. Онемевшей рукой она приняла листок и, загипнотизированная, продолжала смотреть в лицо пассажиру. Тот исподлобья посмотрел на нее и его взгляд толкнул ее - ей показалось, что самолет сильно качнуло… Она попыталась ухватиться за что-то, ее рука оказалась в ладони пассажира - его рука была еще холодней, чем ее… «Иди…» - одними губами произнес он.
Самолет опять качнуло, но она вдруг сообразила, что это ее ноги подгибаются, нужно взять себя в руки… умники называют это профессионализмом…
Внезапно она вспомнила, что вчера купила во Франкфурте совершенно очаровательную кофточку от «Дороти Перкинс», но примерить ее не успела и та так и осталась валяться в спальне, на кровати… Похоже, что ей так и не удастся ее поносить… Она почему-то была в этом совершенно уверена. Какая чушь! Из всего того, о чем она могла бы сейчас жалеть – о растраченном здоровье, о мужчинах, которых у нее уже не будет, о сыне, которому она уже не сможет помочь - нет, больше всего она сейчас жалела о какой-то двадцатидолларовой тряпке… А, может, эта кофточка было последней ниточкой, связывающей ее с прошлым, последним огоньком, который она видела перед тем, как завернуть за угол, в беспросветную тьму…
А пассажир темным, давящим взглядом смотрел на побледневшую женщину в униформе…

…Он чувствовал – это будет его триумф…Триумф занюханого существа, неожиданно на несколько минут обретшего могущество Бога…Он поставит точку в своей никчемной жизни, но как поставит! Весь мир узнает о нем, о его боли - о боли миллионов таких же безмолвных неудачников, проживших свои жизни в сереньких сумерках своих мертворожденных душ…Перед его лицом промелькнули лица тех, кто был ему когда-то дорог в его заканчивавшейся жизни – жена, неожиданно рано состарившаяся… Дочь, сбежавшая из дому, сын, превративший свои мозги в пригоршню фасоли…

Он сжал зубы до ломающей тупой боли в затылке. Вот сейчас эти самодовольные тренированные парни прочтут его записку – сколько им дать времени, чтобы они до конца осознали, что происходит? Минуту? Две? Профессионалы говенные…
Он посмотрел на часы. Теперь, когда стюардесса исчезла за дверью, он совершенно успокоился. Ему почти ничего не осталось сделать, кроме…
Он достал из кармана обыкновенный с виду карандаш, поддел пластмассовым ножиком одному ему видимую трещинку и карандаш развалился надвое. Очень осторожно он вынул из одной из половинок стержень, положил его на столик, затем налил в пластиковый стакан немного тоника. После этого он нежно зажал стержень между большим и указательным пальцами и занес его над стаканчиком, руки его по-прежнему слегка дрожали, губы были плотно сжаты, неподвижный взгляд был прикован к двери в кабину экипажа…
Сейчас они, наверное, уже связались с диспетчером на земле, сообщили, что на борту террорист и так далее… Сейчас на земле объявят чрезвычайную ситуацию, высоколобые засранцы, заполненные чувством собственной значимости и ответственности, как кишки дерьмом при запоре, будут вычислять его дальнейшие шаги…
А шагов не будет…
Будет только один шаг…

…Помнишь, Господи, я обещал Тебе не делать этого, помнишь? Помнишь, что я просил взамен? А Ты? Ты решил, что сможешь помешать мне, Ты уложил меня в койку, я гадил кровью, я выдыхал ртутный смрад – целый год… А потом Ты решил, что ИСПРАВИЛ меня, да? Ты подтянул ослабевшие гаечки, да? Ни хрена - посмотри, я рассыпаюсь на части на Твоих глазах, прямо сейчас и здесь, в эту самую минуту… Они хотят знать, что же я хочу…Они все равно не поймут, я делаю это для Тебя, Ты-то поймешь, Ты уже понял, не так ли? Ты так велик, что не можешь помешать муравью поджечь муравейник – да святится имя Твое!

Он разжал пальцы и уронил тонкий стержень в стаканчик с тоником.

Он не успел ничего вспомнить, не успел ни о чем пожалеть – столб всепоглощающего жара разметал его на безликие атомы, прожег, как раскаленный паяльник, дыру в том месте, где было его кресло. Черная стужа ворвалась в салон, кислородные маски вывалились из своих пазов над креслами и повисли, будто уродливые игрушки из секс-шопа, но они уже не были никому нужны. Те, для кого они предназначались, неслись сейчас к земле и холодные звезды заглядывали им в лица…
247 душ падали с высоты 12 километров в холодный январский океан недалеко от побережья Нового Света.

Кто из нас всерьез думает о том, что ЭТО может случиться и с нами?
Когда мы покупаем билеты, садимся в такси или автобус, приезжаем в аэропорт и идем на посадку – мы же знаем, что это МОЖЕТ случиться, но кого из нас эти мысли могут заставить сдать билет?
Кто из нас достаточно смел, чтобы выглядеть трусом?
Кто из нас разговаривает с Богом, а не торгуется с ним?

Милая моя!
Смерть не страшна - ее вовсе нет.
Смерть – это просто самолет, который уносит людей прочь, смерть – это не конец, это просто разлука, долгая или не очень – кому как повезет…
И если мы продолжаем любить тех, кто уже купил билет, то неужели же они не продолжают любить нас - тех, кто пока остался?
В конце концов, у всех нас - один пункт назначения, просто разные даты вылета.
И мы обязательно встретимся, моя хорошая…
Надо только немного подождать.
Да, Господи?