Фаддей Томкинмуш : Я и Он

Дак, чо жа? Вот, сядем, значица, за стол, разольём сергачской хлебной (баба Вера гнала для себя, не на продажу), сальца я тут напластаю, горбушек пара, цыбульку почишшу, шобы, как хватанёшь стакашек, как занюхашь, как от луковки смачно отхрястнёшь, как потом всё енто в атмосферу выдохнешь – полночи в радиусе километра ни баб, ни мух…

А опосля третьей, кады мысли шевелюру грызть изнутри поуспокоятся маненько, вот тады и пойдёт разговор степенный, по душам. Не краснобайство ведь он пришёл своё на мне оттачивать, и не броски через тэвэ – накипевшее излить хочет, да совета народного немудрёного спросить. Не без этого. Посидим, поговорим, обсудим…

И скажет он мне: «Федя!» (Вообче-то, Фаддей я, но, коль ему так сподручней, пусть будет Федя. Да и привык-от я за стока лет). Дак вот: «Федя! Не с кем жа работать! Упыри одни, да колонна пятая. Кажинный прыщ норовит указать, что делать и как делать. То юморист этот завопит, что брови, дескать, у мене растут, то другой писака с Крошкой Псахис (хто такая?) сравнивать зачнёт! Шахматист заодно с хулиганом международну общественность мутят. А соратнички! Один другого хлеще: ни украсть толком не могут (всё бы им проценты шшитать), ни за дитями своими присмотреть. Нашёл тут одного, из явреев, дак и тот вскорости в разведку запросился – дескать, посередь врагов ему сподручнее, чем посередь таких соратников. Да ишшо старушка ента, хучь и древняя, а вреднючая, Лизаветка аглицкая, пальчиком дряблым-морщинистым качает, буклями стучит и скрипит не по-нашему: не отдам, мол, сидельцев лондонских, вы, мол, азияты-варвары, их в момент в Мухосранскую губернию пропишете и варежки шить обучите».

А рука сама к стакану тянется, одним махом в горло вливает и сама, без приглашения, рукавом утирает. Выпитое проваливается без закуси и посторонней помощи, а на душе… Такая сразу ужасть на душе наступает, что схватил бы со стены ятаган дедов (Энвер-Пашою лично врученный), да и покромсал бы их всех, на хер, выбл.дков энтих!

Тут скажет он: «Ладно, Федя! Не горячись, не переживай так. Сдюжу. Не впервой. Тока вот силов с ими бороться наберусь тута и – снова в бой. Их жа ни на минуту без присмотра нельзя оставить, то утопят чего по недогляду, то сожгут, а то весь буджет Спартакиады так аккуратно распилят, что даже на мазь лыжну не останется».

Я прищурюсь хитро, по-ленински, и спрошу: «Так уж не с кем работать?»

А он мне: «Дык… Нашёл тут одного, штангиста, блин. Ему поручу. Да сам рядом останусь, чтобы-если-не-дай-Бог-чево!»

Здеся мне черёд удивляться: «А что жа ты яво с собой не привёл?»

А он мне: «Молодой ишшо. Пущщай сам кой-чему научится. Он, тяжёлый, понимаш, атлет, должон справиться. Вынести на плечах своих груз ответственности. И вот что я скажу тебе, Федя – люби его, как меня! Но не сильнее. А то сам знаешь, как оно быват».

Тряхну головушкой молча в знак согласия, накатим мы на посошок, обнимемся по-мужски, выйдем на крыльцо подымить (я, в основном, он-то не курит) и…

И проснусь я в слезах счастливых-радостных, что не пьёт Путин.

Со мной.

И я с ним.