Штормовое предупреждение : Где ежик?

Нихуя не моё, спизжено, но креатифф весьма достойный.
***

Этот телефон был - единственное, что я взял из родительского дома, уходя.
Авторитетный, массивный, выполненный в две краски (кофе с молоком и шоколад), басовитый, с толстым диском прозрачного пластика, вмещавшим под собой и благородные черные цифры, и соответствующие буквы. Он стоял на столе в отцовском кабинете. Как же это было здорово: набрать по буквам "ГДЕ ЕЖИК" и с подвыванием, замогильным голосом спросить:
- Где ёжиииыыык?
И услышать приятный, с легким прононсом баритон профессора Аршанина:
- Когда же закончится это хулиганство? Какой еще ёжик, молодой человек?
В семидесятый раз это было не менее увлекательно, чем в первый. Были и другие варианты, например "где баба?", или "где елка?", но там быстро бросали трубку, бывало, что и ругались. А профессор был добр и терпелив, у него было двое сыновей и трое внуков. Он жил в соседнем доме.

...Я уходил со скандалом: жить со своей первой женщиной на первой съемной квартире, где была розетка, но аппарата - не было. Попроси я что другое, скорее всего, мне бы просто отказали, или презрительно дали денег (в семнадцать лет я очень нагло заявил о своей самостоятельности), но я просил телефон. И отец - понял: этот кусок дома и детства, отрекшись, я все же хочу сохранить. Не говоря ни слова, он отсоединил провод и вручил мне шоколадно-кофейное чудо советского дизайна.
А аппарат - испортился...
Не сразу, конечно. Просто с годами стал работать все хуже и хуже.
Я заметил, например, что мне совсем перестала звонить зеленоглазая красавица с летящими по ветру рыжими кудрями, в бело-зеленом платье в широкую косую полоску. Она спрашивала:
- Что в школе, сыночка?
- Пятерка по математике, мамуль! - кричал я в шоколадную трубку. - И по географии четыре с плюсом!
- Умничка мой с плюсом, - говорила мама. - Я через час освобожусь - подходи к остановке, съездим в булочную?
И я, конечно, шел. И в очередном синем пузатеньком троллейбусе мелькало белое, рыжее и зеленое, я прыгал в двери и целовал маму, не претендуя на самостоятельность, и мы ехали еще две остановки - до булочной. И однажды, углядев освободившееся местечко, заявил на весь троллейбус:
- Мамуль, садись скорее, ведь тебе уже целых сорок лет!
Все, что не было белым, рыжим и зеленым, сделалось вдруг пунцово-алым. По-моему, это тоже было красиво. И несколько женских голосов тут же подтвердили мою догадку, назвав меня "маленьким рыцарем", и только один хриплый мужской произнес, как мне показалось, с разочарованием:
- Не, ну надо же... никогда бы не подумал...
...Где все это? Нет, и сегодня на мой телефон иногда звонит очень немолодая, не очень здоровая, увлеченная дачным хозяйством женщина. Я люблю ее, она меня - тоже. Но та, зеленоглазая и золотоволосая красавица-мама, чувствую, окончательно запуталась где-то в пропыленных медных кишочках старого телефона. И - не может мне дозвониться...
Вряд ли когда ликующим апрельским утром мой аппарат разразится какой-то особенно торжественной трелью, и я, схватив трубку, услышу веселый и бешеный (успел выпить, что ли?) голос дяди Толи, сослуживца отца:
- Мелкий, ты? Батю свистать к аппарату, живо! С какой еще собакой, куда? Из-под земли достань! Завтра им вручают премию Совета Министров!
Потом трубку перехватил старший брат. И я, изгнанный из кабинета, слушал под дверью вполне невнятные слова о каком-то самолете (разработанным в отцовском КБ), который "расчесочкой" пронесся над каким-то афганским ущельем (с непроизносимым именем) и "снес яичко тютелька в тютельку" туда, куда прежде и за пять километров было не подступиться...
Не позвонит... Нет КБ, и Совета Министров нет, а с Кабулом у нас прочные торговые связи, мы гордимся стабильным ростом товарооборота - одного чистейшего героина в год поставляют до двухсот тонн! А по ущелью с прекрасным именем на фарси, где некогда с советской "расчесочки" упало "яичко", стройными рядами идут к границе драг-караваны, надежно прикрытые с двух сторон и талибскими, и пендосскими штыками - что бы там не брехали по этому поводу СМИ.

Батя... Сколько мог, ты защищал страну от этой нечисти. И несколько поколений - отстоял. А тех, кто младше, меня в том числе - уже не смог. И напрасно ты пилишь себя: мол, "где-то мы сблядовали". Тут нет твоей вины, и не нужно раздражаться перед дибилятором, играя в свое стариковское политсру. Ты так и не понял, какая силища стояла против вас? А потом вас бросили одних - и где тебе было, с горсткой друзей, совладать с этой жадной громадой? И я тебе не помог, хуже того - умыкнул телефон...
А брат? Разве позвонит он, не пожалев двушки, из автомата, разве заорет:
- Джоник, бегом во двор за Учколлектором, тут собаки трахаются!!!
И разве будем мы смотреть: я - с немым восторгом первоклашки, а он - со снисходительной ухмылкой четырнадцатилетнего пацана, на чудо природы - двух дворняг, которые "попами склеились и никак не расклеятся"?
Брат бы, может, и позвонил, да некогда ему, сам трахается как собака: две жены, дети, дом недостроенный, деньги нужны. Я понимаю его: жен-детей-домов у меня хотя и нет, зато есть целый выводок каких-то холодножопых блядей, на согрев которых тоже нужны деньги. Бляди на городской телефон не звонят, предпочитают мобильный - плоский, маленький и безликий "Сименс". Выбирают для звонка моменты, когда я делаю деньги. И "деньги", как сговорившись, звонят - и тоже на мобильный - как правило, в те моменты, кода я развлекаюсь с одной из этих пустопорожних, хихикающих шлюшек, ища в их организмах хоть толику того тепла, которую, по идее, должна давать мужчине женская любовь.
А старый телефон - молчит... И никогда не прозвонится по нему та единственная, от звуков голоса которой, бывало, разом теряли силу законы гравитации... Я очень любил тогда опровергать старые законы, доказывать новые теоремы - для нее, чтобы она улыбнулась. И главная теорема, которую я, взбунтовавшийся кретин, наконец доказал - что не с ней одной Земля бывает невесомой... Почему именно она так и не простила мне этого доказательства? Ведь все, бывшие после нее - прощали, и довольно легко?
А может, и к лучшему... Она в разводе, живет с доктором каким-то, у них симбиоз: когда сердце прихватывает, доктор ее пользует на дому. А ведь у нее и раньше прихватывало частенько, вот только - не страшно. И лучшим средством от этого недуга были - мои руки, мои губы. Я бы и сейчас не сплошал, пожалуй, да вот телефон испортился, барахлит. Не узнать вовремя, не поспеть... так и не рисковать лучше. Пусть все останется, как есть.
И друзья, которые остались, звонят все реже и реже, да и то:
- Привет, старик, чертовски рад слышать, давно не виделись!
- Да, давно.
- Надо бы, черт возьми, встретиться, посидеть, потолковать о том, о сем!
- Да, надо бы. Давай в эти выходные?
- Ой, в эти... боюсь, вряд ли... понимаешь ли, старик...
Я - все понимаю. Раньше вы ничего не боялись - ни в будни, ни в праздники - теперь боитесь... аппарат ли так исказил ваши голоса? Суди вас Бог, не я. Я-то по-прежнему ничего не боюсь, да хуле толку в моем бесстрашии? Ну, тренькнет в кои веки осипший звонок, схватишь трубку цвета залежалого шоколада, услышишь далекий и нежный девичий голос, а он тебе:
- Извините, можно отнять у Вас несколько секунд Вашего времени? Спасибо. Вас беспокоят с телеканала "Пиздопропажа ТV", мы проводим социологический опрос. Скажите, какой телеканал Вы сейчас смотрите?
- Милая, я выкинул свой дибилятор с балкона два года назад, когда на нем вырос слой пыли в палец толщиной, - пытаюсь шутить.
- Благодарим за ответ. Ваше мнение очень важно для нас. Всего Вам...
- Девушка, а мне очень важно ваше мнение: может, выпьем по чашечке кофе сегодня вечером? А после кофе...
...би-ип... би-ип... би-ип... Даже не обиделась, просто разговор исчерпал себя - и повесила трубку. Таких унылых остроумцев, как я, в день ей надо обзвонить пару сотен, с каждым не нашутишься - останешься без колбасы.
Да это б еще ладно, все ж - живая душа. А в последние времена все больше механический мужик звонить повадился. Трубку возьмешь, а он тебе - в час по чайной ложке - втирает: мол, ты, мудак, в прошлом месяце (по запарке) позвонил с городского телефона на чей-то мобильный. И теперь тебе, мудаку этакому, предстоит взять (хуй знает где) новую квитанцию на оплату переговоров (потому что старую ты проебал - выкинул вместе с кучей бумажного спама из почтового ящика), явиться в Сбербанк (до 19.30), и внести на счет Петровского телефонного узла оплату за переговоры в размере 6 рублей 60 копеек. А не то - отключим связь.
Да ебись ты в рот, мразь, мудило электронное - отключай!!! В хуй бы мне не всралась твоя ебаная связь, по которой только блять и слушать, что тебя, пидара крытого. Три дня сроку он мне дает, хуеглот поганый...

А с другой стороны, поставленный срок - это даже неплохо. За эти три дня я успею разобраться: нужен ли мне стационарный телефон в принципе? Не пора ли избавляться от него - так же решительно, как мы избавились от черно-белых телевизоров, катушечных магнитофонов, печатающих машинок, проводных радиоприемников, бумажных книг?..
И самым первым делом, пока еще есть связь - с детством, со всем этим отошедшим, нелепым, но уютным мирком - позвоню-ка я вот куда...
...тррррынц... тррррынц... кряхтит диск старого аппарата, пружину один раз уже меняли... "Г", "Д", "Е"... а голосок-то не заменишь, две пачки сигарет без фильтра в день, не считая всего прочего... "Е", "Ж"... и что-то скажет мне профессор Аршанин, узнает ли он меня? ..."И", "К"... ту-уу... ту-уу...
- Алло? Слушаю Вас?
Далекий, милый, нежный девичий голос... Внучка? Невестка?
- Где ёжик?
- Ежик Абдулвахитович сейчас уехал в мэрию на заседание комиссии по малому и среднему предпринимательству. Чем могу быть Вам полезна?
- ... ... ...
- Алло?
- Простите, куда я позвонил?
- Это приемная генерального директора ООО "Мегаказбек Плюс". Ежик Абдулвахитович вернется, ориентировочно, через два часа. Может быть, что-нибудь ему передать?
- Врешь ты, сука, - внезапно срываясь и леденея от ненависти, хриплю я. - Ежик никогда не вернется! Он умер, понимаешь ты это, мразь? И ничего ты ему не сможешь передать, понятно? Его никогда больше не будет! И не пизди о том, чего не знаешь, тварь ты офисная, прошмандовка, - и, не дослушав скрипящих "Что?! Кто говорит?!? Откуда вы..?", с лязгом и дребезгом грохаю трубку на никелированные рычажки.
С протяжным стоном лопается что-то в потрохах телефона и, горестно прошуршав, замирает. Пружина наборного диска - что же еще? Снимаю трубку - гудок пока есть. А диск - заклинил, и позвонить больше нельзя - ни ёжику, никому. И гудок в трубке - как траурная сирена, прощальный салют всему, что не вернется.
Все. Трубит гудок - ровно минуту. Вот теперь уже окончательно - все.
Выдергиваю аппарат из розетки, борюсь с искушением тут же и грохнуть его об пол, изо всех сил, чтобы вдребезги... Нет. Пусть память останется.

Наматываю на уголок аппарата, в несколько витков, телефонный провод. В таком виде, с траурной лентой наискосок, телефон вдруг делается похожим на скромный, но достойный надгробный камень, выдержанный в стиле эпохи - той эпохи, которой и предстоит под ним лежать. В таком виде и ставлю его на шкаф - покрываться пылью и молчать. Отныне - молчать.
Покойся с миром, ёжик.