Нови : И будет так

И будет так. Мы выйдем из дома. После полудня, где-то в половине второго. И солнце еще будет высоко, и это будет ясный холодный день.

Светло и холодно, как в операционной, куда тебя привезли на каталке, удивив для начала новым ракурсом мира, хоть ты и провел всю жизнь, лежа на спине подобно майскому жуку. Каталка катилась, движимая чем-то или кем-то, а ты только перебирал лапками.

А потом ты считаешь – сто, девяносто девять, девяносто восемь… Спать.

Сегодня это закончится. Мы оденемся в черное, и у каждого из нас будет по ножу. Это большие острые ножи для разделки мяса, мы точили их годами.

Бонни

Нежная Бонни любит музыку и шелест волн. Ей нравится слушать, как дождь отплясывает свой степс для мокрых крыш и карнизов, как осенний ветер поет ночами всякий раз разные песни.

Маленькие аккуратные ушки в шелковой петле золотых волос. Они созданы, чтобы впитывать в себя красоту, но мир не понимает этого. Мир склоняется к уху Бонни душным шепотом похотливого старика. Он говорит ей тайные гадости, слюной выбрызгивая свое потное томление.
Мир входит в Бонни металлическим скрежетом голосов матерей, отравленных собственным молоком. Матерей вопящих на своих детенышей. Вздохами учителей, лишившихся голоса. Печалью за всех маленьких и беззащитных, вынужденных лгать, извиваясь на нержавеющих сковородках прожиточного минимума.

Бонни идет к большому зеркалу, что висит в прихожей, по дороге вытащив острую металлическую спицу из незаконченного вязания. Чуть склонив голову к плечу, Бонни вбивает спицу себе в ухо. Сначала в правое, затем в левое. Боль пронзает Бонни от головы до пят. Дрожь на минуту меняет структуру тонкой кожи, приподнимая светлые волоски на загорелых предплечьях. Кровь течет из ушей по шее на тонкие плечи, на грудь. Оставляет несмываемые пятна на желтом шелке платья. Бонни плачет, но она довольна наступившей, наконец, тишиной.

Бонни отключила свой слуховой аппарат.

И будет так. Мы откроем глаза. Я срежу под корень свои длинные ногти, я состригу свои волосы самыми острыми ножницами. Я попрошу тебя побрить мою голову опасной бритвой. И ты это сделаешь. Ты сделаешь это, потому что ты мой сладкий принц в крепких военных ботинках, а я твоя бритоголовая и очень, очень злая принцесса.

Мы выйдем из дома, и будет зима. Держась за руки, мы выйдем на охоту. Мы отрежем уши каждому, в чьих песнях будет звучать фальшь. Мы срежем веки всякому, кто не хотел смотреть на мир широко открытыми глазами. Всякому, погрязшему в своей маленькой вонючей вселенной, сделанной из дешевого пластика удовлетворения сиюминутных потребностей.

Мы будем входить в дома, вырезая своими блестящими ножами, слово РАЗУМ на лбах каждого, чей пустой взгляд лишен зачатков мысли. Мы вырежем слово ПРАВДА над бегающими глазками свиноматок и корабельных крыс. Этим мы уподобимся господу. Мы станем вдыхать жизнь в тела глиняных человечков.

Микки

У Микки ясный взгляд и крупные ладони. Для Микки на этом свете существует очень мало работ, полных истинного благородства. Микки работает дворником. Это дело достойное человека. Микки наводит чистоту. Он мог бы целый день сидеть в теплой конторе в окружении стен в стиле артново. Он мог бы зарабатывать деньги, не создавая ничего, а лишь переставляя фигурки на доске какой-нибудь биржи или, продавая никому ненужные вещи за кучу мертвых бумажек.

Метла Микки делает “вжик-вжик”, очищая асфальт и мысли. Этот человек полезен. Работа его абсолютное добро и кристальное благо. Микки отвечает за вверенный ему кусок мира и делает всё во имя чистоты и порядка. Результаты деятельности Микки ежедневно радуют сотни людей, что приносит ему чувство глубокого удовлетворения.

И будет так. Мы отыщем директора банка или адвоката. Мы найдем продажного журналиста или биржевого маклера. Кого-нибудь из разряда ушлых продавцов зараженного химикалиями воздуха. Мы подкараулим его в туалете одного из этих уродливых высоких зданий, закрывающих небо.

Он будет стоять на коленях на блестящем черно-белом кафеле пола. Начинающий лысеть мужчина с внушительным брюхом. Ты позади него, а твой красивый острый нож над тугим воротничком дорогой рубашки у жирного горла. Я перед ним высокая и спокойная. Я попрошу его своим самым нежным и тихим голосом прочесть стишок. Любой. Один стишок из школьной программы. Он не сможет. Он будет потеть и хрипеть, он станет предлагать деньги вместо того, чтобы напрячь хоть немного свои привыкшие складывать и умножать мозги.

Ты прирежешь его одним сильным точным движением. Ты заколешь его как борова. Тело повалится и, сплясав для нас короткий танец последних конвульсий, затихнет. Алый сироп густой, насыщенной гемоглобином крови зальет плитки пола, касаясь протекторов наших крепких сапог.

Я поцелую тебя, склоняясь над трупом. Это будет самый нежный и долгий поцелуй. Я зажму твою голову в своих ладонях, я буду впитывать твой горячий язык и сладкую слюну, слегка прикусывая твои губы. Ты оттолкнешь тело борова ногой, ты прижмешь меня к себе так крепко и властно, как только ты один умеешь. Твои сильные руки, сдирающие с меня одежду, твои руки под моими ягодицами. Широко открытые глаза, губы, мгновенно пересохшие от желания. Ты с силой входишь в меня, и это всё словно возвращение домой после долгого отсутствия. Это новая близость. Близость, родившаяся на полу общественного туалета из симфонии предсмертных хрипов и безнадежности.

Это наша страшная сказка. Мы уносимся в машине с открытым верхом со скоростью двести километров в час нашей никому ненужности. В машине, взятой напрокат из любимых нами кинофильмов ехидных режиссеров, не оставляющих в живых никого.

И будет так.