Гавайская Гитара : КОКТЕБЕЛЬ

Прекрасна русская земля вблизи залива Коктебля...

Добираться, правда, туда было сложновато: сначала плацкартой до Феодосии, затем - "Ракетой" до Планерского.
В поезде было весело.
Первую ночь она провела на нижней полке под ментом Геной. Гена упился до беспамятства. С верхней полки доносились неясные маты, в основном - шипящими, без гласных. Потом он начал икать. В коротких паузах между очередным утробным "потрясением", выл печально. Наташу убаюкало, и она "уплыла"...
Проснулась от ощущения сырости. Гена писал. Тонкая струйка стекала по стенке вагонной обшивки, аккуратно обходя препятствия в виде блестяще-хромированных заклепок и крючков.
Наташа вскочила, побежала в клозет и долго умывалась, содрогаясь от гадливости. Затем - пошла к проводнику.
Там пили. Две дородные тетки - "клубника в сметане"- и замурзанный, неясного возраста мужичок в железнодорожной фуражке с невыносимо пошлым лицом. На столике качались, позвякивая, тонкие неграненые стаканы с тремя полосками по краю. Бутылка "Агдама". Крутые яйца. Печенье "Октябрь" в прямоугольной пачке.
Наташа поняла: нужно уходить. До утра досидела на откидывающемся маленьком стульчике в соседнем купейном вагоне.
Утром постучала в дверь "проводницкой". Долго не открывали, затем замок щелкнул, и Наташа уперлась взором в фиолетовое лицо. Проводник не успел водрузить на голову фуражку, и прическа "внутренний заём" (декорация из 7-8 пегих волосков с намеком на пробор у самого уха) явилась миру во всем своем утреннем великолепии. Из "пробора" торчало серенькое подушечное перо. На полу валялся розовый бюстгальтер.
Наташа стала излагать, проводник кочевряжился, ссылаясь на отсутствие свободных мест, но она "нажала", и проводник обмяк. Утро, знаете ли, похмельное, запала для жарких дискуссий нет ни фига.
Она перетащила свой чемодан в соседний вагон и влилась в новый дорожный коллектив.
Два брата – белоруса и мальчик лет десяти.
Один, папа мальчика, - основательный мужик средних лет со смешными глазками (премалюсенькие, но странно остренькие и пронзительно бирюзовые). Хозяйственный мужик. Все время шуршал какими-то свертками и извлекал из нутра дорожной сумки все новую и новую снедь. Второй, Миша, - помоложе и "пожиже". Холостой.
Приняли они ее приветливо, почти с восторгом. Сразу стали кормить.
Наташа специально не взяла с собой в дорогу еду: хотела приехать в Коктебель худой и изможденной. Так, ей казалось, она выглядела более интеллектуально. Отчего ей хотелось выглядеть интеллектуально именно в Коктебеле, остается не выясненным...
"Папа" разложил на столе вареную курицу с мясистыми белыми ногами, маленькие крепенькие помидорчики-сливки, зеленый лук и домашную колбасу с упоительным чесночным духом. В пластиковой "гильзе" с надписью "Седуксен" - крупная соль, смачная голова черного хлеба с крутым "завитком".
Наташа сглотнула и приступила: жрать-то хочется, несмотря на тягу к интеллектуализму. Миша достал фляжку, забулькал, разливая по стаканам. Беседовали. Миша рассказывал анекдоты про Чапаева. Потом расползлись по полкам. Миша любезно предложил ей свою нижнюю, сам полез наверх. Наташа поглядывала опасливо снизу: воспоминания о стекающей мочевой струйке были еще свежи.
Она подремала немного, потом вытащила из чемодана недошитый сарафан: специально взяла в дорогу, чтобы доделать.
Миша скатился с верхней полки, подсел, рассмотрел "изделие". Особенно заинтересовался лифом. Взял в руки, покрутил. Вставил зачем-то в "чашечку" кулак. Примерился. Наташа поняла: будет продолжение банкета...
К вечеру Миша дошел до ручки: вскакивал, почесывался, крутил головой. Потом предложил пойти в тамбур - померить готовый сарафан. Подскажу, мол, если что не так, зеркала-то большого нет. Наташа отнекивалась.
Было уже поздно. Наташа смотрела в окно на пробегающие огоньки, Миша нервничал. Потом спросил:
- Ты доверилась мне?
- В каком смысле?
- Ну, я вот, например, тебе доверился... А ты?
- Ну, я не знаю... Что ты имеешь в виду? - Она прекрасно понимала, что он имеет в виду.
- Я тебе доверился. Вот. Поэтому быстро шепни, как нам с тобой лучше получить взаимное удовольствие?
Получать с ним "взаимное удовольствие" она не собиралась. Как-то не входило в планы.
Надо было что-то делать...
Она начала с ним разговаривать на душевные темы, иногда в таких случаях это помогает. Он "проникался" к ней все больше и больше.
Дойдя до пика откровенности, поведал шокирующую историю. Соседка по квартире, полковницкая жена, зашла как-то к нему попросить отвертку. Муж был "в полях". В общем, женщина не сдержалась... Но, что самое ужасное, она сделала ему "ну, такое... я не могу сказать... это - такая штука... я боюсь, ты не поймешь... в общем, это называется "миньяка", мне потом один кореш сказал..."
Наташа больно щипала себя за ногу, чтобы не ржать.
Доехали до Феодосии, расстались душевно. Миша сунул ей в руку клочок бумажки с адресом, чтобы брат не видел. Стеснялся.

В Коктебеле был завал.
Сдано было все, включая гаражи, летние кухни и садово-парковые скамейки. Под каждым кустом сидела какя-нибудь курортная семья. Обычно "папенька", как наиболее бесполезный член ячейки, стерег детишек, а "маман" носилась по поселку из дома в дом, шарахаясь от привязанных собак и умоляя зажравшихся хозяев пустить хоть на одну ночь... хоть в сараюшку...
Оценив обстановку, Наташа оставила чемодан в камере хранения и побежала на море: рыпаться было все равно бесполезно.
Боже, какой восторг!
Крупная белая галька, по которой ужасно больно ходить босиком, но боль-то какая сладостная! Вода ласковая, с кусочками солнечных бликов в каждой отдельной волнистой ячеечке. И, если лежишь в воде на спине, это ячеечки обнимают все тело, гладят шелком. Плески такие вкрадчивые. Невероятное ощущение покоя и вечности. Вдалеке, как сквозь вату, - детские прибрежные визги...
Она резвилась и нежилась в воде, пока не посинела. Выбралась, пошатываясь, на берег, рухнула, мокрая, животом на жаркую гальку.
Припекало. Мозг сладко затуманился...
- Наташка! Ты откуда здесь? Смотри-ка, узнала тебя по жопе.
Она медленно пришла в себя, повернулась, увидела свою питерскую знакомую.
- По жопе-то меня всякий признает, ты вот по лицу попробуй.
Ленка захихикала.
Судьба наташина, таким образом, благополучно устроилась. Ленка втащила ее к себе в комнату, уболтав хозяйку. Не то, чтобы уболтав - просто налила ей стакан.
К вечеру, когда жара спала, Наташа перетащила свой чемодан из камеры хранения, взяла в прокате резиновый матрас (для спанья) и почувствовала себя совершенно счастливой.
Утром она проснулась от ужасающего мата. Тексты неслись откуда-то сверху и справа.
- Курортники, твою мать! Засрали все кругом! Ты только посмотри, Тимофей, что у них в холодильнике: хлеб... гондоны... дезодорант для ног...
Наташа нырнула в халат и выскочила за дверь.
Солнце заливало большой двор и причудливой архитектуры постройку с великим множеством дверей, дверок и просто отверстий со шторкой. На большинстве дверей висели учрежденческие таблички. "Деканат", "Партком", "Столовая".
"Палата #6"...
С правой стороны к дому была приляпана пристройка, напоминавшая кооперативный гараж, с пятью одинаковыми дверьми "ноздря в ноздрю", украшенными, соответственно, вывесками: "Комната предварительного осмотра", "Раздевалка", "Актовый зал", "Клизменная" и, наконец, "Прозекторская".
"Логично, однако", - подумала Наташа.
На небольшом пригорочке высился "двухкомнатный" сортир. Наташа подошла поближе. "Неужели "М" и "Ж"? Что-то чересчур целомудренo".
На одной двери значилось: "Вход" на другой - "Выход".
Из кухни, откуда, собственно, и доносились матерные поливы, выплыла хозяйка. Чуть позади шествовал жирный и бесконечно наглый кот.
- Ну что, курва, устроилась?
- Да, в общем-то... Спасибо.
- Спасибом сыт не будешь. К вечеру "Крымского" тащи бутылку. Ты ведь, небось, на пляж сейчас пофигачишь. Сразу видно - чайник...
К исходу следующего дня Наташа уже была "в материале".
Во дворике счастливо сожительствовали порядка двадцати пяти "курортников". Из года в год они аккуратно собирались в одном и том же месте. Люди всё больше самобытные... гуманитарная интеллигенция.
Москва, Ленинград. Двое - из Саратова. Никакого, там, Краснодарского края или, не дай бог, Одессы с Киевом. Ни-ни. Сибирь и Дальний Восток тоже были как-то не представлены.
На пляж никто не ходил, это считалось моветоном. Невыносимой пошлостью бытия.
Пить, обычно, начинали где-то с двенадцати, когда солнце было в зените. В основном, употребляли "томатную закваску", производимую хозяйкой Лялей из подручных средств (плантация помидор стыдливо краснела прямо за пригорочным сортиром, Наташа ее поначалу не разглядела). Кроме помидор "на огороде" произрастало пару невнятных грядок лука.
В какое время суток трудолюбивая Ляля производила "продукт", оставалось для Наташи неясным: Лялю она наблюдала только в двух состояниях: либо в беседке, в окружении "творческой интеллигенции", в процессе культурного пития, либо в гамаке под платаном. К тому времени она, обычно, уже не могла говорить.
На море ходили только Ленка с Наташей, за что были презираемы всем миром. Правда, периодически на пляж выползала еще парочка гнедых - Освальд и Шеф. Однако, они были миссионерами. На пляж ходили в сугубо практических целях: пошукать "по женской части". Работали они в паре, на контрасте.
Освальд был огромный бородатый мужик с закосом "под физика" (на самом деле, он был снабженцем в одном из московских НИИ, но пообтерся в "культурной" среде, усвоил кое-какую терминологию. Для "пансионатских" барышень было вполне достаточно). Шеф, несмотря на то, что был "из служивых", имел вполне интеллигентскую наружность. В лице его было что-то неуловимо порочное. В общем - сладострастник.
Они проводили на пляже пару часов, "окучивали" очердных уездных барышень и к вечеру приводили их во дворик. Жили они в "Клизменной".
Церемония была довольно однообразной, мужики не любили импровизаций. Сначала поили девушек в "Клизменной" чем бог пошлет, потом выводили на "звездное небо" для романтизму.
Освальд доставал телескоп (возил с собой из года в год как необходимый инвентарь), настраивал его на высокое южное небо и читал фемине какой-нибудь стих. Шеф в это время гадал по руке “неохваченной” подруге.
Достигнув необходимой полноты чувств, компания скрывалась в "Клизменной", остальные "дворовые" рассасывались с глаз долой, чтобы не мешать чужому счастию. Люди-то все - тонкие, деликатные...
Уже в глубокой ночи барышень выводили на природу пописать. В это время неизменно из-под земли вырастала Ляля с дежурной сентенцией: "Сколько раз говорила... Освальд, мать твою... Страшных не водить!"
Лена с Наташей проживали в "Актовом зале", а в "Прозекторской" обитал Валентин, член Союза Писателей.
В Дом Творчества Союза Писателей, главное коктебельское светское место, Валентину путевку не давали - "морда легковата".
"Говнюки!" - горестно вещал он, откушав "томатной". На самом деле, это была весьма вялая форма социального протеста: в Дом Творчества Валентину ни фига не хотелось. Ей-богу, кайфу никакого: в 7 утра - завтрак с гречневым проделом и какао с пенками, на полдник - пудинг и кольцо "Песочное" с двумя вдавленными в "тело" орешинками. В парке три дебила кидают кольца на вбитые в землю штыри. Опять же, "томатной" никто не подаст. Контингент не тот...
В поселке Дом Творчества назывался "Дом Жописов и Мудописов" (Жён ПИСателей и МУжей ДОчерей ПИСателей). По аллеям бродили сонные барышни в платьях с воланами.
То ли дело Ляля, не говоря уже о прочих!
Иногда во дворике случались спонтанные мордобои. Жирный кот Тимофей носился среди дерущихся, вздыбив шерсть. Доволен был: в обыденной кошачьей жизни ему явно не хватало острых ощущений. Наутро никто не помнил, что, собственно, явилось причиной. Мебель чинили коллективно.
Однажды Наташа вернулась с пляжа днем. Во дворе было подозрительно тихо. Около помидорной плантации переминался с ноги на ногу Паша, искусствовед из "Палаты #6".
- Наташка, писать хочешь?
- Ну, в общем, не прочь. Могу.
- Идем со мной, я тебе тазик заготовил.
- ?
- Ну, тут, в общем, такое дело... Ассенизаторы приезжали, говно качать. Ну, налили мы им... А потом, понимаешь, они неправильно насосы вставили. Не тем концом, что ли, фиг знает. В общем, сортир временно недоступен. Завтра приедут опять, сегодня работоспособность уже не та была, сама понимаешь...
Наташа подошла к сортиру. На одной из дверей висела бумажка с надписью "Переучет".
- Ну, а тазик где?
- Пойдем, покажу.
Он воровато оглянулся и нырнул вглубь огорода. Под чахлой яблоней, почти у самой ограды стоял зеленый эмалированый таз с проржавелым боком. Рядом в землю была воткнута двурогая палка, между рогов прилажена дощечка с надписью: "Наташа. Прочим не гадить! П., искусствовед".
- Спасибо тебе, Паша. Трогательно, ей богу. Ну, иди уже.
- Я тебя посторожу на входе.

Три отпускные недели просвистели, как паровозный гудок. Пора было возвращаться в промозглый сентябрьский Питер. "Ракета" из Планерского, затем - плацкарта из Феодосии...
Да, совсем забыла... У Наташи ведь случился в Коктебеле курортный роман. Но это - тема совсем другого рассказа. Так-то вот, мой маленький дружок...
-