Aefron : Счастье

Первое, что она увидела, проснувшись, было квадратом окна, в котором ватной пеленой застыла серость: без оттенков, без вариаций, трепещущая завеса непроницаемого дождя. Первое, что она ощутила, была привычная радость пробуждения, незапятнанная еще никакими впечатлениями, оценками, мыслями. Обостренное чувство «здесь и сейчас». Смех бытия, не заглушенный грохотом все быстрее наваливающегося дня. День дразнил неизвестностью.
Еще не вполне отделив себя от сна, она рассматривала серость неба, фантазируя, какой облик могло бы принять счастье, если бы стало осязаемым, видимым. Все тревоги, желания, волнения еще лежали за порогом сознания, и можно было наслаждаться осенью, ворвавшейся тусклым светом в полумрак комнаты. Она знала, сегодня должно случится что – то необъяснимое, не называемое, и при мысли об этом возникали ассоциации с чертой, порогом, началом чего – то нового, иного. Дождь отстукивал по козырьку свою странную, понятную лишь ему музыку. Шелестя по мокрому асфальту, где-то далеко проезжали машины. Там, далеко, шли люди, погруженные в свои цели, либо вовсе без цели, меся осеннюю грязь под ногами. Ей стало интересно – действительно ли это так, или это лишь иллюзия, и кроме этой серости за окном ничего нет. Она подошла к нему, но там было все как всегда и никуда не исчезло, впрочем, если бы там ничего не оказалось, разве могло бы это удивить? Разве может удивлять то, чего нет? Она стояла и думала, что гораздо поразительней, неизменность каждого дня. Неужели в мире так мало фантазии?
Рассуждая в подобном ключе, она вдруг ощутила – и она до сегодняшнего утра была плененной этой фата-морганой. Пространство расширило свои рамки, и ветер свободы подхватил на своих легких крыльях. Ей нечего было больше делать здесь, и она отправилась на улицу, ведь сегодня должно было что-то случиться.
Аромат увядания растекся в воздухе, упавшие листья гнили на черной земле. Она смеялась и танцевала босыми ногами в лужах. Прохожие либо этого не видели, либо делали вид, что не видят человека в ночной рубашке, распевающего что – то непонятное под дождем в конце октября.
Она не знала куда идет, а было ли это важно? Ведь теперь можно было пойти куда угодно, социальность отступила. А как видит мир такой человек, и можно ли продолжать считать его «человеком», никто не знает. Она шла то прямо, то, меняя направление, пока не начало смеркаться, слегка устав, села на скамейку. Поверх облезшей краски выступало незатейливое творчество неизвестных авторов, хотя нет, кто-то явно поставил свое имя и запечатлел, что именно он был здесь. Но какое дело до имен у кого нет ни имени, ни названия?
Она почувствовала рядом чье-то присутствие и обернулась – рядом, выцарапывая когтем какие – то иероглифы по дереву скамейки и ехидно ухмыляясь, сидело счастье. Счастье отвлеклось от своего занятия, которое, казалось, неподдельно его увлекало и спросило:
- Так и собираешься разгуливать в неглиже?
- А какая разница, все равно – ответила она, бросив веселый взгляд на одно из проявлений безмолвного Иного.
- Дорога может привести куда угодно, но не отказываться же из-за мелочного страха пройти по ней…
Через минуту скамейка опустела, ее лишь украшали непонятные письмена, мгновение, и они погасли в пелене наступающих сумерек.