elkart : Рыбный день

Аквариум, что стоял в магазине, был набит рыбами. Не сказать, что их вид сквозь мутное зеленое стекло был так уж приятен: обычно когда их продают из огромных цистерн, они не так жалки и покупают их охотнее. К этим же подходили как к диковинкам, но брать почему-то не решались. Просто глазели на рыб, а рыбы в свою очередь, пялились на людей. Так и копошились за стеклом, разевали рты, силясь что-то сказать или просто набрать воздуху... Впрочем, продавщице за прилавком и так хватало дел, поэтому на рыб она внимания особого не обращала и лишь слегка удивилась, когда два симпатичных подростка, парень и девушка, одетые в серебристые куртки, обратились к ней с просьбой выловить пару рыбок.
“Первые покупатели”, — подумала она, а вслух произнесла: — “Есть во что класть?”
Паренек протянул ей пластиковый мешок.
“Выбирать будете?” — спросила продавщица.
“У нас есть выбор?” — обратилась к своему спутнику девушка.
“Выбор? Есть: можем купить, можем отказаться”.
Продавщица хотела было возмутиться, но потом решила этого не делать: первые покупатели, сглазишь еще, и так возни с этими рыбами, а так, глядишь, пойдет. Взбаламутив с непривычки воду, она вскоре поймала сачком требуемую пару, перебазировала ее в мешок, взвесила, подсчитала и сообщила: “Цена такая-то, платите в кассу”.
“Да, за свободу приходится платить”, — непонятно о чем вздохнул юноша. “Воды не забудьте налить, нам дохлые рыбки не особенно нужны”.
Уплатив требуемую сумму, они забрали покупку, и покинули магазин. Оглянувшись зачем-то, девушка увидела, как продавщица, подозвав к себе товарку, что-то ей рассказывала. Слов конечно, слышно не было, только видно было, как одна шевелит губами, а вторая оживленно всплескивает руками. Потом обе, как по команде, повернули головы и стали вглядываться за витрину, на улицу. Девушка отвернулась и подумав о том, до чего они обе скучны за своей зеленоватой витриной, тут же забыла о них.
Чуть ниже магазина был киоск, торгующий пивом, возле него суетились какие-то неглаженные личности в серых землистых лицах и плащах. Рядышком стояла пара помостов, на которых в разных позах лежала вяленая и сушеная рыба. Чехони отжимались на плавниках, балыки вообще были “душа нараспашку”, прошлогодней листвой были ссыпаны в одну кучу воблы и подлещики. Впрочем, они почти не обратили на весь этот разносол никакого внимания, только паренек вдруг произнес мечтательно: “Да, пивка бы не помешало”.
“Я думаю, того, что у нас имеется, уже хватит, — возразила девушка, — а смешивать не стоит”.
“Да я так просто, — согласился паренек, — Это точно, не стоит. Я тут подумал, что если купить одну из этих рыбок и пустить ее к нашим, она, конечно, поплывет, но это будет уже не то”.
“Я рада за тебя”, — иронически похвалила его девушка.
“Ты всегда умеешь предвидеть события. В тебе погиб великий Нострадамус”.
“А может, воплотился?” — пошутил он. Она засмеялась, хлопнула его по руке, и они благополучно миновали участок мертвых рыбок.

***
В троллейбусе народу было маловато, конечная была уже близко. Они выбрали свободное кресло, сели вдвоем. Молчали. Сама быстротечность троллейбусов и трамваев не способствует задушевным разговорам, а болтовни не хотелось. Так, обменивались короткими ничего не значащими фразами, чтобы не потерять нить. что едешь вместе.
“Странно, ничем не шевелишь, а постоянно движешься”.
“Да, находишься в одном, а попадаешь в другое место”.
“И хорошо еще, если в нужное”.
“Маршрут наш”.
“Я не о том”.
“Уже скоро”.
“Остановка Плотина, конечная”, — объявила кондукторша устало и немногочисленные пассажиры скопились возле дверей. Двери открылись, народ схлынул. Они задержались. “Это последний троллейбус?” — спросила она. Кондукторша нахмурилась, соображая ответ.
“Нет, дочка, еще будут. Они постоянно ходят. По кольцевой, да”.
“Спасибо, удачи вам”.
Он помог ей спуститься, двери закрылись, и троллейбус уехал прочь. Новых пассажиров он не взял, в это время года и дня мало кто входил на этой остановке. Кондукторша тоскливо смотрела им вслед, ей почему-то до смерти надоело ходить выпрашивать деньги у злых и равнодушных людей, интересоваться лишь тем, кто еще не оплатил проезд, и так каждый день, по кольцевой, а вот и поворот на трассу, сейчас пассажиры повалят, пора…
Была ранняя весна, вечер, навстречу им никто не попадался, никем не замеченные они оказались на простуженной набережной. Чуть вверх по течению был пляж, но он был таким заброшенным и жалким, что дальше они не решили не идти. Остановились возле парапета.

***
Восьмое марта выдалось на редкость сырым и слякотным. Она позвонила ему с утра, видимо, была не в настроении.
“Будем считать, что моим звонком ты меня поздравляешь, — уколола она его — Придумай, что мы будем делать вечером. И, пожалуйста, не дари мне отсыревших мимоз. Я их не люблю”.
“Хорошо. Специально для тебя я засушу их в микроволновке. А насчет вечера я подумаю. Я позвоню, ты будь готов, — пропел он в трубку на прощание.
Девочка не соврала: она действительно не любила праздники, когда-то кем-то утвержденные, назначенные, указуемые. Женский день она не любила особенно. День подвыпивших мужиков и фальшивых признаний в любви. Нарубленные веники мимоз, потускневшие и безжизненные, были олицетворением ненастоящей весны.
“Девочка, не прислоняйся лбом к стеклу”, — говорила мама. Она была права: у девочки только вчера спала температура.
“Я не лбом, я одеялом”, — говорила Девочка неправду, потому что прислоняться горячим лбом к холодному стеклу было очень приятно. Она куталась в одеяло и сидела на подоконнике, смотрела в темное промерзшее окно. Ей уже надоело болеть, надоело глотать всякие гадкие таблетки, она хотела наружу, но туда было нельзя. Тогда она залезала на подоконник, смотрела на звезды, имен которых не знала, придумывала им свои имена. А что оставалось делать, если ты больна, тебя кормят таблетками, поят микстурами, окно холодное, а лоб горячий, и ты уже не понимаешь и не помнишь, только мечты: весна, цветы, солнце... Куда-то плыву, море, вода, соленый вкус то ли крови, то ли морской воды, зеленой и искристой, словно зимние сумерки.
“Ну вот, опять температура”, — сердилась мама, снимая девочку с подоконника и укладывая ее в кровать. Она подносила к губам кружку с горячим чаем, заставляла съесть очередную таблетку, жар все усиливался, вкус моря сменялся вкусом меда... уплывала все дальше и дальше в оранжевую пустоту...

***
Когда-то давно, еще во втором классе, Мальчик увел ее на восьмое марта в степь за город, и она впервые увидела подснежники. Они долго шли, наверное, с полчаса или с час, сначала по грунтовке, потом, когда кончился частный сектор, месили грязь уже так, без дороги. Он вообще лучше нее знал эти места, часто ходил сюда и один и с пацанами. Он тогда увлекался археологией, раскапывал по оврагам зубы древних морских акул. На месте их города когда-то шумело море, водились хищные огромные акулы. Зубы попадались редкостные, по семь-восемь сантиметров длиной, острые, глянцевые, до сих пор страшные и восхитительные. Он делал из них ожерелья, обменивался с пацанами на всякие безделушки.
Ей запомнилось, как он рассказывал по дороге, что где-то здесь летом растет дерево, на котором созревают подсолнечные семечки величиной с ладонь.
“Представляешь, — восхищенно говорил он ей, — Ты его находишь, берешь семечку, очищаешь ее и ешь. Не кучу мелких, а одно большое”. Уже тогда он был редкостный выдумщик. Впрочем, они сейчас искали не подсолнечное дерево с огромными семечками (его надо было искать летом), а обычные подснежники. Она уже устала и отчаялась, но когда увидела их...
Белые и желтые, они росли на проталинах. Она тогда болела зимой почти месяц, была очень слабенькой и равнодушной ко всему. Привыкшей видеть за окном холод и темноту. Он и вытащил-то её в праздник из дому лишь потому, что ей скучно было сидеть со взрослыми.
А тут она встрепенулась, обрадовалась, прыгала с проталины на проталину, как воробей, набрала букетик, Мальчик подарил ей еще от себя. Когда они возвращались, усталые и счастливые, по той же самой дороге, она чувствовала, что зима кончилась, что грязь скоро высохнет, и вот-вот наступит тепло. Бледное, как подснежник личико.
Мать тогда рассердилась было на них, когда увидела, в каком они виде, тем более что Девочка еще не совсем оправилась от болезни. Потом увидела ее счастливую мордашку, букетик подснежников, сама расцвела, усадила их на кухне, поила чаем с абрикосовым вареньем и пирогом.
Впрочем, с тех пор многое изменилось. Подснежников уже давно было не отыскать в степи. Одно время их рвали подчистую алчные бабки, торговавшие ими на базарах, но еще можно было отыскать уцелевший цветок. Потом возникло суетливое строительство каких-то с понтом «коттеджей», безвкусных и с претензией, выглядящих нелепо, как фарфоровые зубы во рту бомжа. Ходить в те места поначалу было небезопасно, а потом и вовсе неприятно. Вряд ли там осталось что-то.
Года три назад они были в тех местах. Задержались на какой-то вечеринке, а в два ночи ему загорелось пойти ей кое-что показать. Она засомневалась было, но он сумел ее уболтать, тем более что вечеринка начинала тяготить и хотелось проветриться от выпитого и накуренного. Никаких бандитов и маньяков они не встретили, дома под откосом были погружены во тьму, но вдалеке горели красивым цветочным ковром фонари. Шли они долго, как внезапно он повернул ее за плечи и показал: смотри. Она сначала не поняла, что это и откуда: из земли торчало нечто огромное, угловатое, надолба какая-то. Как потом выяснилось, это было сломанная бетономешалка, залитая бетоном, вросшая в землю, оставшаяся от тех строек.
“Похоже на кулак, — сказала она, разглядывая темный силуэт на фоне огоньков.
“Здесь зарыт великан. Он пытается вылезти и никак не может”, — сказал он.
“Он грозит тем, кто сорвал наши подснежники”, — грустно произнесла она. Их волосы пахли дымом, а губы были горькими…

***
В тот миг, когда по ним скользнули два пучка света из автомобильных глазниц, они уже знали, как им укрыться слепящих огней. “Нас отпустили, — произнес он, протянул ей руку, они вместе шагнули на парапет. В безжалостный свет попали лишь две серебристые тени, скользящие в волнах реки...
Парапета не было. Перед ними шумело море. Огромное, доисторическое. В нем водились опасные акулы, оно было полно неизведанных глубин, прозрачное, чистое, влекущее к себе. Оно было. Поднималось солнце, море отсвечивало белым и желтым, и было странно, если бы они остались на берегу.
Они скользнули в прозрачную воду и в тот же миг холод обжег их тела. Не было ничего, они были неподвижны, скованы прозрачным льдом. Весь искрящийся мир оказался на поверку огромной ледяной глыбой. Они еще видели друг друга и даже что-то понимали, но это уже не имело ровно никакого значения и смысла. Ледяные градинки с мелодичным звоном стучали о поверхность огромного ледяного янтаря и это было последнее, что они осознали. И яркий свет все так же равнодушно пронизывал эту толщу льда.

***
На самом деле, они даже не достигли поверхности ледяного моря.
Вам что, станет легче, если вы узнаете, что я был убит сорвавшейся с крыши мартовской сосулькой? Когда шел к ней с букетом чудом уцелевших подснежников? Любви не хватает на всех, поэтому в мире так мало подснежников и так много льда. Правда, со льдом в последнее время тоже перебои: ушлые кооператоры наловчились стругать из него отличное мороженное. А остатки пошли на кондиционеры.
Так что, меня некому отогревать. Я просто не мерзну. У нас здесь тепло и пыльно.
Стоит внести нас в списки пропавших.
Когда духота надоедает, я прихожу на набережную. Иногда удается услышать, как звенят градины о толщу льда. Их звон однообразен, и лучшим видеоклипом к нему будет экран телевизора по окончании всех телепередач.