HЕФЕРТИТИ : Сеанс(Начало)

Настойчивый звонок разрушает тишину моей спальни. На ощупь, не размыкая глаз, нахожу телефон. Окончательно из сладкого плена сна меня выдёргивает его возмущённый голос:
- Почему ты до сих пор спишь? Ведь обещала. Ты должна была сегодня утром позвонить.
- А сколько сейчас?
- Час дня. С восьми утра жду твоего звонка.
Молчу. Слышу его сопение. Пауза затягивается. Спустя минуту осторожно спрашивает:
- Почему молчишь?
Откладываю телефон, щёлкаю зажигалкой, первая после сна сигарета это уверенность и спокойствие.
- А что ты хочешь услышать?
Снова молчание и сопение. Выпускаю дым в телефон. Трубка отзывается жалобным фальцетом:
- Можно я приду, мы ведь договаривались.
- Хорошо, давай только после двух, мне нужен хотя бы час, что бы привести себя в порядок.
Наслаждаюсь тишиной и сигаретой. Думаю о том, как обычные писатели обычно пишут про начало дня. Наверное, так: "Я проснулся. Из маленькой щёлки, образовавшейся между двумя массивными шторинами, в комнату проник, и прилип к стене, яркий солнечный луч". Начинаю хохотать. Интересно, а как бы написала про это я? Наверное, так: "Солнечный нож прорезал щель между гардинами". Хохочу ещё больше. Вскакиваю с кровати, раскрываю шторы. Летний солнечный день. Чайные розы в вазе на окне бесстыже раздвинули лепестки. Стоп. Стоп. Стоп. В общем пора в душ.
После водных процедур включаю музыку так, чтобы было очень слышно. Вторая сигарета это шаг на встречу хорошему настроению.
Он приходит ровно в два. Иду открывать. Стоит. Бородка лопатою, сквозь очки благородство потомственного московского интеллигента. В руках цветы.
- Здравствуй, моя дорогая!
- Здравствуй. Деньги принёс?
Тяжело вздыхает и протягивает мне несколько стодолларовых купюр. Беру цветы и деньги. Иду на кухню. Он плетётся следом. Ищу вазу для цветов. Прошу его сварить кофе.
Он знает толк в кофе и немного даже гордится тем, что никто не может сварить его лучше. Обычно он это делает с первого раза, но сегодня ему не хватает терпения дождаться последнего момента перед закипанием – вскипевшему кофе место только в унитазе и он, тяжело вздыхая, семенит в туалет и беспощадно выливает свою первую, неудачную попытку. Зато со второго раза всё получается безупречно. Точная дозировка соли и сахара, гуща оседает, можно переливать в чашки. Я раскрываю торт из французской кондитерской. Удивительно вкусно. Вдруг он морщится.
- Кто это у тебя так воет?
- Ян Кертис. Музыкальный коллектив Joy Division.
- Эээ. А можно попросить тебя сменить пластинку?
- Можно. Но Галича-Визбора-Окуджавы-Высоцкого у меня нет.
- Ну поставь хоть что-нибудь ... лишь бы не так гремело.
Иду в комнату. Ставлю диск Сергея Рахманинова. Два Концерта Для Фортепиано с Оркестром. Возвращаюсь на кухню. Сидит. Весь Возвышенно Одухотворённый. Третья сигарета это попытка сохранить равновесие. С максимально возможным дружелюбием спрашиваю:
- Что у тебя нового?
Мгновенно мрачнеет. Говорит о том, что ему обрыдло жить в городе, что он хочет сесть на электричку и ехать, ехать, ехать. Приехать. И тут же сесть ещё на одну и дальше, дальше. В глухомань, в заброшенную деревню, рыбу ловить, грибы собирать, картошку сажать. Поправляет очки и задумчиво так:
- Как Лев Толстой хочу, надоело жить во лжи.
- Пиздишь.
- Ну зачем, зачем ты хочешь казаться хуже чем ты есть? К чему весь этот эпатаж, ёрничество ...
Что бы переменить тему, интересуюсь, чем именно он недоволен, говорю о том, что вся провинция его боготворит, считает настоящим писателем - человеком с большой буквы, ведь уже восемь книг изданы и вон какими тиражами. Поправляет:
- Девять. И ещё одна в типографии.
- Вот видишь девять. У тебя же всё есть!
- Дело в том, что я сейчас часто хожу на кладбище и представляешь, когда был там в последний раз, наткнулся на свежую могилу одного своего одноклассника, подонка, который меня третировал, только потому что я другой. Знаешь такая животная злоба, зависть низшего к высшему. И что? ... Где он теперь, а где я? Вот. Значит есть некая сила, которая всё это регулирует. Которая обо всём знает...
Я беру свой мобильный телефон. У меня замечательный телефон, последняя модель, удобный, маленький - легко помещается в ладошке. Продолжаю слушать про то, что к неизбежному нужно готовиться заранее. Прошу его снять очки. Говорю, что их нужно протереть. Снимает. Интересуюсь:
- Ну а хочешь то ты чего?
- Хочу писать как Стругацкие и быть таким как Чехов!
Стремительно встаю и резко бью сверху вниз, зажатым в кулаке телефоном, стараясь попасть ему в переносицу. Попадаю ... Ну почему? Почему у меня такие слабые руки? Ведь он даже не упал. Сидит, как сидел. Только за голову руками схватился. Боится, что будут бить ещё. Всхлипывает и бормочет:
- Боже мой, боже мой. Откуда? Откуда эта немотивированная жестокость, эта эстетика насилия, этот чудовищный анти-гуманизм.
- От верблюда. Лучше скажи, что же твой бог меня не накажет? Ведь он такой крутой парень - всё видит, всё знает, всё может. Боженька, ау. Ну-ка заступись за писателя!
- Он не будет этого делать и в этом есть высшая мудрость. Называется свободой выбора.
- Ну да. Если я руку в огонь суну, тут же наказывает, а если этой же рукой писателю по ебальнику тресну, то вроде как ничего не замечает. Возьми очки. Я их протёрла.
Одевает очки. Оживляется. Начинает долго говорить о разнице между звериным и человеческим, о категорическом императиве Канта, о звёздном небе над нами и нравственном законе внутри нас. Четвёртая сигарета это надежда, что всё будет хорошо. Заканчивается первый концерт Рахманинова. Обрываю бесконечный словесный поток:
- Это понятно. Знаешь, я давно хотела у тебя спросить. Вот почему, ты еврей, а член у тебя не еврейский, не обрезанный?
- Я тебе уже много раз говорил, что я принадлежу к Великой Русской Культуре. Я с молоком матери впитал в себя язык Пушкина-Гоголя-Достоевского-Толстого-Чехова!
Ну почему, почему у меня в руках был телефон, а не кастет? Удар - и он на полу. Из его распоротого пополам семитского шнобеля хлещет кровь. Удивительно красиво. Спокойно подходишь и методично превращаешь его лицо в сплошное кровавое месиво. Стоп. Стоп. Стоп. Нельзя резать курочку, несущую золотые яйца. Допиваю кофе. Пора.
- Хорошо. Я пойду переоденусь, а ты пока, пожалуйста, прими душ.
Снова становится Возвышенно Одухотворённым. Под звуки второго концерта Рахманинова - он в ванную, я в гардероб. О, как же я обожаю свой гардероб, для него у меня выделена целая комната, здесь вы не найдёте случайных, проходных вещей, всё коллекционное, всё исключительное. Ведь в него, в свой гардероб, я вложила свою душу, многое было куплено за баснословные деньги на самых престижных европейских аукционах, а о происхождении некоторых вещей я вообще лучше промолчу.