Hunter : ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧНЫХ СЕКУНДЫ

(невыдуманная история)

Вы никогда не задавались вопросом, сколько времени проходит с момента нажатия на курок до выстрела? Если учесть время срабатывания механизмов оружия, время горения капсюля и порохового заряда, движение пули по каналу ствола до дульного среза. Совсем немного – мгновение – четыре тысячных секунды…

…Женя сидел на кухонной табуретке, локтями опёршись на столешницу, сжав голову ладонями. Он покачивался, словно фарфоровый болванчик взад-вперёд в такт китайским часам в виде водяной мельницы, висевшим на стене, обклеенной грязно-жёлтым флизелином. Кровь бешено пульсировала в висках, отдаваясь ударами канонады в сплетение линий на ладонях.

Почти допитая бутылка. Полная окурков пепельница. Грязный стол, засыпанный сигаретным пеплом. Слезящиеся от табачного дыма, бесцветные стеклянные глаза. Безразличный взгляд, устремлённый на этикетку дешёвой палёной водки.

Раньше он никогда себе подобного пойла не позволял. Всегда старался употреблять дорогой алкоголь. Из водок пил Стандарт, Веду, на худой конец Флагман, баловал себя виски. Сейчас на приличную водку и сигареты больше не хватало денег - последние сбережения истрачены на оградку и памятник. Денег вообще не оставалось, как не оставалось надежд на то, что пройдёт время. Память подёрнется муаром, станет легче, боль постепенно уйдёт.
Боль уходила ненадолго, на время беспокойного пьяного сна. Во время которого, он часто просыпался, вскакивал, садился на кровать. Наливал очередной стакан, закуривал сигаретой и пытался заснуть снова.

Женя пил, пил по-чёрному. Второй месяц. На работу он вышел в начале апреля. Появился на три дня после месячного внепланового отпуска, предоставленного начальством после похорон семьи. Появился в состоянии глубокого запоя, в совершенной отрешённости от всего и, не имея ни желания, ни возможности работать, взял отпуск за свой счёт.
Поначалу помогали друзья, как могли, старались, чтобы он не оставался один. Приглашали в гости, на пикники:

- Держись, брат. Мы с тобой,- произносилась стандартная заезженная фраза, отражая на лице сочувствие и жалость, но только на лице. А в глубине подсознания, где-то там, глубоко в лабиринтах нейронов – обитало холодное пугающее безразличие.

С каждым днём он понимал это всё сильнее и сильнее.

Чувствовал, что никому не нужен. А все разговоры о: «Мы с тобой, держись!» - это просто показуха. Женя сам неоднократно повторял друзьям, знакомым, близким в трудных ситуациях: «Нужно жить. Нужно смириться. Жизнь продолжается».

Постепенно все усилия друзей, сводились на нет, да и сам Евгений старался избегать шумного весёлого общества, старался оставаться в одиночестве. Какой весёлой компании понравиться постоянное присутствие человека, который пытается шутить, пытается выдавливать из себя улыбку? Когда на самом деле в душе пусто и темно, как в пересохшем никому не нужном брошенном колодце.

Он часто раздражался, ругался, переходил на личности и, в конце концов, хлопал дверью и уходил прочь, стремясь остаться в одиночестве. У друзей и знакомых свои семьи, свои проблемы, и, со временем, окружающие стали думать, что человек сможет выкарабкаться сам.
А не сможет - значит не судьба. Они сделали, что могли, и считали свой моральный долг перед ним, выполненным…

Боль - словно кольцевые волны, от подводного землетрясения. Волны расходятся, постепенно затихая. Но иногда, подходя к берегу и натыкаясь на мель, они превращаются в цунами, со стократной силой обрушиваясь на измождённую несбыточными мечтами и ожиданиями разорванную в клочья душу. Воспоминания накатывают с неистовой силой, смывают, сравнивают с землёй всё, что было построено, выращено за долгие годы и теперь безвозвратно утрачено.

Время лечит? - бред. Оно безжалостно ко всем. События наслаиваются одно на другое. Постепенно, день за днём, время пытается скрыть в глубине души то, что стараешься забыть. Но забыть не получается никак.
Слишком много нужно забыть.
Слишком трудно ЭТО забыть.
Память неминуемо и беспощадно циклическим алгоритмом возвращает тебя в начало событий, не делая скидку на условия: «Да или нет».
Так продолжается с утра до вечера, без перерыва раскручивается торнадо воспоминаний.

Женя выл от тоски. От безысходности. От невидения будущего. Жизнь потеряла смысл. Он понимал, что несёт очень тягостное бремя, постепенно погружаясь в гнетущую бездну бытия.
Тридцать лет он прожил. Всего тридцать. И у него отобрали всех, кого он растил, бесконечно любил, ради кого жил.

Зачем он поддался на уговоры жены? Зачем купил этот трижды проклятую Короллу? Чтобы облегчить себе жизнь? Мол, по магазинам пусть сама теперь ездит. Детей возит, старшую дочь в школу, младшего в садик, да и забирает тоже. Вопросы, вопросы – одни вопросы…

За что? Зачем? Извечное что делать?

Мать Евгений похоронил два года назад после инфаркта. Отца не видел более десяти лет. Он, инженер по образованию, уехал в Новокузнецк к старому институтскому другу. Устроился работать на ЗапСиб и совершенно справедливо считал, что сын уже взрослый, вырос, и справится со своими проблемами. Они изредка созванивались по праздникам и в дни рождения. У отца появилась новая семья и новая жизнь. Редкий случай, когда люди уезжают из Подмосковья работать не в Москву, а в Сибирь. На отца Женя не сердился. Ну не сложилась у них с матерью, что поделаешь.

Его постоянно мучила мысль: «Каким образом Аня могла выехать на переезд и не заметила приближающегося поезда? Участок пути просматривался в обе стороны на расстояние более километра. Может, сломалось что? Машина заглохла? Дети отвлекли? Задумалась?»

Он хорошо знал этот переезд недалеко от станции Темпы. В дождливую погоду, частенько, там что-то замыкало в электрике и два красных глаза мигали непрерывно, вкупе с трелью звенящего школьного звонка, показывая, что путь закрыт. Шлагбаумов не было. Случалось машины простаивали впустую десятки минут. Особо нетерпеливые водители, выезжали на встречную и, вопреки здравому смыслу, пытались поиграть в рулетку. Да и сам Евгений, зная причуды этого переезда, иногда обгонял выстроившуюся очередь автомобилей – время дороже. Знала об этом и Аня, но она водила очень аккуратно. К тому же в машине были дети. Почему она пренебрегла безопасностью?

В тот день, к вечеру, подморозило, и шёл мелкий снег с дождём, превращаясь в наледь на проводах, ветках деревьев, дороге. Видимость была неважная. Аня торопилась домой в Дубну, возвращалась от мамы. Как обычно в такую погоду переезд мигал двумя огоньками. Трели звонка слышно не было, не было и машин на переезде. Аня притормозила перед красным шестигранником знака стоп, ощутив подошвой хриплую отрывистую вибрацию АБС – сплошной лёд. Короллу немного занесло вправо, и автомобиль затрясло на выбоинах между рельсами. Переднее колесо, соскочив с покрытия, упёрлось в дальний рельс. Машина остановилась. Выехать без посторонней помощи было невозможно…

Звучный бас электровозного гудка, обозначающий приближение к переезду, искры от горящих колодок, бенгальскими огнями вырывающиеся из-под железных колёс и пронзительный металлический скрежет.

Машинист говорил, что машина выскочила на переезд, когда до него оставалось метров сто. Через секунду заблокировались колёса и поезд начал замедлять ход. Водитель Тойоты даже не смотрел в сторону локомотива в момент столкновения. Впечатление создалось такое, что он не видел приближающегося поезда, отчаянно пытаясь вырваться из роковой западни.

Женя, словно в замедленном кино, представлял эту жуткую картину:

«Как стальная плита путеочистителя ударяет в левую среднюю стойку. От сильного удара вылетают стёкла, как хвалёная японская электроника отстреливает боковые шторки, пытаясь защитить головы пассажиров. Как Аня с сыном бьются головами о спасительный нейлон. Как сминается, рвётся металл, пропуская в салон автосцепное устройство, как кузов начинает выгибаться, приобретая форму отбойника. Колёса срываются с места и, цепляясь за шпалы, создают боковое сопротивление, которое разворачивает кузов вокруг горизонтальной оси, стремясь опрокинуть машину на правый бок. Как электроника отчаянно отстреливает оставшиеся подушки, блокирует двигатель, прекращает подачу топлива, защищая от возгорания. Левый порог не выдерживает нагрузки и рвётся. Автомобиль заваливается набок и продолжает страшное движение, скользя по рельсам правым боком…

В салоне… Салона уже нет. Только груда искорёженного металла, смятого, словно комок тетрадного листа в кулаке и брошенного, за ненадобностью, в корзину для мусора. В бесформенных очертаниях уже невозможно угадать машину с телами трёх самых близких людей.

Что чувствовали они в момент, когда тысячетонный состав, на полном ходу, снёс с переезда маленький серебристый автомобиль? Метров двести протащил, пока остановился. Их вырезали из покореженной машины несколько часов. Дочка сидела на заднем сидении справа и к приезду спасателей была ещё жива, её пытались спасти. Она умерла в реанимации ночью, а жена с сыном погибли сразу. Какие там средства защиты! Кресла, ремни безопасности, подушки - спасти не могло ничего…

Сухие фразы милицейского протокола: «…Выехала на закрытый переезд… Травмы несовместимые с жизнью…», - неустанно терзали мысли.

Сколько они жили после столкновения? Четверть секунды? Иришка смогла прожить несколько часов…».

…Телефонный звонок, ледяным душем, вырвал Евгения из транса…

- Да…
- Жень, привет. Ну, ты как? Жив? – в трубке прозвучал бодрый голос старого приятеля.
- Нормально.
- В четверг поедешь с нами на дачу? Первое мая как-никак.
- Посмотрю. Завтра видно будет.
- Да ладно. Тебе нужно развеяться. На все праздники собираемся. Поехали, девчонки будут.
- Мне сейчас не до чего…
- Тебе одному нельзя. С людьми надо общаться. Жень, ну мы за тобой заедем послезавтра утром, часиков в семь. Идёт?
- Я к семье собираюсь. Уже два дня не был.
- Завтра у тебя целый день свободный. Завтра и навестишь, а в четверг поедем.
- У меня теперь каждый день свободный.
- Да брось, Женьк, держи себя в руках. Всё будет хорошо. Что ни делается – всё к лучшему.
- К лучшему?! Да пошёл ты! – он в сердцах бросил трубку и резко дернул за телефонный кабель, вырвав из стены розетку.

Его трясло. Трясло от похмелья, от ненависти к друзьям с их наигранной порядочностью, от безысходности…

- Ничего не хочу. Ничего! – он налил водки в стакан.

Жадно проглотил. Затем ещё и ещё. Немного отпустило.
Женя опустился на пол. Его душили слёзы. Он чувствовал, что долго так продолжаться не может. Он терял всякий контроль над собой. Он постепенно сходил с ума…

…Мягкий тёплый ветерок приветливо ласкал лицо. Вокруг стрекотали кузнечики, щебетали птицы. Шмель томно поднялся с цветка клевера и загудел в направлении леса. Женя лежал на влажной траве, закрыв от удовольствия и солнечного света глаза. Как хорошо!
Недалеко слышался звонкий Иришкин голос:

- Мам, а мам, а как называется вот этот цветок? Жёлтенький такой.
- Зверобой, дочка.
- А эти маленькие и голубые?
- Незабудки.
- Какие красивые. Можно сорвать? Я высушу и папе подарю…

Ветер изменился. Он донёс до него пьянящий запах скошенной травы, цветущего луга, и какой-то чуждый сладковатый запах смолы. Той самой смолы, которой пропитывают от гниения железнодорожные шпалы. Сердце неистово заколотилось. Вдалеке он отчётливо услышал гудок приближающегося поезда…

Он проснулся. Быстро. Сел на кровати.
Сознание было ясным. Никаких признаков сна и похмелья он не ощущал.
Странно.
Женя явно чувствовал присутствие в квартире кого-то ещё.
Блёклый свет уличных фонарей пробивался через плотные шторы, освещая комнату голубым тусклым сиянием…
В дверном проёме стояла Аня.
Это была она. Нет никаких сомнений!

- Это ты? – он не узнал собственный голос, вырвавшийся из пересохшего от волнения, страха и возбуждения горла.

Ответа не последовало.

- Я знаю, это ты…

Аня была одета в пестрый летний сарафан с подсолнухами. Тот самый, в котором он увидел её в первый раз девять лет назад и сразу же понял. Понял твёрдо и ясно, что это - его судьба…

Она улыбнулась и, развернувшись, медленно пошла в прихожую.
Женя рванулся вслед. Выбежал в коридор и увидел, как пола сарафана проскользнула в зияющий проём гостиной. Он забежал туда и успел заметить только колыхание бледно-розовых штор на окне лоджии. Бросившись через комнату к окну, он споткнулся о кресло, стоявшее посредине, перелетел через него и, больно ударившись головой о шкаф, потерял сознание…

…Евгений открыл глаза. За окном чуть рассвело. Он лежал на полу в гостиной. Сильно болели виски. Он потёр шишку на лбу и попытался подняться. Тело вяло слушалось. Его трясло от холода и похмелья, но голова была ясной и спокойной. Не было и её – щемящей боли в груди, которая последние два месяца не давала ему покоя. Боль исчезла. Мысли были абсолютно чёткими. Он твёрдо знал, что надо делать.

Взгляд остановился на ружейном шкафу.
Женя хорошо помнил всё, что произошло этой ночью. Во рту стоял привкус Аниных духов и сладковатый вкус пороха. Ночью он этого не ощущал.
Он достал из шкафа чехол с Бенелли внутри, сгрёб в карман горсть патронов. Накинул плащ и вышел в предрассветный город, укрытый вязкой бязью утреннего тумана…

…Евгения нашли в обед на городском кладбище, лежащего ничком на мраморной плите.
Сторож сказал, что выстрела не слышал, но рано утром проходящий по Волге теплоход в тумане, как-то длинно и тоскливо гудел.
Рядом с остывшим телом, в дробных бардовых каплях, лежал маленький букетик голубых незабудок.
Он застрелился на могиле семьи.