Ammodeus : Скука. Часть 2 (последняя)

…Все здесь, как Там, на Земле – звуки, запахи, краски…
Царапнула по черному бархату звезда, падая за невидимую сейчас горную гряду, послышался скрип уключин – где-то плывет лодка с ночным путником.
Я глубоко вдыхаю плотный речной воздух, забираю в горсть немного воды и смачиваю лоб. Река темна, дрожит в ней лунная дорожка и покалывает мои зрачки.
Я откидываюсь на спину, звездная бездна накрывает меня, невидимые лучи таких далеких звезд струятся в мое лицо и я вспоминаю, как я впервые увидел это небо…
Мне было лет семь. Была зима, мы швыряли дург в друга снежки и одна из них попала мне в лоб – удар был несильным, мне не было больно, я просто с облегчением повалился на спину в мягкий сугроб.
И впервые бездна взглянула на меня.
И я замер, все звуки исчезли, я больше не слышал голосов моих друзей, шума проезжавших недалеко машин – я слушал только тишину этой бездны, я видел только крошево далеких, мутных огоньков.
Звездное небо – это исколотое взглядами черное зеркало.
Оно не только невероятно красиво.
Оно еще и страшно.
Оно надменно.
Оно бесполо.
О-Н-О…
И как бы ни были красивы названия созвездий, какими веселыми ни были краски на снимках галактик, я всегда помню, что звездное небо – черное.
А звезды – это кристаллики яда, рассыпанного для кого-то на черной скатерти…
…Я не знаю, сколько я пролежал на снегу, порыв ветра бросил мне в лицо снежную пыль и я очнулся. Я просто поднялся и пошел домой – перед моими глазами стояла эта черная стена с еле видимым шлейфом, тянущимся слева направо и снизу вверх – тогда я не знал, что это был Млечный путь…
В тот вечер я попросил родителей купить мне подзорную трубу и они купили мне чешскую трубу с 25-кратным увеличением.
И я увидел Марс – он был действительно красным.
А Венера – масляно-желтой, как уличный фонарь.
Я рассмотрел пятна на мертвом лице Луны.
И в самую жаркую ночь, глядя на ее срез, я понимаю, как же там, наверху, холодно…

ЛЕНА

Девочка с изумительной фигуркой, грустными глазенками и трогательными щечками, которые хочется именно потрогать, погладить, коснуться губами – и немедленно!
Слаще ее губ было только ее лоно…
Она отдавала себя так безмятежно, доверчиво и беззаветно, что у меня появлялась эрекция за пять трамвайных остановок до ее дома. Я хотел ее постоянно, рядом с ней во мне постоянно струился ток, я был ненасытен.
А она удовлетворяла меня с каким-то непреходящим удивлением, будто никак не могла взять в толк, что же в ней такого возбуждающего – вот это удивление и возбуждало меня сильнее всего.
Каждый раз был первым разом…
Она доверяла мне безгранично, я был для нее существом из другого, недоступного ей мира – она обвивалась вокруг меня, как лоза вокруг большого и сильного дерева, она карабкалась по мне, путаясь в моих ветвях – наверх, к моей вершине, чтобы увидеть то, что видел я…
Я охотно раздвигал ветви, я сбрасывал листву – чтобы она могла видеть лучше. И она смотрела, ее черные глаза слезились на ветру на запредельной для нее высоте. Она проросла в меня, она пустила во мне корни, не задумываясь о том, что будет, когда я перестану питать ее собой…
Однажды это произошло.
Я помню оглушительный стук упавшей трубки и страшную тишину после – лишь спустя четыре года я узнал, что она, что в тот момент она просто потеряла сознание.
До сих пор при воспоминании о ней мое сердце вздрагивает и я сжимаю губы, чтобы не зарычать от жалости и нежности к ней – и от отвращения к себе.

Я встретил ее однажды – встречные людские течения выбросили нас друг другу навстречу еще раз, и я увидел, что она сумела зацепиться крошечным полумертвым корешком за Жизнь и вновь проросла – на этот раз в обычную землю, давшую ей силы, но, по сути, равнодушную и неразборчивую…

… … …

…Еще одна звезда скользнула вниз…
И так будет каждую ночь - целую вечность.
И целую вечность я буду вспоминать свою жизнь, а что есть моя жизнь, как не череда женщин, любивших меня?

Я влюблялся каждую неделю – мне достаточно было взглянуть на девушку и я уже был влюблен. Неважно, что привлекало мое внимание, будило мое желание, это могло быть все, что угодно – походка, форма рук, разрез глаз, голос, изгиб губ. Я уже желал ее, я уже хотел, чтобы эти волосы, этот поворот головы, эта линия бедра принадлежали мне, стали родными, отведали моей плоти…
Что я искал, что хотел найти?
Конечно же, Ее – единственную, вобравшую в себя все тысячи черточек тех, кого я любил – три дня или три года, три часа или три месяца…
Я словно плавал в океане, но не видел его безбрежность, я ловил его отдельные волны, я разливал их в хрустальные колбы и хранил. Я хранил эту нежность в сосудах, разбивая их и отдавая их содержимое, но никогда мне не дано было вновь слить ее в один безбрежный океан и отдать Ей – бесконечно любимой. Я шел по битому стеклу, иногда по горло в нежности, мои руки и сердце были изранены осколками, но никогда я не мог утонуть – океан выталкивал меня к новым волнам и я плыл, плыл, плыл…
Я, несовершенный, искал Совершенство – вот в чем безумие любви на Земле.
Кто-то смиряется с невозможностью, а я – не мог.
Я не пытаюсь найти причину и оправдание моей любвеобильности, но и обычной похотью это не было…

НАСТЯ

Я мог никогда не ткнуться лицом в твои колени, никогда не прижать твою прохладную ладошку к своей щеке, не впитать в себя запах твоих волос.
Я мог никогда не узнать, как пахнут твои губы утром, какие песни ты напеваешь в ванной, сколько сахара ты кладешь в кофе и не услышать, как ты тихо материшься, порвав колготки.
Я мог никогда не узнать, какое это наслаждение – быть в тебе, чувствовать, как твоя загорелая плоть обволакивает меня, мог не понять, какая это радость – лежать рядом с тобой и слышать, как твое сердце замедляет биение, остывая от моих ласк.
Я мог никогда не узнать, как останавливается мое сердце, когда ты входила в чат и я, окаменев, ждал, когда ты поздороваешься со всеми и каждый раз не мог дождаться, когда ты увидишь меня и неверными пальцами кричал: «Доброе утро!».
Я мог никогда не ревновать тебя к каждому, кому ты слала глупые смайлики, и теплая волна могла никогда не быть меня под сердце каждый раз, когда ты обращалась ко мен «тУпка».
Но я все это смог.
Я ощущал, как от левого соска тянется проводок к ней, к Войне – так она называла себя в чате.
Наверное, у каждого в жизни были свои «Три дня в Москве». Были они и у меня.
Мы гуляли по Арбату, пили пиво и ели курицу под Манежем, сидели в полном одиночестве в кафе в Китай-городе и официантки пялились на нас с завистью, мы молча смотрели друг другу в глаза в наше первое утро и Митяев пел про лето, которое – маленькая жизнь…
Настя…
Ты была моей Снежной Королевой, ты вложила мне в сердце крохотный осколок ледяного зеркала и ждала, когда он растает.
Это была не любовь – это была казнь.
Ты так ничего и не узнала обо мне, ты приговорила меня быстро и безжалостно, как только могут Скорпионы и ледяной кусочек таял всю осень и боль оттаивавшего сердца была невыносимой.
Но я знал, что должен вытерпеть ее, я знал, в моем сердце – чужой холод и лед и они уйдут, уйдут, уйдут…
Любовь – это безумный хирург.
Она пришивает крылья и вырезает сердце.
Спасибо, Настя.
Теперь я умею убивать любовь.

… … …

Женщины – радость моей жизни…
Настоящая радость – и такая же настоящая боль, сгибающая тебя пополам, скручивающая винтом, вспарывающая и разрывающая память и сердце…
Я испытывал эту ни с чем не сравнимую боль, которая возникала ниоткуда и из никогда, врывалась в меня, жгла внутренности, билась о ребра, вскрывала череп и вонзалась раскаленным катетером в мозг, пила мысли и заражала память. А когда она с тихим шипением в ушах исчезала, я курил сигареты, горше которых не было на свете и тихо скулил сквозь зубы, боясь заорать, чтобы не хлынула горлом ненужная нежность…
Но были еще слова и фразы, дарящие такое же наслаждение и причиняющие такую же боль, когда от написанных тобою слов по спине начинает струиться ток, как перед семяизвержением, когда выпавшая из тебя на бумагу фраза приносит физическое облегчение.
Все, что я хотел в жизни – это любить и писать.
Я знал, что когда-нибудь я не смогу любить, не смогут и не захотят любить меня, но мне всегда будет нужно женское внимание, а, значит, остается – слово.
Не можешь овладеть душой и телом женщины – овладей ее разумом.
Не можешь заставить ее полюбить тебя – заставь читать.
Всю жизнь я думал, что готовлюсь к встрече с Богом, и писательское ремесло виделось мне способом подобрать слова к предстоящей встрече – я все откладывал, все копил и растил что-то в своей душе, и вдруг все это оказалось ненужным, все оказалось гораздо проще – меня взяли и поставили перед Ним.
И теперь я рисую эти слова на бледном небе с незаходящей луной, которая стирает после захода Солнца, как резинка, все написанное.
Здесь все просто – так просто, как могло быть Там.
Если бы нам это было нужно.
Если бы мы все просто по-настоящему это хотели – как просто хотим есть, хотим пить, спать и просыпаться рядом с любимыми, хотим улыбаться им, хотим быть счастливыми…
Но улыбки так часто не успевают появиться – мы сшибаем их с лиц, как мишени в тире, и получаем за это призовых мишек, набитых иллюзиями.
Мы не говорим тех слов, которые могли бы сказать, а в ответ не слышим слов, которые хотели бы услышать – но могли бы, могли бы, могли бы!
Если бы мы помнили, что с макушки земли уже сползает добела замерзшая вода, и за каждым углом ежесекундно все может кончиться и нам придется долго, очень долго ждать, когда мы сможем вновь улыбнуться друг другу и сказать то, что могли бы говорить каждый день…
И пусть потом у нас будет вечность, но почему бы не отщипнуть от нее кусочек, не почувствовать ее вкус – Здесь и Сейчас?

КАЛИ

Я помню звук открываемого замка и легкие шаги…
Я толкнул дверь и увидел ее, стоящую уже в конце коридора - изящная статуя, ждущая, когда ее перенесут в правильное место.
Она была очень маленького роста, но идеально сложена, а позже я поразился упругости ее груди («Лучшая грудь области»- так она прокомментировала мое похотливое изумление).
Мы пили кофе, она смотрела на меня огромными черными глазищами под густой челкой, и в глубине этих глаз я видел другой свет и цвет – золотистую пыль на жарком ветру…
И она уже видит в моих глазах желание, мы оба чувствуем это Нечто, возникшее между нами – эти несколько мгновений перед первым поцелуем, после которого мир рушится и становится Эпохой До Нее…
Все ее существо излучает немного смущенную покорность, она думает уже только о моих руках, губах, о том, одел ли я джинсы на голое тело, как обещал.
- Ты хочешь войти в меня? – еле слышно спрашивает она, берет меня за руку и теплые сумерки ее глаз заливают все пространство, я ничего больше не вижу, кроме этой мерцающей бездны.
- Это все, чего я хочу, - шепчу я.
Ее зрачки вздрагивают и уходят в сторону, ее руки ложатся на мои плечи, обнимают шею, легкая дрожь пробегает по моим рукам, я глажу ее волосы.
Но я не сделаю этого, говорю я, если ты не скажешь «Да». Я чуть откидываю голову назад и смотрю в ее такое желанное лицо. Я знаю, что очень, очень, очень скоро эти губы будут стекать горячим ручейком по моему телу.
Простое «да», шепчу я и тихим эхом слышу ее шепот – да, да, да…
…Потом она кружилась, обнаженная, передо мной, лишь слегка утомленная – ее тело, казалось, никогда не устанет хотеть. Я могу тысячу раз возвращаться в него, как в потерянный рай, но она никогда не остановит свой танец, ничто никогда не утомит ее – она лишь мимоходом дунет на ладошку и разлетится по свету пепел моей сожженной души…
Она была голосом взбесившегося разума, неспособного – в который раз! – помешать телу творить свои причудливые чертежи. Она была бездонным колодцем похоти, наполненным темной влагой потаённейших желаний. Я был прикован к колодцу цепью неутолимой жажды, я умирал всякий раз, когда отрывался от ее губ, я слепнул и глохнул, когда ее не было рядом, я утолял эту жажду нежным одиночеством, а потом выл от бессилия слиться с ней навсегда, раствориться в ней щепоткой соли, брошенной в кипящую воду.
…она рассказывала мне множество историй – странных, как она сама.
О том, как однажды проспала трое суток на постели, в которой умерла ее бабка-колдунья и о чем она разговаривала с ней эти три дня и три ночи.
О том, как однажды пьяные кадеты гнались за ней и она, в конце концов, вынуждена была остановиться и посмотреть им в глаза, а через два дня один из них – семнадцатилетний парень, - умер от инфаркта, а двое других сбежали из казармы и были найдены в полубезумном состоянии где-то в поле за городом.
Историй было множество, я почти ничего не запомнил. Они не тревожили меня, а лишь возбуждали каждый раз, я наслаждался обладанием этой ведьмочкой, а она улыбалась и говорила, что я буду хотеть ее всякий раз, когда она это захочет – и я хотел вновь и вновь…
Вернувшись от нее, я каждый раз лежал в кровати, сосредоточенно вдыхая. Я не принимал душ сразу, чтобы не смыть с себя запах ее губ и пряных выделений. Мне казалось, что ее острый коготок касается моего члена и я бежал в ванну, становился под горячие струи воды – я должен был останавливать это безумие. Все нормально, повторял я, как слабоумный, просто я еще немного возбужден, просто мне нужно хорошенько выспаться и это наваждение уйдет, смоется вместе с запахом.
Я слышал его всякий раз, когда произносил ее имя.
Она исчезла из моей жизни странно и бесследно.
Я задыхался от тоски неделю, а потом тоска отпустила и я вспомнил ее слова – будешь тосковать неделю, а потом пройдет.
Все прошло, но мое тело запомнило ее навсегда.

… … …

Какие частицы несут нашу любовь сквозь Вселенную, какие солнца зажигаются в бесконечных, заплатанных созвездиями далях, когда мы целуем наших возлюбленных?
Как мы угадываем желания любимых?
Что держит двоих вместе и куда и почему исчезает это притяжение?
В каких пропастях затихает наш смех, в каких колодцах тонут наши желания, какой хитрый зверек таскает из наших тайников блестящие безделушки наших обещаний?
И неужели действительно нужна вечность, чтобы понять, что наши жизни – это лишь череда вопросов, на которые нам не дано получить ответы?
Мы хотим взять у Бога интервью, но стул перед нами пуст, крутится пленка диктофона, записывая лишь шум городов и скрип созвездий…

Любимые мои…

Я не увижу вас, не услышу ваши голоса, мы не встретимся взглядами, не замрем в объятиях друг друга, я не вздрогну от телефонного звонка, не буду слушать в трубке это мгновение до начала твоего голоса, до начала Путешествия, не задам тебе вопрос: «Как ты, любимая?»… Вопрос, несущий нежность от сердца к языку, с «Т», ударяющимся о небо и замирающим на кончике языка в ожидании поцелуя…
Я не увижу вас, а, значит, не увижу ваших морщинок, не узнаю о ваших болезнях и ваших смертях – пока не увижу вас здесь…

Странно…

Откуда-то появляется боль, она приближается и приобретает вкус и запах.

И…….

Я лежу в двух шагах от капота горящей машины, я не чувствую ничего, кроме покоя – настоящего, до сих пор никогда не испытанного.
Уцелевшим глазом я вижу высокую траву, сквозь которую пробивается небо, и муравья, хромоного отползающего от меня по высокому стеблю и я знаю, что через несколько секунд его мертвое тельце скользнет к земле – ведь я навалился на него девяноста килограммами полумертвого мяса, и он должен умереть вместе со мной.
Потому, что я не хочу умирать один.
Я просто не хочу умирать…
Я не помню, что со мной произошло, куда я ехал и к кому, но это не имело значения тогда и уж точно не имеет значения сейчас.
Я не испытываю ни сожаления, ни страха, я знаю теперь, что меня ждет.
Но я по-прежнему не знаю – кто.
Я не знаю, откуда я сейчас вернулся, я не знаю, видения каких мест и каких людей были мне даны, но я знаю теперь одно – Жизнь проста.
Проста хотя бы потому, что вот она есть, а вот ее нет.
Сложное не исчезает так просто, сложное умирает в муках.
Мы так хотим, чтобы жизнь была сложной – ведь чем сложнее мы ее представляем, тем нам проще находить себе оправдания, не так ли?
Но жизнь – это молния, она бьет в тебя, пронзает мгновенно – и уходит сквозь тебя.
Жизнь – это миг, разлитый, как молоко, и мы пьем его глоточками, пытаясь запомнить вкус.
Жизнь – это вдохи и секунды и не бывает ошибочных вдохов и неправильных секунд.
Ничто не случайно и ничто не предопределено.

…Однажды я проснулся и что-то случилось.
Я лежал и никуда не торопился, ни о чем не беспокоился. Я думал о том, что бессмысленно тревожиться о чем-то – я ничего не могу изменить в том, что должно произойти, я просто не знаю, что и как менять. Все, что я должен сделать, все, что бы я ни сделал – все исчезло.
Я просто лежал и слушал дыхание женщины рядом.
А потом встал, подошел к окну и раздвинул шторы.
За окном был снег.
За окном был черно-белый мир.
Мир был цел и невредим.
Он просто был…
В нем ничего не происходило для меня и без меня.
В нем ничего не менялось – ни время, ни пространство, переплетенные жгутами гравитации.

И я вдруг понял, что все, что я хочу – это прожить жизнь, пролетая между небом и землей.
Не забираясь слишком высоко – туда, где трудно дышать и откуда одиноко падать.
Не опускаясь слишком низко – чтобы не задевать ночные болота земли под одолженным у Солнца светом.

Это искусство – парить между, пролетать мимо, оставлять позади…

УДАЛОСЬ?

…Десятки лиц мелькают перед моими глазами, сухое шуршание далеких голосов наполняет мою голову и нет никакой возможности услышать то, что они говорят, нет сил задержать хоть на мгновение чей-то образ и последняя мысль отрывается от меня:
«Неужели наши земные любови, наши попытки остановить время на часах любимой, просто исчезают и не обнимутся никогда уже наши тела и не пошепчутся больше наши души?»

И голоса превращаются в ветер, а лица – в камни…

… … …

Я плохо спал последнее время на Земле, а здесь я сплю совершенно безмятежно – я просто закрываю глаза и говорю себе «Спать…» – и будто кто-то проводит ладонью по макушке – я засыпаю…
Мне никогда не снятся люди, которых я знал, мне снятся незнакомые лица, мне снится ветер, стекающий по клонам холмов, мне снятся берега, обрушившиеся в моря, рощи со странными деревьями между черных камней вокруг неподвижных озер, отражающих небеса.
Странные сны, после которых я просыпаюсь спокойным и тихим, как эти озера.
Я встаю и иду к реке, долго плаваю в теплой воде и впитываю еще один день в раб порами моей нестареющей кожи, солнце и ветер сушат ее, необыкновенное чувство чистоты и свежести приходит ко мне, я будто заново рождаюсь, но этот день рождения – не для открытий, он – для воспоминаний.

Но сегодня утром все как-то не так.
Облака замедлили свое и без того неторопливое течение.
Посветлело небо и утонула в нем бледная половинка Луны.
Прижался к траве и затих ветер.
Тонкий, еле уловимый запах защекотал мои ноздри и душа, сделав глубокий вдох, улыбнулась облегченно.

Теперь я вижу…

Миллион искорок заструились по моему телу, пощипывая кожу и разъединяя мою плоть, я – воздух, я- свет, я – капелька росы, разлитая по бесконечности травинки, я – нежная нота, слышная повсюду…

Я вижу…
Я слышу…
Я чувствую…

Зачем мне текущая между бесконечных берегов Вечность?

Зачем мне обещанный покой?

Вся жизнь – лишь миг…
Все – лишь миг…

Миф…

Милая моя, ну где же ты была так долго?