Ромка Кактус : Скрипка

Ромка Кактус Vs Людмила Петрушевская

Скрипка

Свою мать Лена не слушала. Всё, что говорила эта мудрая многоопытная женщина, в одиночку воспитавшая троих детей, было для неё навязчивым комариным звоном, не более. Лена слушала какие-то концерты классической музыки, которые ей давал Валера. Концерты были точно разными, и Лена понимала это неким неопределимым чувством, но в чём была разница, для неё оставалось загадкой. С отрешённым видом сидела она на старом деревянном стульчике у себя в комнате, в центре красного пыльного ковра, пока из колонок потёртого «Шарпа» вытекали такие странные и завораживающие звуки. Где-то среди них вполне могла оказаться скрипка Валеры. Лене очень хотелось узнать, различить её среди бескрайнего моря музыки. Только ничего у неё не выходило, и она сидела, абсолютно выключенная, с приоткрытым ртом, до тех пор, пока из магнитофона не начинали исходить шелест и потрескивание, означавшие, что плёнка записи подошла к концу.

Однажды за этим занятием Лену застала мама. Она грязно выругалась сквозь не очень ровные зубы и ушла, хлопнув дверью. До вечера в ней кипела желчь, и выброс её произошёл только за ужином.

- Что ж ты делаешь-то, дрянь?! - сказала мать, внезапно бросив вилку в тарелку с макаронами.

От звона посуды Лена вздрогнула и тоже опустила свою вилку.

- Мама, - сказала она, - прошу, не начинай! Ты же знаешь, что всё равно ничего не добьёшься!
- Это я не добьюсь? – кричала мать. – Да что ты… да как ты… да я ж тебя растила, дрянь! Всю жизнь одна растила! Тебя и ещё двоих! Всего всегда добивалась, а тут не добьюсь? Что ты мне…
- Мама, перестань!
- Перестань, значит? Родной матери?! Не добьюсь, значит?

Лена отрицательно помотала головой. Женщина от этого как-то сразу обмякла, ссутулилась, в глазах её набухли слёзы.

- Мама, не плачь, - сказала Лена. – Не дави на жалость, я своего не оставлю.
- Но зачем, зачем он тебе, этот Валера? Зачем?
- Люблю его, как ты не понимаешь? Больше жизни люблю.
- Но зачем ты его любишь?
- Затем, что люб он мне. Что ты, в самом деле, какие вопросы задаёшь?
- Не может моя дочь любить какого-то оболтуса, который ещё…
- Мама, не говори так о нём! Это моё дело, кого любить, а кого нет. Каждый сам кузнец своего счастья.
- Это ты, значит, его любишь, а мать свою не любишь? Зачем же я тебя растила? На съеденье этому людоеду, значит!
- Да что ты пристала совсем?! Тебе разве самой не говорили, когда ты с моим папой…
- Молчи, дура! Об отце не смей…
- … а теперь видишь, какие у Витеньки ножки? Видишь?!
- Не смей, курва, твой отец святой человек!
- Это хорошо ещё, что у нас с Андрюшей ничего такого не вылезло, а ведь могло бы.
- Дрянь! Падаль!
- Спуталась со столяром, а теперь расхлёбывай.
- Витя меня простил! И отца твоего простил! Витя всех простил! И даже тебя, дрянь такую, простил заочно.
- Что?
- А что слышала!
- Ты?! Что…
- Да-да! Вот подожди, как в глаза ему будешь смотреть, когда понесёшь.

Лена вскочила со стула, такого же, как в её комнате, и бросилась вон из кухни. В дверях она наткнулась на Андрея, который от неожиданности схватил сестру обеими руками. Лена вырвалась и побежала по коридору, издавая высокий протяжный вой.

- Да что у вас тут такое? – спросил Андрей у матери, обводя глазами кухню.
- Ничего, - сказала та, уже взяв себя в руки. – Ешь давай, остынет.

Таким был очередной скандал в доме Бретенниковых. А было их ещё целая тьма. И всё – из-за Валеры, предвыпускника консерватории, готовящегося сдавать экзамен по классу скрипки. Вскоре, впрочем, мать успокоилась и перестала шуметь. Лена стала ходить на свидания в открытую и даже что-то рассказывала брату Андрею. Он, пусть и не одобрял поведения старшей совершеннолетней сестры, но и не осуждал.

Брат Витя, самый старший, в ту пору жил в деревне у бабушки Шуры, дышал свежим воздухом и набирался здоровья. В письмах, которые приходили каждую неделю, Витя избегал темы Валеры, но Лене было очевидно, что он в курсе всех её дел и что ему от этого ещё больнее, чем обычно. Витю Лена любила, и поэтому после каждого его молчаливого письма долго плакала у себя в комнате. А однажды, в каком-то диком припадке, вынула из магнитофона кассету с очередным валериным концертом и стала выдирать из неё плёнку и рвать её зубами на части. Но встречаться с музыкантом не перестала.

Так шли дни, недели, месяцы. Однажды Валера возник на пороге дома Бретенниковых. Бледный, худой, в костюме с бабочкой, скрывал за спиной он огромный букет красных роз, покрытых ещё капельками влаги. Дверь ему открыл Андрей. Секунду глядел на гостя, потом что-то промелькнуло у него на лице, и Андрей, изобразив приветливую улыбку, предложил войти.

- Кто там? – донеслось из комнаты матери.
- К Ленке, - прокричал в ответ Андрей, ни на секунду не сводя с Валеры своих острых карих глаз.

Валера замешкался, потом прислонил букет к закрывшейся за ним двери бутонами вверх и принялся стягивать с себя остроносые лакированные туфли. Андрей проводил Валеру до двери сестры. На секунду, когда они шли по коридору, из комнаты матери Бретенниковых на музыканта упал злой тяжёлый взгляд – Валеру всего передёрнуло.

- И извивается как червяк, - сама себе под нос заметила женщина.

Когда Валера вошёл, Лена стояла посередине красного ковра и прижимала руки к груди.

- Милый! Ласточка! – сказала она, бросаясь к нему.

Милый выставил перед собой букет роз, будто бы ограждаясь от девушки, страдальчески улыбнулся и покосил глазами в сторону, где, по его предположению, должна была находиться ленина мать.

- Да что ты, не стоило! – сказала Лена. – Спасибо!

После этого молодые люди присели на краешек кровати, обнялись и стали шептаться.

- Ты её не бойся, - сказала Лена.
- Это после всего, что ты про неё порассказала?
- Мама хорошая, просто у нас в семье трагедия, и, ты знаешь, это очень влияет. Мама хорошая.
- Хорошая. Только ты бы видела, как она на меня зыркнула.
- Это ничего. Пусть себе смотрит.
- Да как же, пусть смотрит! А потом как подскочит – и ржавую отвёртку в сердце так хрясь!
- Да что ты придумываешь?! Какую ещё отвёртку? Моя мама мухи не обидит, только покричать горазда.
- Вот. А если она на меня кричать начнёт?
- Не начнёт, успокойся. Ласточка моя, зайчик мой маленький.
- Леночка, что ты делаешь? Тут же она…
- Киса моя, в бабочке пришёл, такая лапочка…
- Лена, ну перестань, тут же…
- С букетиком пришёл для своей козочки.
- Лена!.. ох… а… а-а… ух ты!
- Чвок-чмок… а мы его за щёчку, маленького…
- Ле… Ле… Лена… ох… а… а… ес-с-сли… щас… ща… эт-та… вой… войдёт?

Через полчаса взъерошенный Валера направился в ванну, где долго лил воду, запершись.

А через пять месяцев, когда всё равно уже трудно было что-то скрывать, Лена призналась матери, что у неё пропали месячные.

- Что же ты наделала, дурёха! – вопила мать, бегая вокруг дочери и дёргая свои вьющиеся, чуть сбрызнутые сединой волосы. – Совсем меня в могилу загнать хочешь!
- Мам, я не знала, - твердила бледная Лена. Её губы мелко тряслись.
- Я тебя молю, всем сердцем заклинаю, скажи, что не от этого смычка!

Лена стала плакать. Крупные горячие слёзы посыпались на пыльный красный ковёр.

- Убийца! Ты убийца собственной матери!

Лена только выла и прижимала руки к лицу.

- Разве не предупреждала я?! Разве не говорила, что всё зло от искусства? Говорила тебе, брось ты этого ублюдка и найди нормального парня: водителя маршрутки или токаря. На худой конец – продавца мимоз!
- Мама, я люблю его.
- Вот совсем с ума сошла! Посмотри ты на Витю: ведь отец тогда тоже не пойми чем свою голову забивал, всё какую-то декорацию хотел делать. А я ведь и не знала, о чём он думает!

Валера тем временем закончил учёбу и вместе с оркестром выступал в филармонии. К Лене он ходить опасался и только отправлял роскошные букеты цветов. Брат Витя совсем не писал из деревни. Мать ночами плакала в своей комнате, но, выплакав все глаза, успокоилась и стала помогать дочери готовиться к родам.

Когда же настало время рожать, мать вызвала скорую и сразу же позвонила в филармонию Валере. Быстро и спокойно объяснила ему, как добраться до больницы. А в конце назвала его сынком.

В родильном отделении было очень шумно и пахло скрипичной канифолью. Всюду сновали люди. Лена, наряженная в родильный халат и шапочку, лежала на каталке и открывала рот, словно выброшенная на берег рыба. Невысокая плотная медсестра помогала ей правильно дышать. Мама и Андрей стояли в сторонке. Появился Валера, всё в той же бабочке, но ещё более худой и бледный уже до невозможности. Валера нагнулся и поцеловал Лену в мокрый напряжённый лоб.

В это время в коридоре послышался громкий сердитый мужской голос и цоканье. Дверь распахнулась, и в проёме показался Виктор Бретенников. Был это молодой человек двадцати одного года, с чёрными усиками и длинными сильными руками. В талии он был полноват и, собственно, в талии он заканчивался как человек. Ниже начинался изящный венский стул. Массивное тело Виктора стояло на четырёх кривых тонких ножках орехового дерева. Эти ножки, с натянутыми на них синими бахилами, Виктор переставлял по одной, придерживаясь руками за окружающих и стены.

- Лена! – прокричал он, приближаясь.
- Витька! – радостно сквозь боль откликнулась Лена. – Прости меня!
- Что ты, Леночка, - Виктор стоял у каталки и держал руку сестры в своих огромных ладонях. – Я всё с самого начала почувствовал и знал, что так и должно быть. Это ты прости меня, что молчал.
- Витька, Витенька! – повторяла Лена, когда санитарки укатывали её рожать.

Валере было разрешено присутствовать.

Лена кричала от боли, её лицо стало багровым. Валера сжимал её руку, говоря:

- Я тут, милая, я с тобой.
- Мне больно, - говорила она.
- Конечно, милая. Но представь, какого было Страдивари.

Руководивший родами пожилой врач приказал тужиться. Лена закряхтела, и в воздухе сильнее запахло скрипичной канифолью. Показался гриф, и вскоре вся скрипка вышла из лениного чрева. Медсестра сняла плаценту, обрезала пуповину и протянула скрипку Валере. Валера кивнул, широко и глупо улыбаясь, приложил скрипку к щеке и осторожно провёл по тонким нежным струнам смычком. Пронзительный звук, напомнивший детский плач, разорвал напряжённую тишину. Из щелей в верхней деке скрипки брызнула вода.

Через пять минут всё родильное отделение, разбившись по парам, плясало зажигательное кантри. Валера наяривал на скрипке, а Лена хлопала в ладоши. Венский стул Виктор скакал, точно лихой кентавр.

9 марта 2008 г.