не жрет животных, падаль : Непрерывность окон

Точка. С нее начинается и к ней все движется еще со школьной скамьи, на которой из пункта «А» в пункт «Б». Линия жизни, разделяющая ладонь, протоптана такими точками, экспрессом от запястья к сырым комкам земли. Кто-то завязывает узелки на память, кто-то чертит круги в календаре, на клетчатых полях дневников кто-то вырезает зарубки, кто-то – шрамы. Все хотят помнить. Все хотят нащупать эти самые точки в своем пульсе.

Мне лет семь, в руках россыпь сорванных неспелых абрикосов. Внутри периметра раскрытых в кирпичный прямоугольник двора окон. За каждым из них тысячи соседей жарят картошку на ужин, запуская масляную копоть сковородок в южные звезды и подогревая вечернюю прохладу. Моя темноволосая сестра, старше меня на вечность и на разговоры о встречах, в которых я ничего не понимаю. Где-то там море, а под ногами пестрый ковер подсолнечной шелухи. Ее подруги гладят меня по голове и смотрят карими глазами, вымешивая в их влажной поволоке лазурь грез о мальчиках с родовой горячкой. Такая вот точка. Сухой язык физиологов объясняет такой характер воспоминаний межполушарной ассиметрией головного мозга. Как бы то ни было, я всегда могу к ней вернуться.

Сейчас, проходя мимо окон, из которых струится прогорклый и жаркий запах жареного картофеля, я ощущаю вяжущий вкус невызревших абрикосов во рту, а из-за стекол на меня смотрят бесконечно старшие карие глаза уже разведенных девушек, обнимающих своих семилетних сыновей. И кажется, под ногами – хрустят черно-белые зебры скорлупок. Я умею возвращаться. Туда нас вели сестры, матери, друзья или вера наших отцов, обратно – раскрытые окна первых этажей. В одну сторону – письма, просьбы, звонки, букеты, взгляды и нежность рук, в другую – страницы ненаписанных дневников, где каждый ставит свои точки.

Перечитываю сообщения в телефоне: одно, второе, третье – вот она, дорожка, приведшая меня сюда, протоптанная по клавиатуре с того конца линии в смуглый пропахший дождем двор под пятнистый свет окон. Короткие сообщения от почти забытых абонентов, сулящие пряный запах краски, в спутавшихся темных волосах, теплую мягкость сморщенных поцелуем губ, гулкую барабанную дробь дождя по карнизу с той стороны окна. Помню ли я тебя так, как там, где я когда-то поставил свою точку? Любопытство и просто, по большому счету, очередной вечер, в котором необходимость пойти куда-то кроме пустого дома вмерзла в желание пожить.

…Осень плачет дождями – я даже не уверен, родились эта строчка в моей собственной голове или найдена в захолустьях моей памяти там, где шелестят страницы учебников. Списанные с чужой тетрадки. Так просто. Эта строчка может вдруг вспыхнуть в задумчивых паузах, в молчаливом пространстве между двумя несвязанными мыслями и даже способна уместится в ожоге пальцев догоревшей сигаретой. Между тем, как окурок полетит вниз и моментом, когда по губам пробежит скользкое «твою мать».

Осени давно нет. Но дело совсем не в ней. Короткая строчка, которую я перекатываю во рту, словно дегустируя терпкое вино - три знака отвратительного промозглого настроения. Вино оказывается кислым, как уксус. Откуда я их вспомнил, эти дурацкие строчки? Мог ли я их слышать? Имеет ли смысл таскать эту прописную истину в своей голове, боли в которой хватит на многие зимы вперед? Осени действительно нет, если верить календарю: 14 марта. Но асфальтовые дыры луж, холод в манжетах и за воротником, пунктирные диагонали дождей снова тут, расположившиеся в пробелах между тремя словами.

Мутные потеки на блестящей коже ботинок удешевляют внешний вид. Рядом со следами капель дождя стоит повесить яркий ярлычок скидки. Каждый вдох и каждое слово становятся глотком холодной дождевой воды, если в такую погоду пренебрегаешь зонтом. Три глотка при каждом произнесении вслух – такой вкус у этого вина. Хмурый и промозглый.

Сидя на сутулой скамейке, я сломанной веткой передвигаю на земле несколько нехитрых предметов: осколки разбитой бутылки, тысячи раз раздавленный окурок, обрывок газеты и три слова в своей голове. Любая ситуация может быть разбита на элементы. Связью объединяющей все компоненты в единую систему, обстановку, антураж является только мой взгляд. Этот взгляд может быть обращен внутрь, раз за разом пробегающим по уже омерзительной строчке, спотыкающимся и переводящим дыхание в молочных пустотах между словами и буквами. Вероятно, это правило действует на всю жизнь. Так уж получилось, что сейчас моя жизнь – это мгновение, застрявшее между зубами, как непрожеванный кусок мяса. Дробь разбивающихся о ботиночную кожу капель дождя, аккомпанирующая окурку через зеленую призму битого осколка в ритме «осень – плачет – дождями» под шелест газетной бумаги. Точка ли это?

Через минуту зажжется свет в окне на первом этаже и, как зубочистка выскоблит запутавшееся у меня в ногах мгновение, поместив меня в другие обстоятельства. Связывают эти две мизансцены только полузабытые голоса с того конца телефонных линий, которые привели меня сюда и заставили ждать так долго, что в голове стучат никому не нужные строчки, неуместные весной. Если осень плачет дождями, то дома стонут первыми этажами. Историями, сочащимися сквозь кирпичные поры. Я всегда выбираю место, из которого этот осипший стон наиболее слышим, за покосившимися углами, из-под тени голых яблонь.

Вон там справа, выкрашенный в цвет потемневшего абажура свет. Ей больше пятидесяти, ему в два раза меньше. Я читаю их разговор, написанный пальцами на едва запотевших от кухонного пара окнах. Он сын, и ему интереснее то, что показывает экран в углу, чем то, о чем плачет потерявшая его мать. Ее рот похож на спицу, пронизывающую насквозь две морщинистые щеки. Сдавленная белизна вокруг ее губ напряжением стягивающая уставшие веки в попытке удержать слезы. Сейчас она скажет:

- Сынок, ну почему я не сделала тебя счастливым?
Он взглянет на нее снизу вверх, пробегая по узору на ее домашнем халате и в каждом узле найдет по одному ответу на ее вопрос. Там, поднятая в бессилии одинокой матери на него рука, тут: обидные слова, еще: месяцы молчания без разговоров, хлопанье дверьми. Все заработанные деньги в неполном семейном бюджете и нелепые попытки выклянчить их обратно. Все то, что он не скажет ей сейчас, добравшись до ее постаревших глаз, в которых он столько раз блестящую злобу. Злобу, которую он устал узнавать во взглядах других женщин. Он скажет:

- Мама, все в порядке… зачем ты говоришь глупости?
- Я же чувствую – ответит она.
- Я не держу на тебя зла. Все ты всегда чувствуешь – отрежет он и выйдет.

Он не захочет вернуться и, скорее всего, его машина заводится под этими окнами в последний раз, когда его мать смотрит и не различает меня в темноте, думая, что плачет наедине с ночью. Такая вот точка.

Перечитываю сообщения на экране телефона: может быть, я что-то не так понял. Не тот адрес, не то время? Ожидание липой лентой тянется от осколков, обрывков и окурков у моих ног в открытую форточку нового окна.

А вот тут, у самого входа в подъезд, в светофорно-желтый свет, где в стекле бутылок запуталась тишина, разрезанная сотни раз преломленными взглядами. Молчат. Друг напротив друга: один после десятка взбешенных километров непонимания того, о чем его могут спросить и что он сможет ответить, второму не под силу найти приготовленные вопросы ни в слое пыли на беспорядке, ни в мутном осадке стаканов.

- Как съездил? – десятки ртов неуверенно открываются отражением на десятке пустых бутылок, с которых я читаю этот вопрос.
- Нормально

Две стороны, на которой каждый из них стоит в этот момент, когда я заглядываю в их ненависть, перечеркнувшую дружбу. От порога до стола – годы безупречной дружбы и одна нелепая история, пропастью прочертившая прокуренную кухню. С того конца до этого доносятся лишь отдельные слова, остальное осыпается вниз:

- Выпьем?
- Как же так получилось? Как же ты… мог?
- Может не стоит – слова камнем в воду, и глаза их следят за расходящимися кругами. И говорить больше ни о чем не хочется, да и не о чем. И смотреть противно. И кого из них жаль. Того, кто не видит через открытые глаза или того, кто не смотрит в открытые глаза, предпочитая мою незримую компанию за окном. Тишина пахнет сигаретным дымом и звучит незакрытым краном. Такая вот точка.

Телефон, который привел меня сюда, молчит, спрятавшись в кармане. Я уже не хочу снова смотреть на его экран в поисках непримятых вызовов или пропущенных сообщений.

Теперь левее, под неоновый свет работающего телевизора, где двое не могут понять друг-друга, разочаровавшиеся в способности слов объяснять. На их лицах отражается происходящее на экране. Им не интересно смотреть, но еще страшнее и неприятнее переводить взгляд ему не нее, а ей – на него. Каждому некуда идти из под мрака выключенных ламп, а их обиды разлетаются по комнате, отражаясь от стекол, с которых я их читаю.

Он смотрит по сторонам и холодом чувствует разницу. Так и не научившись жить с кем-то, он привык видеть обрывки улыбающихся друзей и острые осколки подмигивающих девушек, там, где сейчас видит углы, забитые пылью, которую завтра кому-то из них двоих придется убирать. Ему жаль, что в эту насупившуюся тишину никогда не разорвет звонок телефона. Ей кажется, что за его молчанием, струнами звонко рвутся те нити, из которых она привыкла ткать перины для их будущего ребенка. Уходить, еще будучи нужным – ядовитый эликсир его долголетия, вкус которого она с готовностью обменяла на свои слезы. Он состарится на ее глазах, иссохших на непрерывности плача. Семейный вечер двух не умеющих расставаться со своим одиночеством пахнет игристым вином разлитым по полу из неряшливо расколотого бокала.

Сейчас, развернувшись в разные стороны, они, каждый по-своему, думают на какой алтарь нести свои жалкие жертвы: серой, пропахшей вином и дождями, свободы выбора дороги, обходящей дом, или клетчатого пространства, пахнущего стиральным порошком на кончиках ее пальцев. Это я читаю в его глазах, когда он, закуривая молчаливую сигарету, подходит к окну и смотрит на меня. Кому кого жалко? Мои губы шевелятся, но я не слышу своего голоса под толщей усыпанного каплями стекла:

- Мне кажется, кто-то заглядывает к нам в окно. Там, с улицы.
- Да нет там никого, тебе показалось – отвечает она, обиженно шмыгая носом.
- Да, действительно никого…пусто.

Я смотрю на экран своего телефона, «принятые сообщения» - там тоже пусто. Как всегда. Стоит ли жалеть, и кому кого жаль? Бросаю его на стол и занавешиваю шторы.
Такая вот точка.
__________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят