Гавайская Гитара : КОКТЕБЕЛЬ-2. РОМАН НА ФОНЕ.

Мужчину звали Савелий, и он был в белых штанах. Согласитесь, сочетание сильное...
По правде говоря, он действительно был очень славным, не увлечься было тяжело. Наташа особенно и не сопротивлялась, как-то не чувствовала в себе особых сил на борьбу "за непокобелимость".
Роковая встреча произошла на переговорном пункте.
По вечерам в душной стеклянной живопырке собирался курортный люд - доложиться членам семей, продолжавших безрадостно трудиться на необъятных просторах Родины. Из кабинок доносились обрывки бодрых лживых рапортиц.
- Скучаю, каждый день думаю, как вы там... Масика поцелуй.
- Дыни здесь дорогие, рубь двадцать за штуку. Завтра - экскурсия в Новый Свет.
- Мама, не волнуйся. По вечерам? Чиатаю, в кино хожу. Вода теплая.
Он стоял в очереди в кабинку с надписью "Москва", она - в "Ленинград". Поглядывал. Потом подошел, попросил разменять рубль. Все, в принципе, уже случилось, они понимали это оба.
Его очередь подошла первой, он зашел в кабинку и плотно закрыл за собой дверь, обернувшись.
"Женат", - подумала Наташа.
Он отговорил положенные по регламенту 3-5 минут, отошел. Ждал в сторонке. Наташа чувствовала его взгляд через стекло кабинки.
Вышла. Он шагнул к ней, и они сразу пошли вместе. К условностям они относились примерно одинаково, они вообще разговаривали на одном языке.
Не сговариваясь, повернули на пляж, забрались на теплый круглый валун. Сидели в темноте. Было уютно и немного страшно. Вдалеке на набережной надрывался Кузьмин. "Симо-о-о-о-на, девушка моей мечты..."

Утром началась новая жизнь. Они встретились у почты и пошли на море. Точнее, они встретились у почты и не расставались две с лишним недели, до ее отьезда в Ленинград.
Иногда Наташа забегала к себе в "Актовый зал", ну, там, трусов свежих поднабрать, вещичек кой-каких. Набегу спрашивала у Ленки, не приходили ли письма на ее имя.
- Мать, ты сознание-то не теряй. Что это тебя так распоганило? - нервно интересовалась Ленка.
Ляля, ежели "в момент" была в адеквате, тоже проявляла участие:
- Слушай, курва, ты никак на солдатский берег подалась? Что, наши дворовые, тебе рожей не вышли? Тебе, небось, портянки подавай для остороты ощущений.
Наташа тихо ржала. "Солдатский берег" был местной "страшилкой". Озабоченные мамаши, вывезшие половозрелых дочек на юга "для оздоровления" и пасущие их ежевечерне у входа на танцплощадку, на сон грядущий, как "отче наш", твердили о подстерегающей из-за каждого шевелящегося куста опасности. Табу, в частности, распространялось на каменистую дорогу, ведущую к Лисьей бухте вдоль "солдатского " берега.
Девушкам по дороге ходить не полагалось. "Местные" любили с придыханием рассказывать леденящие кровь истории о том, как "в прошлом годе курортницу одну солдаты затащили, привязали, сильничали цельный год, а потом скинули со скал в буйно море".
Савелий жил на другом конце Коктебеля, в небольшом ухоженом дворике. Хозяйка его была экзотическая бородатая женщина Дора Моисеевна, по профессии - пастух. В трудовой книжке имелась соответствующая запись.
Дора тоже была не прочь употребить стакан-другой, но без "перегибов". В отличие от Ляли, она иногда ела. Периодически по двору разливался густой мясной дух: Дора готовила баранье жаркое.
- Никак очередного питомца прирезала, - задумчиво ронял сардонический Савелий.
Вообще, они любили поржать.
После пляжа обычно ходили на теннисный корт: Савелий играл, а Наташа любовалась Савелием.
Вокруг была туча мужиков, "и все поголовно в белых штанах". Как выяснялось, одних только белых штанов было явно недостаточно для возникновения светлого чувства...
Почти каждый день они забирались в какое-нибудь новое место. Особенно им нравилась Сердоликовая бухта. Они добирались туда вплавь, на надувных матрасах: зона была закрытой. Там было пустынно и гулко. Толстые чайки по-хозяйски разгуливали вдоль прибрежной полосы, с изумлением наблюдая за проявлениями человеческой любви.
Савелий познакомил ее со своими московскими друзьями, Машей и Лёней. И еще с машиным сыном Андрюлей. Андрюле было 11 лет, и он сразу втюрился в Наташу. У Наташи, вообще, была одна особенность: как только у нее случался "забористый" роман, ее начинали хотеть все подряд, даже "угасающие" старцы и невинные пионеры. Какой-то, видимо, феромон...
Андрюлина любовь носила ярко выраженный чувственный характер. Он использовал любой удобный повод, чтобы потрогать Наташу, пощипать, погладить. Это было смешно и трогательно.
Однажды Наташа, усаживаясь в лодку, пошутила не слишком удачно, что, мол, поедет на солдатский берег - сменить обстановку. Андрюля заплакал горько, закатал штаны до колен и бросился в море с криком: "К солдатам едешь, нехорошая!"
Жили Наташа с Савелием в крохотной комнатке с "музыкальной" кроватью.
За тонкой дощатой стенкой кашлял Константин, "курортник" из Ухты. Константина отличали два качества: повышенная деликатность и страсть к интеллектуальным беседам.
Деликатность проявлялась, в основном, по ночам, когда Наташа и Савелий любили друг друга.
Измученный зверским скрипением соседской кровати, Константин начинал исполнять песни советских композиторов. В особом фаворе была Пахмутова. "Только кто мне придумает новый Тайшет, кто другую найдет Ангару-у-у", - нехорошим голосом завывал Константин, пытаясь прекрыть стоны матрасных пружин.
С интеллектуальными беседами дело обстояло еще хуже: Константина подводила любовь к сложным словесным конструкциям.
Как-то Наташа с Савелием пили чай с тортом, сидя за шатким дворовым столиком. Позвали Константина. Он занервничал, надел зачем-то пиджак и церемонно присел на краешек скамейки. Откашлявшись, спросил:
- Не помешаю?
Наташу начало "разбирать", она была очень смешливой. Савелий мужественно спасал ситуацию.
- Ну, что ты, Костик, конечно нет. Давай-ка, торт тебе положу. Наташ, подвинь блюдце.
- Премного благодарен. Хороший торт, "Мишка" называется. Я давеча видел его в гастрономе. Хотел купить, но специфически пренебрёг.
Наташа вскочила и побежала в кухню ржать, сдерживаться уже не могла. Долго приходила в чувство, держась рукой за шершавую кухоную стенку.
За столиком продолжалась "чайная церемония". Диспут шел "за рабочий класс и интеллигенцию".
- Ты, главное, не отождествляй себя от них, - задушевно говорил Константин.
Савелий держался из последних сил.
Однажды, проснувшись утром, Наташа увидела сюрреалистичекую картину: Коктебель был усеян нарядными девочками и мальчиками с гладиолусами в руках: было 1-е сентября, дети шли в школу. Зрелище было абсолютно неправдоподобным. До сих пор мысль о том, что здесь, вообще говоря, кто-то работает, учится и, собственно, проживает свою социальную жизнь, как-то не приходила Наташе в голову.
Море, роман, Коктебель, а тут - семья и школа...
Кстати, о семье. Семья Савелия включала в себя вполне абстрактную - во всяком случае, для Наташи - жену и очень даже конкретную дочку Марусю. Маруся ходила в третий класс и была такая же умница и красавица, как и папенька Савелий. Никакой ревности к семье Савелия Наташа не испытывала. Он, как раз, отчего-то неспокойно относился к наташиной ленинградской жизни. Задавал вопросы.
Ее отпуск заканчивался, нужно было возвращаться. Оба не могли себе представить, что вот так все и кончится.
- Ну, позвони, наври что-нибудь. Скажи, что у тебя холера. Попросим Вовика, он тебе больничный нарисует.
Вовик, зав. отделением московского ожогового центра, играл с Савелием в теннис.
- Ну, Сав, милый, ну подумай сам. Какая, на фиг, причинно-следственная связь между холерой и ожогами? От холеры вообще-то помирают. И потом, где у меня ожоги? Коллеги у меня зело любознательные, потребуют место показать.
- Скажешь, что на жопе.
Наташа позвонила Воскресенскому в Ленинград, наплела, что не может выехать, нет билетов. Они проторчали весь день в Феодосии на заплеванном вокзале, поменяли ей билет.
Прошло еще пять дней, и это была уже финита. Нужно ехать. Всё.

Питер встретил ее отрезвляющим душем из смеси насышенного влагой стылого воздуха и вороха не терпящих отлагательства дел. Лето кончилось.

Потом случилась текучка жизни. Савелий периодически звонил, пару раз приезжал на выходные, но повседневность разводила их, растаскивала в разные стороны.
На майские праздники они оба вывернулись наизнанку, соорудив завиральные конструкции, предназначавшиеся коллегам и родным, и уехали в Коктебель. Это было сродни маниакальной идее вернуть убегающий хвост поезда.
В Коктебеле было холодно и пустынно.
Дору-пастуха скрутил какой-то экзотичекий недуг. Она насадно харкала и пила кипяток из кокетливой кружки, выполненной в виде дамского тела "с формами".
Наташа и Савелий закупили еды, вина и растворились в пространстве на трое суток.
За день до отьезда вдруг вышло солнце, белое и холодное. Они выползли из укрытия и пошли бродить по берегу. В воздухе висело ощущение исчерпанности.
Вот, собственно, и все.

Порой, в сумерках, когда теплый вкрадчивый ветер шевелит волосы и забирается за воротник, и в воздухе пахнет чем-то терпким, к Наташе приходит это ни с чем не сравнимое южное ощушение счастья.
И так ли важно, с чем или с кем это ощушение связано?
А в Коктебеле теперь все перестроили. И вообще, это уже - заграница...