Нови : Южная граница

Мы едем на южную границу. Я смотрю в окно на исчезающий город, и мне невыносимо щекотно во рту. Указательным пальцем нащупываю нежные ростки под моим языком. Возможно, когда-нибудь они прорастут лесной земляникой, но пока от щекотки мне хочется кричать. Языком сминаю свой крик и достаю изо рта маленькую блестящую бусину. Она желтая и кислая как незрелая слива. Нанизываю бусину на нитку вместе с остальными и повязываю на шею.

Мой друг Макс за рулем. Он опять вырядился ковбоем. Это даже не киношный ковбой, а, скорее, того приглаженного типа, что можно увидеть в рекламе сигарет. Большая ковбойская шляпа лежит на заднем сидении. Я прикуриваю от его зажигалки. Пламя слишком большое и я, кажется, опалила себе ресницы. ”Так много огня и так мало любви”, - смеется Макс.

Мы едем на южную границу просто потому, что это самое далекое место. Дорога гладкая и ровная, а вдоль нее танцуют беременные женщины. Я вижу, как трясутся их круглые животы. Круглые животы, полные физиологии и надежд. Время придет, и каждая из них родит лисицу, волка или зайца. Женщины выкормят маленьких зверьков своими заблуждениями, страхами и ночными кошмарами. От этого мне еще сильнее хочется покинуть город. Я поправляю на груди свое ожерелье из смятых криков и прошу Макса ехать быстрее.

Мы едем на южную границу, потому что нам надоело смотреть, как над нашим городом на горе взрываются бесконечные салюты. Салюты, которые вовсе не приносят радости, а вызывают, скорее, желание оглохнуть навсегда. Салюты над городом, населенном лавочниками, полицейскими и прислугой.

***

В городе я работала горничной. Я и еще одна девочка – Агата. Такие славные горничные-хохотушки в маленьких белых передниках с кружевными наколками на гладко причесанных головках.

Словно две нежные бабочки капустницы, мы порхаем по большому дому и целыми днями наводим чистоту. Мы полируем столовое серебро и большие бронзовые подсвечники, натираем мастикой роскошный паркет и стираем пыль со столов и столиков. Мы прислуживаем за обедом, отвечаем на телефонные звонки и открываем гостям тяжелую дубовую дверь. Мы с Агатой всё время в трудах и у нас всего один выходной день.

В свой выходной мы снимаем надоевшую скучную форму. Надеваем миленькие платьица и шелковые чулочки. Мы с Агатой идем танцевать. Мы танцуем с крепкими парнями с рабочих окраин, обвиваем руками их широкие затылки и пробуем кончиками розовых языков терпкий ароматный пот. “Жареный лук ”, - говорю я. “Кофе с корицей”, - отвечает веселая Агата.

Выходной бывает только раз в неделю, а в будние дни нам приходится нелегко. Наша хозяйка – женщина строгая и требовательная. У хозяйки зоркий взгляд и тонкие губы. Кроме того, у нее вечно отсутствующий муж, который не считается, и дерзкий сын-переросток.

У нас с Агатой всего один выходной и целые дни чистки, уборки и полировки. Чистки, уборки и полировки под строгим требовательным взглядом тонкогубой хозяйки.

Хозяйский сын очень избалованный мальчик. Он любит сладости и коленки девочек. Всякий раз, когда я соберусь вымыть большие окна в гостиной, хозяйский сын непременно окажется поблизости, чтобы взглянуть на мои ноги под форменной юбкой. Он щиплет меня за икры и смеется моему робкому недовольству. Ему нравится наблюдать за розовощекой Агатой, когда та, стоя на круглых крепких коленях, натирает до блеска полы.

В таких случаях мы всегда молчим. Мы молчим и тогда, когда строгая хозяйка осыпает нас колкими упреками. Мы молчим, ведь в школе горничных, в конце каждого года, всем воспитанницам кладут в рот по маленькому камешку.

У нас всего один выходной день, много скучной тяжелой работы, надоедливый хозяйский сын и строгая хозяйка, которая видит всё. Или почти всё.

Агата, разбавляющая суп своей здоровой прозрачной мочой. Моя густая слюна в пиве хозяйского сына. И самое главное – я и Агата, толкущие стекло до самой мелкой пудры, чтобы приправлять хозяйские обеды. Вот некоторые вещи, которые ускользают от зоркого взгляда тонкогубой хозяйки.

А всё оттого, что у нас всего один выходной день и вечно отсутствующий хозяин. Хозяин, который уже давно не считается.

***

Нам все-таки удалось поговорить со стариком. Мы нашли его в баре недалеко от южной границы. Он сидел в глубине зала, пил, как обычно, “вайт рашен” и смотрел на девочек.

Девочки вырядились в кожаные шорты и лифчики, на них были ковбойские сапоги и широкополые шляпы. На сцене соорудили карусель с деревянными лошадками. Карусель крутилась под громкую музыку, а девочки, оседлав лошадок, сбрасывали с себя то немногое, что было на них надето.

Старик неважно выглядел в своей грязной измятой одежде. Белки его глаз были нездорового желтого цвета с красными прожилками. Длинные седые давно не мытые волосы собраны в жидкий хвост на затылке.

Смотрит на нас вопросительно, знает, что мы пришли за ответом.

-Что делать? - спрашиваю.

А он ухмыльнулся так не хорошо и говорит:

-Убить дракона, конечно.

Сказал, отхлебнул из стакана и протянул мне теннисную ракетку. Макс еще споткнулся о его шар для боулинга, когда вставал…

Мы едем на южную границу. Я сижу на пассажирском сидении и повторяю ножом линии жизни и всего остального на моей ладони. Как в детстве, прижимаю ладонь к лежащему на коленях листу бумаги и обвожу остро заточенным карандашом. По контуру я вырезаю голубей. Открываю окно и позволяю ветру подхватывать кусочки бумаги. Я запускаю красных голубей.

Мы приедем на южную границу. Мы станем курить золотые трубки, чтобы перебить запах города в наших волосах. Мы оставим машину и выбросим все свои вещи, чтобы идти налегке. Мы затаим дыхание, мы будем вести себя очень тихо. Тогда, возможно, пограничники ничего не заметят, и мы сможем перебраться на другую сторону. Может быть, на другой стороне точно такой же город на горе, но я хочу увидеть это своими глазами.

Мы ползем по лесной тропинке. Мое лицо в пыли, локти и колени в ссадинах и порезах. Пограничники совсем близко, и мы стараемся не дышать. Неожиданно я снова чувствую эту невыносимую щекотку под языком. Я чувствую щекотку под языком, а на моей нитке с бусинами уже совсем не осталось места.