Француский самагонщик : На равнине

Зной придавил равнину. Воздух дрожал и переливался, словно шевеля траву, сделавшуюся тусклой и ломкой. Редкие низкорослые кусты казались неживыми. Населявшие равнину твари попрятались кто куда. Прекратились даже танцы стрекоз, смолкло гудение шмелей. Только мелкая мошкара продолжала тонко звенеть, да одинокий коршун описывал унылые круги в высоком бледном небе.
Двое дозорных укрывались в этой пожухшей траве. Старший неподвижно сидел, глядя в ту сторону, откуда ждали беды. Младший лежал на спине, наблюдая за коршуном.
– Нет, не отыщет добычи, – сказал он и засмеялся. – Никак. А голодный!
Старший коротко рыкнул. Никто бы не разобрал, но молодой понял: молчи, означало это, или будешь наказан. Он не видел опасности – вон, до самого горизонта, размытого горячим маревом, во все стороны никого и ничего. Но спорить не стал.
Коршун сложил было крылья, ринулся вниз, но с полпути снова взмыл, ещё выше прежнего, и возобновил медленное кружение.
Тени всё укорачивались, затем исчезли и опять возникли, указывая теперь в сторону дома. Там, в Городе, сколько угодно прохлады и свежести, подумал младший дозорный. Маленький дворик, мощёный камнем, деревья с густой листвой, фонтан… Впрочем, напомнил он себе, нам жара нипочём. И голод, и жажда, и усталость. Мы на службе.
Зажал в зубах вялую травинку, уставился в небо. Потом прикрыл глаза. Может, зря мы тут маемся, ничего и не будет… И потихоньку задремал. Мошкара жужжит, мешает… но не кусается… ничего… ничего…
Очнулся от тихого, но резкого возгласа. Рывком сел, утёр набежавшую слюну, посмотрел на старика. Тот лежал ничком, приложив ухо к земле. Вслушивался долго, долго. Наконец, оторвался от земли, ровным голосом проговорил:
– Идут.
– Оттуда? – шёпотом спросил юноша, кивая в сторону, противоположную теням.
На всякий случай спросил, потому что знал – да, именно оттуда.
– И ещё с двух сторон, – его напарник качнул головой вправо и влево. И добавил. – Плохо.
«Что теперь делать?» – подумал молодой. Хотелось произнести это вслух, но удержался – глупый вопрос, пустой, недостойный мужчины. Старший как раз о том и размышляет, что теперь делать. Нельзя ему мешать.
Долго ждать не пришлось. Старик выпрямился и скомандовал:
– Беги в распадок, садись на коня, скачи домой. Расскажи.
– А ты?
– Я останусь. Надо счесть их. Не бойся, я-то не пропаду. Проберусь. Беги, пока не обошли. Беги, сын.
Юноша вскочил на ноги, умоляюще посмотрел на отца, сделал шаг к нему, но тот жёстко бросил:
– Пошёл!
Младший дозорный задрал голову, позавидовал коршуну, который всё видит, всё мог бы счесть, а потом улететь, куда захочет. Развернулся и побежал по гладкой, как стол, равнине.
Он добрался до распадка, где стояли их лошади, отвязал свою, поскакал дальше, но был перехвачен летучим отрядом противника и убит ударом копья в спину.
А старший дождался появления трёх тяжёлых клубов пыли на горизонте, скользнул навстречу самому большому, потом отклонился немного в сторону, сумел оценить количество и вооружение пришельцев, ужаснулся в душе, двинулся обратно по замысловатой дуге и почти уверился, что и вправду не пропадёт, достигнет дома, доложит об увиденном. Обманулся. Умирая, утешился хотя бы тем, что взял жизни двух врагов за одну свою.
Другим дозорным, тоже высланным на равнину, повезло больше. Не всем, конечно, но некоторые – выжили, добрались до дома. Из Города выступило войско. Рубились отчаянно, вот только пришельцев было больше, гораздо больше. Равнина покрылась трупами, а к одинокому коршуну с ликованием присоединились множество сородичей.
В скором времени пал и сам Город.

***
Мы выехали ранним утром. Собственно, можно даже сказать, что ночью, – в середине декабря светает поздно.
Из города выбрались быстро, оказались на пустынной заснеженной дороге. Кругом тьма, и только дальний свет фар прорезает её.
В салоне новенькой «девятки» нас четверо. За рулём молчаливый Равиль, рядом с ним владелец машины, Харам Юсупович, пожилой человек с большой головой и печальными тёмными глазами. Вовсю работает печка, жарко, но Харам Юсупович и не думает снимать серую шапку-пирожок. Словно приросла к его голове эта шапка.
И вчера, в гостинице, когда нас знакомили местные бандиты, он тоже её не снимал. Наверное, статус не позволяет. Харам Юсупович – муфтий. Как-то странновато мне объяснили – главный муфтий всех татар, живущих в Башкирии. Не очень понятно, но и несущественно. Главное, что он вхож к директору того завода, на который мы направляемся.
Мы – это двое москвичей. Я и Мишка. На завод едем по делу, и встреча с директором нам просто необходима.
Я кемарю на заднем сиденье, а Мишка рядом со мной трещит без умолку. Ну да, с бандитами пить пришлось в основном мне. К тому же Мишка фанат автомобилей, а завод-то автомобильный… И дело у нас тоже с машинками связано. Именно с машинками – микролитражку, которая нас интересует и которую вроде бы можно задвинуть в одну тёплую приморскую страну, автомобилем называть немного чуднó. Машинка.
Муфтий не особо разговорчив, на Мишкины вопросы отвечает односложно. Впрочем, тому ответы не больно-то и нужны – самодостаточен человек.
Чуть-чуть сереет. Заснуть невозможно, я зеваю, встряхиваюсь, тру лицо ладонями. Смотрю за окно. Какой тоскливый пейзаж! Бескрайняя равнина, ни малейшей живости рельефа. Серый снег – то ли кажется таким по предрассветному времени, то ли действительно серый из-за близости гиганта химиндустрии. Редкие чахлые низкорослые кусты, словно бородавки на лице старухи. И ничего больше. Сплошное уныние.
Мишка постепенно замолкает. Наверно, и на него всё это действует угнетающе.
А муфтий неотрывно глядит в окно и отчего-то глубоко вздыхает. Я вижу его профиль –прямо-таки одухотворённый какой-то.
Наконец, молчание нарушается. Харам Юсупович тихо, почти шёпотом, произносит:
– Боже, какая красота…
Я едва не вываливаюсь из машины от неожиданности. Да ещё и слёзы в его голосе…
– Да уж, – откликаюсь.
Муфтий мгновенно распознаёт иронию. Поворачивается ко мне, пристально, в упор, смотрит в глаза и, всё так же тихо, говорит:
– На этой равнине наши богатыри героически обороняли свою Родину от нашествия войск Ивана Грозного.
Я затрудняюсь с ответом, а Мишка аж подпрыгивает от возмущения:
– Так ведь это же вы сначала нас завоевали. И всю нашу землю разграбили!
Надо сказать, что Мишка – чистокровный еврей, и в этом свете его слова «нас», «нашу землю» звучат сомнительно. Харам Юсупович, впрочем, далёк от таких условностей. Он проникновенно объясняет:
– Мы волжские булгары. От монголов пострадали мы первые. Мы, – ударение на этом «мы», – прикрыли вас собой, мы истощили мощь Орды.
Мишка открывает рот, но получает от меня тычок локтем в бок и ограничивается покашливанием. И правильно. Нечего со священнослужителем пререкаться. Без толку.
Дальше снова едем молча. Проезжаем мимо трёх неизвестно откуда взявшихся здесь берёзок. Муфтий горько бормочет:
– Русские берёзки… А где же берёзки татарские?
Ответить нечего. Не знаю я, где татарские берёзки. Как-то никогда на эту тему не думал.
Мишка предлагает Равилю уступить ему руль. Тот соглашается, едем быстрее – Мишка ас.
Совсем светает. Да, вижу я, снег действительно серый.
Все молчат. Харам Юсупович всё так же смотрит в окно. Я тоже. И представляю себе: жаркое лето, вот эта самая безрадостная равнина, всё выжжено; двое дозорных, молодой и старый, ждут появления страшного врага. И одинокий коршун парит в выгоревшем небе.