Конкурс-конкурс-хвост! : День Победы или Не ебите немку в танке.(НА КОНКУРС)

На КОНКУРС. (2)

Снова моя память услужливо подсовывает мне позорную лихую историю моей студенческой молодости.
Как обычно, дохуя букаф, но среди них есть маленько букаф и про гавно и про еблю.
Запаситесь толикой терпения, если соберетесь-таки читать.

К однокурснице вдруг нагрянула немецкая подруга по длительной переписке, из ГДР.
Для нас, ПТУ-шников, живущих полурастительной жизнью в своем захолустье, борющихся с перманентным похмельем, дискретным триппером и извечными «хвостами», - событие.
По поводу этого международного визита Людка собрала кучу однокурсников и однокурсниц, подруг и друзей у себя на квартире. Политически зрелые родители печально отбыли в гости, предусмотрительно предупредив, однако, что вернуться не раньше 24 нуль-нуль.
Людмила забацала отнюдь не студенческий стол – изстаралась, чтоб не ударить в грязь никаким отделом своего ответственного организма перед иностранной подругой . За стол у русских собственная гордость – читай ФЖ! Отсталые родители оставили две бутылки шампанского, бутылку вина и бутылку водки…. Но! Со спиртным помог каждый в силу своих скромных студенческих финансовых возможностей, то есть горячительного было столько, что упиться в грязь и туда же удариться с размаху лицом мог бы каждый, легко и не один раз.
Немецкая девушка с немудреным, но импортным именем Марта, была типичной, в моем представлении, немкой: блёклой блондинкой с прямыми волосами до плеч, с бледной веснущатой кожей, телом слегка полноватой, но в принципе вполне ебабельной, особенно если сделать наценку на её готическое происхождение и скидку на количество спиртного на столе. Короче, цель вечера была поставлена мной себе самому по-комсомольски максималистская: во что бы то ни стало проверить, как у них там…
Как оказалось не один я из мужчин нашей компании польстился на заграничную мохнатую среду белокурой бестии. Все комсомольцы. Все максималисты.
Конкуренция, бля.
Марта весь вечер была в центре мужского внимания и в связи с этим скоро оказалась в подходящей для установления тесных культурных международных связей кондиции. В ходе рыцарского турнира и литературного диспута я вышел победителем. Узнав, что девушка изучает свою родную немецкую, оказывается, литературу, я тут же изрёк, что больше всего в их немецкой литературе мне нравятся ремарки – какие? – Эрих и Мария, естественно! – а когда я назвал по именам всех братьев-писателей Маннов, все без нехороших слов и мордобоя поняли, кто победитель и отвалили в сторону, переключившись на взгрустнувших было соотечествениц. Пьяный Витёк пытался еще вставить своё новое в немецкой литературе слово «Марк Твен», но я побил его карту козырным тузом «Леон Фейхтвангер!» - точно «пошел ты на хуй!» по-немецки! Полная и безоговорочная победа.
Тут я, правда, чуть не испортил всё в ненужной уже попытке совсем уложить на лопатки (в моральном пока смысле) восходящую звезду романистики, испросив «а как она относится к творчеству Германа Гессе». И так бледноватая зимней бледностью девушка ещё больше побледнела: «Гесс? Гесс?» - испуганно забормотала она, будто я только что прилюдно обнаружил в её шкафу хорошосохранившийся скелет дедушки в форме группенфюрера СС, должно быть, ей уже мерещились половые пытки раскаленным ломом в застенках КГБ и Штази. Я сначала ласковым голосом пытался внести уточнения : «Ну, там «Степной Вульф»», «Шпиль ин дер бисер» «Анабазис инту кантри Ост» - но это её еще больше напугало, и я тонко перевел разговор с опасной темы, схватив ее в охапку и потащив танцевать.
После танца я понял, что испытать неизгладимые впечатления возможно. Как образцовый гость, я потихонечку отвел Людку в сторону и объяснил, что мы вдвоем с Мартой хотим посмотреть ночной город, Людмила только укоризненно покачала головой. Остальные гости вовсю гудели.
Чтобы в наших странствиях с гостьей не случился голодный обморок и международный скандал, я прихватил початую бутылку, как помнится, жутчайшего коньяка чечено-ингушского разлива с бодренькой жовто-блакитной этикеткой. Вспоминая этот напиток, делаю однозначный вывод: еще тогда советские чеченцы (и ингуши для кучи) очень херово к нам относились.

Что делать несчастному студенту, истекающему половой истомою?
Домой притащить девушку было б, конечно, можно, но выебать ее на глазах моих несчастных родителей – это было выше моих моральных сил и половых возможностей.
Оставалось – общежитие! В эти предпраздничные дни половина общаги свалила по домам, так что освободить комнату, переселив кого-нибудь к соседям, представлялось более чем реальным. Да так оно почти всегда и бывало.
Но облом – на вахте сидела баба Паша, бывшая надзирательница в женской тюрьме на пенсии (она же Павлик Морозов, она же Павка Корчагин, она же Павел Нилов, мать его).
Будь я один, я бы прошел, как всегда - сделал бы морду колуном и «Стой! К кому?» - не останавливаясь: «К себе» - Паша, пытаясь выскочить из клетки: «В какую комнату?» - «В xxx» - «Как фамилия?» - «Имяреков…» - называю фамилию одного из друзей из комнаты №xxx, и я уже на лестнице – «Нет, ты там не живешь! Ну, я тебя поймаю!»
Но сейчас на окрик «Стой!», Марта встала, как послушная кобылка на «тпру!», притормозив и меня. Паше удалось выскочить и перегородить всю дорогу своей грудью. Ушли не солоноебамши…

Что делать? Небесные мечты вдребезги разбивались об утес жестокой земной реальности, как там у поэта «какая-то лодка разбилась о три буквы»…

Отсталая европейка не понимала, как можно ходить по газонам. Какие нахуй гайдпарки! Не понимала она и, что можно культурно отдыхать в лесопарковой зоне, куда я ее силой затащил, надеясь совершить акт дружелюбия.
Но боже мой, какая сука! Оторвал бы яйца или там вывернул бы матку наизнанку той суке, что придумала ебаный стиль «унисекс», нарядив женские попы в штаны и джинсы! Наверное, Жорж Санд, вот кого надо ненавидеть! Ну, будь на Марте патриархальная юбка, хоть что-то можно было б сделать! А будь я шотландцем – это вообще был бы полный ренессанс! Но тесные джинсы, массовое отсутствие нормальной листвы и травы, антисанитария весеннего города делали меня несчастным.
Не видя вариантов, завел Марту в подъезд. Потерлись друг о друга в расстегнутых джинсах, я уже от отчаяния и нахлынувшего желания был готов избавиться от части своих сперматозоидов вхолостую, но мой независимый член вдруг наотрез отказался совершать это должностное преступление. А тут еще в подъезд вползло неизвестное существо класса приматов и блевануло чуть ли не на нас… Марту как ветром сдуло. Мои попытки уговорить девушку повторить петтинг в другом более дружелюбном подъезде она встречала испуганным, но твердым «Найн!»
Нежно держась за руки, мы уныло побрели в сторону дома.

И тут мое внимание привлек ОН!
В каждом городе, овеянном неласковым ветром войны, стоит на постаменте или танк, или самоходка, или самолет, или на худой хуй какая-нибудь пушка. Такой танк в честь освобождения города есть и у нас.
Откуда-то я знал, что люки танка наглухо заварены, и ловить там нечего, но, очевидно, неистраченная энергия в яйцах просто требовала каких-то выебонческих действий.
«Давай залезем на танк?» - предложил я.
У Марты глаза вылезли из орбит: «Найн!»
«Что значит «найн»?»
«Нет! Нельзя!»
«Что значит «нельзя»?» Можно! Ночь же! Никого нет!»
Изображая из себя скалолаза, вскарабкался на невысокий постамент, протянул руку Марте. Поколебавшись секунду, она ухватилась за мою руку помощи и тут же оказалась наверху.
Ей, бабо-потомку Третьего рейха, приятно, наверное, попирать нашу славу и гордость, вон как раскраснелась и разулыбалась. Вот сука, точно надо выебать оккупантку! Но ебать прямо на постаменте, прислонив к броне я был морально не готов…
Вскарабкался на танк… Люк был не то что не приварен, а даже приоткрыт! Ясно! - перед Днем Победы приводили памятник в порядок и зачем-то вскрыли его.
Люк поддался, путь к победе над фашистской Германией был открыт!
Я осторожно спустил ноги в неизвестность, слез в темноту. Что-то мне сразу не понравилось, стало как-то неприятно и тревожно, но я списал эти глупости на незнакомую грозовую атмосферу броненосного молоха войны. Пахло свежей краской, порохом и еще чем-то особенно тревожным… Но нет таких крепостей, которые не ….- как там говаривал Иосиф Виссарионович?
«Марта, давай сюда! Здесь заебись, то есть гуд!». Помог Марте спуститься.
Есть неуютный наклон, а так нормально. Но что нам этот крен – если мы не моряки, то вы – хуй! – не лётчики и тем паче - не танкисты!
Едва девушка оказалась в моих лапах, сразу пошел в штыковую атаку. В темноте, тесноте и антисанитарии - а кому сейчас легко? Обнажив свой штык, развернул немку к лесу передом к себе задом, стащил с нее джинсы и трусики до пола и попытался вонзиться в ее плоть. Наклонившись вперед, чтобы помочь мне, Марта въехала лбом в какое-то железо, ойкнула и толкнула меня назад, я запутался в своих спущенных джинсах и сел в седло, притянув на себя и немецко-фашистскую захватчицу.
Я сразу же понял, что что-то не так, что-то очень не так… Еще даже зловонное амбрэ не дошло до моего носа… Я резко толкнул Марту вперед, отчего она снова врезалась головой в броню и замычала, как три дня недоенная корова. Я вскочил сам и тоже врезался башкой в тупой феррум. Тонны непобедимой стали загудели, как жалкая железная бочка, сбоку что-то стеклянно звякнуло, в глазах еще больше потемнело, и мне показалось, что танк медленно сползает с постамента.
Когда через мгновенье я пришел в себя, от отчаяния, стыда и бешенства я взревел, как бык, которого только что превратили в вола.
Я все понял сразу, догадался шестым чувством, откуда эта грозовая атмосфера военного времени: ебаные реставраторы, жрали в танке вино, блевали, ссали, да еще напоследок насрали на сиденье! И я только что голой жопой сел в это гавно, чуть подернутое тоненькой корочкой! Сбоку под рукой оказалась пустая бутылка – семьсотграммовая «бомба», я в состоянии аффекта схватил ее за горлышко и в бешенстве швырнул себе под ноги чуть назад. Обиженная бутылка неожиданно взорвалась, как лампочка, как настоящая бомба, клюнув меня несколькими острыми осколками в измазанную гавном жопу. Я взвыл, как пожарная сирена, которую пьяные пожарники (*) научили ругаться матом. Мне тонко и бесконечно жалобно подвывала Марта.

Что делать?
Навечно остаться обосранным узником победоносного танка?
Я осторожно стащил джинсы, снял трусы и трудолюбиво стал стирать ими чужое говно с родной жопы. Изрядно завоняло. Как никто из нас не блеванул, до сих пор для меня остается загадкой. Но одних трусов для чистоты и стерильности явно не хватало. Эх, водички бы! Тут я вспомнил о почти полной бутылке коньяка.
«Марта! Марта!» - Марта продолжала приглушенно ныть, - «Давай сюда свои трусы!»
Через пять секунд её трусики были в моих руках… Мокрые? - что такое? - я понюхал: Марта от страха банально обписалась. Но это не показалось мне тогда хоть капельку смешным.
Я вылил полбутылки спиртного и кружевным тампоном с этим комбинированным дезинфицирующим раствором провел по своей многострадальной жопе – точно паяльной лампой! Я вновь взвыл! «Вас из дас? Что? Что?» - испуганно шептала заботливая девушка, должно быть проклинающая свое необдуманное решение прокатиться в дикую Россию, где на каждом углу стоят мстительные засраные русские панцеры.
«Ничего, ничего. Уже все нормально.» Вывернув трусики и плеснув на них еще коньяка, я с опаской повторил процедуру дезинфекции. Остатки коньяка вылил себе на руки.

Выбравшись из танка, мы потеряно и грустно побрели по осевой проспекта в сторону дома.
Казалось, жизнь кончена.
А о ебле я вообще молчу.
Навсегда…

Но молодость, крепкая психика и чистая голова, свободная еще от комплексов и поражений, сделали свое дело. Через десять минут мы смеялись, как сумашедшие, оглашая ржанием свободных мустангов пустынный предпраздничный город.
Хороша парочка – гусь да гагарочка - обосранный да обоссаная! Мы сосались, не сходя с осевой. Марта с брезгливой миной вдруг отталкивала меня от себя: «Фи! Фи! Шайсе!» Я совал ей руку между ног, щупал сырые джинсы, подносил к носу: «Фу! Фройляйн! Фу!» И мы снова хохотали и обнимались. На подъеме умопомрачения Марта запела «Дойчланд зольдатен ундер официрен, дойчен зольдатен нихт капитулирен…», в ответ я не нашел ничего лучшего как заорать: «Ахтунг! Ахтунг! Ла-фюнф ин дер люфт!!!». Небольшая толпа из четырех подпитых прохожих шуганулась с тротуара в кусты. Давясь смехом, я привизжал им вслед: «Хайль, Гитлер! Зик хайль! Зик хайль! Зик хайль!»
Мы шли дальше, развлекаясь оглушительным выкрикиванием разных фашистских слов…
И это накануне Дня Победы над немецко-фашистскими захватчиками! Блядь, что это я тогда вытворял! - забрали бы в ментуру, с позором бы выгнали нахуй из комсомола и автоматом из института и вечный волчий или желтый билет!

Когда на горизонте показалась унылая девятиэтажка, вся в красных праздничных флагах – цель нашего возвращения, на меня нахлынула отчаянная волна ебучей деятельности. Конечно, там на пороге уже дежурят встревоженная Людка и ее поседевшие родители, а посему свой кров и импровизированную кровать мы нашли в соседнем трехэтажном доме, наверное, еще сталинской постройки – там просторные лестницы и широкие удобные перила! Я завел обрусевшую в танке и потому уже не сопротивляющуюся Марту в подъезд. Чтобы далеко не ходить, расположились на площадке между первым и вторым этажами. Третий час ночи, живут здесь, небось, одни слепые старушки – кого нам бояться. Стащили джинсы – а трусов-то нету! – я уложил Марту грудью на перила, она заботливо направила мой советский социалистический серп в свою германскую демократическую пизду… Дружба народов понеслась!

В подъездах этих домов охуенная акустика, наши охи-ахи и побрякивание пряжки ремня, видимо, разбудили одну из глухих бдительных старух – дверь на втором этаже открылась, в щель высунулось сморщенное ебало и завизжало гнустным отвлекающим голосом: «Что это вы тут делаете?! Я сейчас милицию вызову!»
«Дыр-дыр фашистен ты-дада газенваген тобгарден партизанен тыр-дабыр эрштейзен… форе!!! » - с киношным немецким прононсом, в такт энергичным фрикциям, с глухим придыханием, но очень громко, провозгласила Марта Шиккельгрубер. Старуху, помнящую ужасы оккупации, как хуем сдуло. Наверное, уже жрет валидол под кроватью.

Ну, что сказать… Пизда, как пизда… Но это «Дыр-дыр фашистен ты-дада газенваген тобгарден партизанен тыр-дабыр эрштейзен… форе!!!» - Дас ист фантастищь!!! - Мой советский, но военнообязанный хуй от этой команды просто вытянулся по стойке смирно, щелкнул яйцами и выстрелил, как Царь-пушка!
До сих пор мороз по коже!

Я довел Марту до гостеприимных хозяев и сдал обписанную, трахнутую - в прямом и обратном смысле - и довольную культурной программой немецкую гостью из рук в руки Людмиле.

Всё. Всё? - Хуй!

Ровно через год, в канун очередной годовщины Победы, мы огромной компанией пили по этому поводу водку в общаге. Вдруг в половине двенадцатого ночи несколько девушек затеяли непонятное броуновское движение, в которое насильно были вовлечены остальные, вследствие чего все оказались на улице по пути к памятнику.
На месте выяснилось, что КАЖДЫЙ ГОД в ночь с 8 на 9 мая ровно в 24-00 в танке воют души героических танкистов, которые, чтобы не сдаться врагу, подорвали себя в танке и сгорели заживо…
Вон в прошлом году Света, Таня и Лена слышали собственными ушами…

(*) – канешно же, пожарные!