Нови : Пила

Ты не должен бояться циркулярной пилы. Не имеет никакого значения, что пальцы, отрезанные циркулярной пилой, очень трудно пришить. Это всё из-за ее острых зазубренных краев. Пила впивается в твою плоть быстрым круговым движением, оставляя кровоточащую бахрому на месте неаккуратного среза. Это новый уровень еще не известной тебе боли. К счастью, всё происходит очень быстро и, теряя сознание, ты успеваешь заметить, как большой палец твоей правой руки с раздробленной костью у основания встречает грязный усыпанный опилками пол.

Ты не должен бояться циркулярной пилы, если хочешь сделать стол. Стол, за которым ты сможешь собрать свою семью за ужином. Обычный сосновый стол. Из сосны раньше делали мачты для кораблей. Для кораблей, таящих в себе ожидание удивительных приключений, смертельную опасность и возможность чудесных открытий. Теперь ты делаешь свои мечты из бывшей корабельной сосны.

***

У меня по всему телу красные флажки на острых булавках. Ты видел такие на географических картах. Иногда, когда южный ветер колышет мои красные флажки, я принимаюсь вспоминать наши маленькие игры. Вспоминать, как я бродила по тесному городу с ощущением жгучей тайны внутри. Я заходила в эти редкие магазинчики, где на витринах манекены изящных лишенных конечностей женщин. Женщин без рук и ног, наряженных в тесные корсеты из блестящей кожи. Тугая шнуровка впивалась в пластиковые тела манекенов, и женщины без рук и ног смотрели на меня взглядом сестер-заговорщиц. Я объясняла равнодушным продавщицам, какой особенный мне нужен костюм. Мне запомнилась одна. Наверное, из-за сильно опущенных наружных уголков светлых глаз. Она говорила, что вот этот – очень красив, но у черных плотных чулков слишком тугие резинки. Знаешь, эти резинки, что перетягивают верх бедра, оставляя красные полосы на тонкой коже. Она говорила, что в них не очень удобно ходить. Я смеялась, отвечая, что мне не придется идти далеко.

***

Если хочешь понять, что тебе действительно нужно, будь готов к тому, что идти придется очень далеко. Возможно, тебе придется пересечь заросли густого шиповника, позволив острым колючкам исцарапать твое лицо до неузнаваемости. Потеря лица еще не самое страшное, что может произойти с тем, кто хочет узнать, кто он такой.

***

Каждое утро я просыпаюсь с новыми порезами на моей коже. Алые припухшие царапины на бедрах. Новые линии вдоль вен на запястьях. Но у меня всё хорошо. У меня всегда всё хорошо. Это ведь я. Я Лора Палмер в пастельных тонах. Я королева летнего школьного бала. Немного широкоплечая девочка с прямым взглядом на старой чуть выцветшей фотографии. Я живу в хорошеньком, окруженном виноградниками домике, но что-то в кончиках пальцев заставляет меня крепко сжимать грозди спелого винограда до тех пор, пока прозрачный липкий сок не заливает мою белую рубашку.

***

Школьницы в белых рубашках и коротких плиссированных юбках не смотрят на часы. Они знают, что время подобно клубничной жвачке в их розовых ртах и такое же сладкое на вкус. Они тянут тонкие руки, прилежно отвечая на скучных уроках, а после школы помогают усталым медсестрам в больнице на окраине города.

Это старое, выкрашенное потрескавшейся голубой краской здание с множеством входов и выходов. Милые школьницы меняют постельное белье под безнадежно больными, они подносят им воду и читают вчерашние газеты. Они разносят обеды и улыбаются ласковыми улыбками старикам и старухам, почти достигшим другой стороны. Старики и старухи гладят их шелковые головки своими дрожащими руками и называют дочками.

Иногда, когда никто не видит, милые школьницы меняют местами прикрепленные к кроватям разграфленные листы с предписаниями врачей. Они забавляются, путая полные цветных таблеток низкие пластиковые стаканчики. В ярких рюкзачках ласковых школьниц лежат толстые пачки новеньких фальшивых извещений о неожиданной и скоропостижной смерти.

***

Ты достаешь каждое слово из глубины своего теплого желудка, мягким нежным зародышем слово проходит сквозь твой пищевод, своей целостностью оно щекочет слизистую твоего горла. Ты открываешь рот и позволяешь младенцу соскользнуть с твоих губ. В этот момент маленькое слово имеет свой истинный вид, но, окислившись вредным кислородом нашей атмосферы, разбивается, едва достигнув пола, на тысячи мелких осколков лжи. Потом ты трешь воспаленные стеклянным туманом глаза и долго ходишь босиком по острым осколкам своей вчерашней правды.

***

- Ты ел моё небо. Ты резал моё небо своим большим острым ножом и ел десертной ложкой.

- А ты никогда не закрывала глаза. Каждый раз, когда я проникал в тебя и двигался внутри, ты двигалась мне навстречу. Ты прикусывала губы, ты засовывала свой горячий язык глубоко в мое горло, и твои пальцы наполовину погружались в мою кожу, но твои глаза всегда оставались открытыми. Ты даже спала с открытыми глазами.

- Я любила смотреть на тебя.

- Ты любила смотреть на себя. Тебе нравилось видеть свое тело в моих руках. Ты представляла, что оно не принадлежит тебе больше, ведь ты никогда не хотела ни за что отвечать. Оттого ты была так податлива и равнодушна. Ты была податлива и равнодушна, и мы оба всегда смотрели только на тебя.

- Но ты ел моё небо. Ложками.

- А ты никогда не закрывала глаза. Ты не закрывала глаза, зная, что в каждом из них за желтой радужной оболочкой, в темной глубине зрачков и даже под острыми ресницами притаились тени всех твоих бывших любовников. Ты хотела, чтобы и они смотрели на тебя.

***

Ты был не внимателен – ты думал о круглых коленях. О круглых коленях твоей жены и о коленях женщин совсем не похожих на твою жену. Ты был не внимателен, и твой большой палец попал под циркулярную пилу. Тебя и твой обложенный кубиками льда палец привезли на красно-белом автомобиле в больницу на окраине города.

Хирурги попытались пришить твой палец. Ты провел в слишком светлой операционной шесть долгих часов. Шесть долгих часов под местным наркозом. Холодный свет слепил твои глаза, и в какой-то момент действие анестезии стало ослабевать. Горячими укусами крупных металлических насекомых отдавались попытки хирургов сшить твои перерезанные пилой сухожилия, распутать тугие узелки искусных кружев тонких кровеносных сосудов, соединив неровные края твоей плоти.

Теперь ты лежишь на кровати у давно не мытого окна, и почерневший кончик твоего большого пальца выглядывает из тугой повязки. Ты понимаешь, что палец такого цвета уже никогда не станет твоим, и ты мысленно прощаешься с ним.

Пройдет несколько наполненных киселем из шиповника дней, и ты опять встретишься с хирургом, он снимет тугие повязки и отрицательно покачает седой головой. Ты снова увидишь голые стены холодной операционной, но на этот раз всё закончится гораздо быстрее.

Ночью ты не сможешь уснуть. Ты станешь бродить по полупустой больнице, баюкая боль в опухшей кисти. Боль с эпицентром у основания несуществующего пальца. Ты не сможешь уснуть, и поэтому ты увидишь, как обитатели больницы на окраине города снимут свои одежды, прикрыв лица хирургическими масками. Ты увидишь, как тела врачей, медсестер, санитаров и тех пациентов, в которых осталось достаточно жизни, станут сплетаться на больничных кроватях, на операционных каталках, на холодных плитках пола и на белых подоконниках. Ты вдохнешь новые терпкие ноты влажного воздуха джунглей в ставшем привычным запахе дезинфекции.

Обнаженные тела незнакомцев станут приникать друг к другу под всеми возможными углами. Они будут стремиться стать ближе, засасывая, проникая и принимая в себя на максимальную глубину, но в течение всего времени их лица останутся скрытыми за плотными хирургическими масками.

***

Я приду навестить тебе в пятницу вечером, ведь ты – это словно плевок тягучей прозрачной слюны в мой пересохший рот. Ты запустил множество мертвых золотых рыбок в мои легкие. Они плавают блестящими брюшками вверх в кислородном сиропе моего дыхания, щекочут меня изнутри и лишают сна.

Ты велишь мне раздеться, и я сниму свой тщательно продуманный костюм школьницы. Моя короткая плиссированная юбка и белая рубашка полетят на грязный усыпанный опилками пол.