Максим Бланк : Елда.

Я по барам да злачным местам отродясь и не шарился,
Но сподвигла меня на сие злая участь да прыть;
В этой жизни раздольной я муторно в пламени парился,
Всё мечтая скорее об сим приключеньи забыть.

Казачок мне налил стопарь водочки стольной анисовой
И в углу тёмном мне морщился с сабелькой пьяный драгун.
Я как вспомню усадьбу с хозяюшкой, Марфой Борисовной
И слова, той, в мой адрес на ложе: « Шальной балагур!»

Как-то высший свет общества всех подсобрал на гуляние
И в имении, Марфушки графской, играли всем бал.
Её муж, инвалид, ранен сильно был и в покаянии
Часто каялся, в церквушки местной, и бал отвергал.

Собрались у графини князья и девицы додельные;
Семеновичь Эльвира – мамзель благородных кровей,
Главпочтмейстер Архип, и братья циркачи Пустомельные,
Обер-форшнейдер Кацман, и куча гламурных блядей.

Я служил тогда в чине корнета с трубой в кавалерии.
И скажу, не скрывая; с графинею Марфушкой спал.
Её муж; отставной генерал-инвалид был в постели и
Мне за жинку, графиню свою, ордена воздавал.

Был на бал приглашён я как гость, дорогою графинею.
Как, войдя, среверансил всем - дабы представиться так.
Средь гостей обратил я вниманье на тёмного нигера.
Он пиит был, какой-то - лиричный столицы простак.

Простачок – простачком; ну я девиц собой завораживал...
Воздавал ввысь, бравадою им, остротой дивных слов.
Чу, и свет моя, Марфа Борисовна, женскою блажею,
Одарила пиитика бархатом дамских оков.

В суете, толкотне, среди тусы богемного племени,
Он с графиней моей был оставлен средь спален дворца
И от злости, и местии, что из меня, с откровением
Изливалось, я принялся всем им воздать за творца:

Проскакав за лесок, я подался в Махновское логово,
Контрразведке Повстанческой армии адрес я дал,
Объявив, что:
- Гвардейская секта Аумсинрикёнова,
Супротив анархической власти, собралась на бал!

И кричат, как на митинге, слоганы против Анархии!
И дворцовую светскую жизнь воспевают, и чтут,
Увлекаясь, как всякие батьки в убогой епархии,
Там устроили оргию. Проще сказав – всех ебут!

Поднялся перед хлопцами Нестор Махно в портупеи.
Чёрный цвет, на знамёнах заката, ловил солнца блик.
- Браты, други мои, за анархию мать! Смерть злодею!-
Пронесся, над повстанцами гарными, батьки злой крик.

Окружила махновская братия секту Аумову.
Во дворце всё плясала на бале шальная тусня
И, не зная, что там, за оконцами хлопцы по-умному,
Эскадрон пулемётов расставили с пушкой блюдя.

- Вашей секте поганой не статься в таком положении! -
Крикнул батька и музыка вальса ушла восвоясь.
- Выходите все, погани; Францы со всяко Вильгельмами.
И признайте военного времени армию власть!

Повалил из дворца постепенно народик бомондовский
И у входи-ка, с ручками вверх, стал смиренно торчать;
Семеновичь Эльвира – мамзель, с Главпочтмейстером доблестным,
Обер-форшнейдер Кацман, и вся Пустомельная брать.

Показалась в дверях и хозяюшка, Марфа Борисовна,
В той ночнушечке светлой, да ладной, что я подарил.
А за нею, с огромного вида елдиною лысою,
То есть, с хуём, по-нашему; тот чёрный нигер, парил.

- Не стрелять! – прозвучала команда откуда-то из дали.
И в глазах моих тонкой слезинкою горечь взялась;
Это ж надо, какие-то сраные выходцы, нигеры,
Наших барышень-девиц ебут просто так себе всласть.

Я достал револьвер тот, что спиздил у Обер-форшнейдера
И, с ухмылкою подлою, выстрел я им совершил.
В тот же миг, за спиною взгремели орудия залпами,
Раскрошив всю тусовку уёбков в кровавый кефир.

Я вернулся в Москву, где деньжонки и власть-диктатурия,
И скрываюсь от тысячи глаз, и людей Губчека;
Прячусь в барах среди воронья, и пьянчуг пролетария,
Разливая анисовой водочки в горло себя.

Моя ревность, теперь несуразная, гложет истомою;
Не могу я заснуть, ибо вижу я нигера вновь,
Ну и Марфушку родную, им наглецом ублажённую,
И его жеребскую, елдонного вида, морковь.