Шизоff : Нехорошие чувства к столетнику. Симфония переломанных ног. ч.1

1.Утро вдвоём. Пролог.

Край занавески сорвался с кольца и провис уродливым клином.
Вмиг нарушился порядок вещей и зыбкое равновесие.
Сразу появились брезгливость и злость.
Тяжело засопел – неряшливость бесит.
Всегда бесила.
Всегда!

Кровь прилила к лицу,шее, прошла испариной по спине, крутнулась болью там, ниже, но оттолкнувшись от застойного холода ног, прыгнула вспять и вырвалась криком.

Закричал раньше, чем смог понять, что кричит.

Она прибежала тотчас. Металась, маячила, мельтешила. Заглядывала в багровое, пузырящееся ненавистью лицо. Тупо и устало, с привычной уже опасливой покорностью. С равнодушной готовностью выслушать, вытерпеть, выполнить.

Просьбу, дурацкую прихоть, любую блажь.

Всё едино.

Поняла, наконец, двинула стул, грузно взобралась, потянулась на носках, неумело и долго шаря в складках...Задрался подол, по глазам неприятно царапнуло кружевом. Грязновато-розовый бред. Рейтузы, - и эта безмозглая бабская дрянь! Ноги, сухие уже, жёлтые, не ноги, а...

...а всё ж-таки -ноги!

Губы задрожали в завистливом бешенстве. Из уголка рта выполз комок недовольной слизи. Слюна вязко стекала по бесчувственной половине. Она глянула в слюдяные глаза – так?- и привычным, бездумным в своей заботе, быстрым движением опередила возможный ответ. Вытерла острый и злой подбородок. Как маленькому. Он дёрнулся было – нервно, без слов. По привычке.

-- Есть будешь? - утвердительно спросила невольница, вытирая руки о фартук.

Повелитель кивнул. Изрядно помедлив, и отвернувшись к окну.
Безжизненный глаз отражал неприятную тучу. А здоровый...Здоровый дёргался, но отражалось в нём что угодно, только не небо.

2. Обед втроём.Увертюра.

Аппетит пугающий. Ест и ест. Торопливо, жадно, грязно. Обжигается, обливается, давится. Жрёт. Кривится, но жрёт. Страшновато выглядит со стороны, однако, завораживает. Отворачиваешься,и, не удержавшись, смотришь опять. С тошнотворным любопытством.

Почувствовал взгляд, застыл. Ложка звякнула о край тарелки во внезапно напрягшейся тишине. Сверкнула блестючей рыбкой, и плавно ушла в кроваво-жирные глубины. Опустевшая кисть мелко дрожит. Конвульсивным тиком. Так дёргается безголовый курчонок, пытаясь бежать по привычке. Рука наткнулась на горбушку, начала крошить, мять, щипать. Уродовать.
Сквозь желтоватую седину на склонённой, набыченной, голове, нежно просвечивает череп. Розовый, как у младенчика. Только дети не потеют так интенсивно.

-- Что смотришь, брезгуешь? Да?! - распрямился, и весь стал, как заросший вздорный кадык – ходуном, пусть и на месте. Брови взвинчены лохматыми рожками, растущими прямо оттуда, где ноет бессмыслица, и жадная, злая, тоска по свободе предвижения. Для него – жизни....

Жизни?

Я открыл было рот, но поперхнулся.

Человек всегда хочет жить.Как можно дольше и лучше – что тут скажешь? Прав он, наверное. Корчагин, Мересьев...слепой, протезист...все хотели. Воевали, летали, строили. Читали руками, плясали без ног. Женились. Жили. И он хочет. Всё верно, всё правильно, в общем...
В общем.Для меня в общем, для него – в частности. И математика наша с ним очень разная.

Как и мы с ним сами. Одних отличия, разве мочимся стоя, да и то...до последних событий... А так – два упёртых противоречия. То, что для меня – форма, для него – содержание. И то, что для меня один из способов существовать – для него жизнь.
Да. Для него – да. Именно так.

-- Просто смотрю: ешь, как здоровый, мне бы так,- с изрядным трудом усмехнулся я, под неприветливым прицелом левой, заряженной жизнью, глазницы. - На поправку идёшь,Роман Николаич, точно говорю.

Недоверчиво дрогнула носогубная складка, нервически выдохнула ноздря, но отловленная ложка уже воткнулась в перчёное, с чесночком, борщевое мессиво. Процесс пошёл.

Как я здесь оказался? Ведь мы почти и не встречались, не виделись, после того, как наша контора приказала долго жить. Помню,похороны чьи-то были. И ещё Новый Год. Кажется... Да какая разница?! Он же старше, смотрел на меня всю дорогу, как солдат на вошь, а к тому-же бессмысленно злился. Раздражал я его. Непонятен был, а непонятное часто злит, и гусь свинье не товарищ, а...

А кто? Никто. Случайный тот, кто единственный отозвался на телефонный всхлип до упора замученной бабы.

3. Надежда и опора. Тема №1.

Вот она, сидит, вся напряглась в его сторону, меня замечает лишь мельком. Я теперь в теме, увяз и влип, потому как она....

....она выдернула меня как репку.

Такого, как я, трудно расшевелить, если так-то. Необщителен и замкнут, домосед и бирюк временами. Общество не люблю, семью просрал, в школе жизни – отстающий по всем предметам. Вечно в хвосте, и всё ближе к заднице. Где уже не укусишь, кажется, ан нет – цепанули! Чёрт бы побрал паталогическое беззлобие и сентиментальность, гори они! Бросил бы голосящую, подтекающую жалобой, трубку – и все дела. Занят, мол, не могу....А я выслушал,выслушал! Только что-то обречённо промычал, на ходу доедая. Гуманист хренов! Господи, ну почему это долбанное милосердие порою лишь стучится в их сердца, а в моём прописалось?!

Так или иначе, но выехал, даже не дослушав. Уже в душном метро, потный и сдавленный со всех сторон, стал в себя приходить и занервничал. Дошло, в какую блуду вписался.

Роман Николаича, коллегу моего бывшего, кондрат разбил. Здоровый мужик, под центнер весом, не пьёт, не курит. Сердце – как пламенный мотор лошадей на двести; рукопожатие – гидравлический пресс поинтимнее будет. И мозг от рождения светлый, лишней мыслью не омрачённый. А поди ж ты: именно он и подвёл. Вспыхнуло нечто на солнце, протуберанец какой, подхватило сгусток солнечным ветром, обдуло нашу голубую планетку. Не знаю, как другим, а Николаичу сие дуновение вышло боком. “Ой, - вздрогнул он ласковым солнечным утром,схватившись за перила, - Плохо мне, Ва...”. И брякнулся навзничь. Затылком о кирпичную стену. Лучше бы сразу вперёд, прости Господи....Так и нашла его Валентина, супруга любимая, заглянув на лоджию – глаза навыкате и рот скошен. Сидит в ящике с инструментами. И дрель жужжит в побелевшей руке.

Дальше всё ясно. Скорая, бабло, больничка, бабло, борьба за жизнь, бабло, дом, лекарства, диета, бабло. На кресло хватило, на сиделку – простите великодушно.Да и разве ж отдаст она, супруга с таким-то вот стажем, своего благоверного в руки какой-нибудь там?! Ни за что, такова её женская доля.Прям по Некрасову.Вот и ворочала шесть безвольных пудов, подставляла, подмывала, подсовывала. Верила, что отживётся её богатырь. Он и отжился. Не до конца, конечно, но сесть – сел. Илья Муромец на печи.Только злой, как Соловей-Разбойник.

Увы, но пошёл он тоже со злости. Не навстречу, а от. От заботы, от любви, от всего того, к чему нормальные люди всю жизнь идут, и только такие вот лиходеи бегут, как чёрт от ладана. Бежать не получилось, однако проковылять вдоль стены неправильным циркулем вполне удалось. До заветной двери, куда все пешком, как известно. И была бы радость, взаимная, разумеется, если б нервов поменьше и суеты. А так повернулся неловко, понадеявшись на бесчуственную конечность, вес немалый в сторону перенёс, и... Повело, мотнуло, кинуло. На кафельный пол со всей дури. Лучше бы до конца по Булгакову, чтоб голова в сторону откатилась, а то: “Хрусть! И – пополам!”. Всех делов-то. Шейка бедра. Левая. До кучи к правой, мертвеющей. Чтобы смирно сидел. И вдумчиво.

Опять сел. Присмирел вроде. Задумался.

Но однажды ночью завыл, не от боли в распухшем, гниющем теле, - нет! От незнакомых и страшных мыслей зашёлся. Порвался нутром, плеснул через край, и полезло, попёрло, поползло. Грязным пенистым селем. Токсичной дрянью. Душевной рвотой.
А она, чтоб не отравиться, не захлебнуться, не потонуть в одиноком ужасе – за соломинку ухватилась, стрелки перевела. Не со зла, а из бабьего острого чувства. Самосохранения и сопричастности. Цепкий бабы народ, до равнодушной жестокости цепкий. И совесть чиста, потому как не для себя ведь, а во имя и по любви, с верою и надеждой....

С надеждой? На кого, чёрт бы побрал её философию?!

“Не на КОГО, а на ЧТО, - говорил её облегчённо-заботливый взгляд в сторону идола, - Всё теперь Роман Николаичу веселее... да и легче вдвоём завсегда, сподручнее, всё ж мужчина...”

Когда я расшифровал этот взгляд, то всё понял. Цель оправдывает средства. К цели стремятся, средства используют.
Праведная жесть, прямодушный цинизм.

Женское счастье, однако. Пролетарское, и до гроба. Скорее бы, прости Господи... Хотя это будет не первый гроб. Я здесь сам, собственно, из-за гроба.

Пусть и маленького.