Drakkar : Цой... Виктор... Робертович

Был жаркий сентябрьский полдень. Липко -знойный с резкими прорывами молодого холодного ветерка. Юный студент-медик шел по тополиной алле к Богословскому кладбищу, в землю которого совсем недавно было опущено тело музыканта Виктора Робертовича Цоя. То, что у Цоя вообще было отчество и тем более «Робертович» было как- то странно и заведомо таинственно. Все это я обнаружил уже непосредственно около могилы. Стайки абсолютно обескураженной молодежи одиноко сновали тут и там. Они тупо брели по аллеям, подходили к засыпанной цветами могиле, смотрели на мятый от дождя и ветра плакат, над которым стоял черный зонтик. Под плакатом висела желтая деревянная гитара.
Ребята садились на землю, вставали, куда то опять шли. Были словно потерянные овцы без пастыря. Не было всхлипов, истерик и стенаний. Вокруг витало чувство страшной и тихой беды, безысходной тоски и покинутости. Большая группа молодых людей сидела перед могилой рядами прямо на свежей земле. Перед ними лежала раздолбаная «Весна» и играла песни Цоя. Все одинаково грустные, и не совсем верившие в случившееся. Стая была довольно таки однородная: у кого-то старые подряпаные косухи, у кого-то самодельные кооперативные майки и значки «КИНО», прочая черная одежда и атрибутика. Все достаточно просто, застиранно, с серым оттенком.
Возложив на могилу кумира свои скромный «студенческий» букет, я почувствовал жгучую боль где-то выше сердца. Что там? Наверное, душа и как она жжет!. Во мне как-то сразу и одновременно заиграла какофония всех цоевских песен. А знал я их к тому времени не так много. Заныла «Спокойная ночь», с ее пульсацией и безнадежно-холодным соло в конце. Закипела «Группа крови». С «Закрой за мной дверь» я мысленно зашагал в промокших ботинках и мокром плаще по холодным питерским лужам. У меня все внутри рвалось и плакало…, а «дома напротив» прожигали во мне дыры из своих безжалостных светящихся окон.
Ничего не понимая, я чумной и ватный, резко повернулся спиной к могиле и начал удаляться.
Солнце опять взяло в свои ладошки мое лицо и стало нагревать щеки и слепить глаза. Ряды могил выстраивались передо мной справа и слева. Шелестели сухие цветы и старые, задеревеневшие кусты сирени. Со всех сторон на меня смотрели строгие, ретушированные, героичные лица летчиков-испытателей, ленинградской элиты и всякого рода научных деятелей. Весь тот благородный и умственно развитый сонм достойных человеков, ровными рядами был уложен на глубине около двух метров и теперь мирно лежал в этой сырой питерской земле и тягостно, звеняще молчал.
На дорожке было пустынно. Впереди мутнели неопределенным цветом ворота кладбища. В ворота вошла пара, резко отличавшаяся своим внешним видом от всех остальных фанатов.
Девочка лет 14-ти и дородная красивая женщина лет сорока. На дворе был 1990 год и эта «правильная» девочка была одета вполне «правильно»,в духе времени. Платье розового оттенка. Мне даже показалось, что я больше никогда в жизни не видел платья на четырнадцатилетней девочке.
Дама вышагивала спокойно и царственно, с некоторой долей непонимания в глазах : что она тут делает? Нахождение сей «шанелевой» дамы на скорбной дорожке кладбища было настолько нелогичным и противоестественным, что казалось, что она просто ошиблась маршрутом. На лице было «написано маслом» такое непонимание своего собственного поступка. Вполне взрослую девочку она крепко держала за руку и вела ее словно на поводке. Два несчастных цветочка свисали из бледненькой девичьей руки и были подстать ее : убитые сушью и горем.
Лицо девочки было опухшим от слез. Она шла и смотрела на дорогу из под лобья, стесняясь своих слез и ,наверное, своей властной и постой спутницы.
Я услышал только обрывки их разговора, хотя, как мне кажется разговор, по ходу, был долгий и укоризненно-бесцельный.
- Я не понимаю, как можно лить столько слез из-за какого то там певца? Подумаешь!
Вот если бы мы с папой умерли – ты бы ,наверное, не скулила бы так, и не лила столько соплей. Ну, я тоже была молодая, и мне тоже нравились артисты, но что бы так…!? Все это БУГИ-МУГИ до добра не доводит. Измучила себя и всех вокруг. Думаешь, мне легко наблюдать за твоими глупыми страданиями?
Холодно-безнадежная уверенность суждений была настолько очевидной и стройной, что полностью подавляла своей сухостью тоненькие девичьи плечики. Казалось, что с каждым словом, сказанным дамой в атмосферу, девочка еще более прижималась своей душою к земле и еще больше казалась сама себе потерянной и брошенной.
- Этот «китаец» дороже тебе всех нас. Кто он тебе такой? Что он для тебя сделал? Больше чем мы с папой? Не понимаю, как так можно…? – забила последний «золотой костыль» в сердце девчонки дородная и вполне реальномыслящая мама.
А девочка и сама не понимала «как так можно»…..
Стуча тонкими заграничными каблуками вышагивала дама. Путаясь в своих тонких ножках, шлепала босоножками девочка. Капали слезы. Непонимающе блестели глаза дамы. Пара удалялась по направлению к могиле. Мама продолжала свой монолог. Девочка плакала от горя…