Mr. Bushlat : Aftermath

Хомову уволили с работы в субботу, 20-го апреля. Этот день, остался в истории человечества благодаря одному весьма значительному событию, однако, Хомовой было не до истории. Стоя перед директором морга, она испытывала жгучее желание оказаться в своей постели, сонной, распаренной, с ватой в ушах. Все происходящее казалось ей болезненным сном, спастись от которого можно было лишь проснувшись.
-Вы, Хомова, уволены.- басил тем временем директор, глядя на нее поверх очков. - У вас, Хомова, опасные тенденции. Вы, Хомова, радикал. Вас к кадаврам на полверсты подпускать нельзя. Вы, Хомова, просто диверсант какой-то! Лет тридцать назад, Вас бы за такое…
-Матвей Сергеич,-икнула Хомова,-я же не нарочно… В порядке эксперимента. По методу Шигеева!
Директор посмотрел на нее так, будто Хомова только что опорожнила кишечник прямо ему на макушку.
-Хомова, идите вон. Или вы напишете заявление по собственному желанию, или я вас выпру отсюда на законных основаниях. И можете подавать на меня в суд. Видеть вас на территории, я не хочу ни минуты больше!
Полчаса спустя, Хомова брела по Французкому бульвару, с трудом ощущая свое ватное тело. Все кругом представлялось ей зыбким и изменчивым. То бредилось ей, будто ноги ее превратились в тумбы, и поднять их нет никакой возможности, а нужно просто стоять, и ждать, пока она сама затвердеет и станет монолитной скифской бабой. То виделось, что это ее саму забальзамировали по методу Шигеева, и забальзамировали настолько удачно, что внутренние органы возобновили свою работу. То вдруг показалось, что она снова молода, и только устроилась работать в суд-мед экспертизу и не сделала аборт, и не превратилась в пятидесятитрехлетнюю пенсионерку, с подкрашенными волосами и нелепыми голубыми тенями.
-А выпер, ну и пусть!-ненавистно думала она,-Что мне, с трупами-то? Хватит мне с трупами!
Но бравада эта не придавала ей уверенности.
Хомова состарилась в одиночестве. Не было у нее детей, что чурались бы ее, не было и внуков, чтоб называть ее прилюдно бабушкой, а за спиной-старухой. И мужа, постоянно находящегося радом, расплывающегося с возрастом, мало-внятного, с неприятным запахом изо рта, рассеянной улыбкой, животом, что выглядывает из под майки, тоже не было.
А теперь не было и работы.
Хомова не то, чтобы тяготела к работе. Сообщество мертвых не доставляло ей болезненного некрофильского удовольствия. Никогда не ощущала она в себе стремление, прикоснуться к мертвому телу с целью иной, нежели вскрытие или консервация. В то же время, мертвые казались Хомовой единственными честными представителями человеческого рода. В мертвецах не было ни капли жеманства, ни грамма фальши. Холодные и равнодушные ко всему, они могли быть равно как идеальными собеседниками, так и лучшими друзьями. Каждый раз, проводя вскрытие, Хомова испытывала затаенную радость-ведь удаляя ненужные больше комки плоти, засыпая внутрь брюшной полости опилки, вправляя сведенные «rigor mortis» челюсти, она тем самым не только оказывала мертвым услугу, за что ожидала подспудно вознаграждения после смерти, но и доказывала тщетность любой философии, ставящей человеческую жизнь во главу угла.
Мертвецы любили Хомову. Не раз замечала она, тень призрачной улыбки на увядших устах. Не раз, сквозь полуприкрытые веки, следили за ней белесые глаза. То всхлипом, то вздохом, то вздутием живота, выражали мертвые свою благодарность. И когда, она освобождала их от уз преющей плоти, резала, кромсала застывшие тела, то чувствовала их одобряющие прикосновения, их дружественные эманации.
-Как же быть?-шепнула она проходящей мимо девушке. Девушка вздрогнула и ускорила шаг. Ощутила ли она в этот момент запах тлена, саваном окутавший Хомову, или просто, не обладая шестым чувством, возжелала оказаться подальше от неопрятной старухи, что разговаривала сама с собой?
Подходя к дому, Хомова твердо решила повеситься. Теперь, жизнь без мертвецов, представлялась ей исключительно болезненным адом. Пусть лучше ад метафизический, экзистенциальный, примет ее, чем тот ад, в котором она вынуждена будет, доживать свои дни.

Стоя перед дверью своей квартиры, Хомова с наслажденьем представляла себе, как повиснет у себя же в ванной. Найдут ее, разумеется, не сразу, а скорее недельки через две, когда запах тела, станет слишком уж сильным и проникнет в уютные соседские квартиры. Разумеется, весть о ее смерти дойдет и до директора морга. Возможно, тогда он устыдится своего поступка.
Впрочем, скорая смерть, хотя и представлялась Хомовой радужно, отчасти беспокоила ее некоторой неопределенностью своей. Хомова замерла перед дверью, нахмурилась…
-Позвольте!-пискнул некто в глубине головы ее спрятавшийся,-кто же меня будет бальзамировать?
Ну, разумеется, ее нужно будет забальзамировать. Ведь, несмотря на то, что она одинока, у нее есть сестра. Сестре неугодно будет хоронить ее в закрытом, провонявшемся гробу-хоронить на скорую руку. Пойдет молва, опять же…
-Черт возьми,-буркнула Хомова.-Это непорядок!
Она резво открыла входную дверь, зашла в коридор, захлопнула дверь за собой и бочком, между захламленной вешалкой и трюмо, протиснулась на кухню. Там, не зажигая свет, умостилась на краешке стула и, подперев кулаком голову, погрузилась в раздумья.
Взять, к примеру, Яковлева. Серьезный, грамотный патолог, аккуратист. Однако, болезненная его приверженность к наследию профессора Мельникова-Разведенкова, по меньшей мере, настораживала
-Я же не Ленин!-прыснула Хомова.-Мне подход нужен!
Или вот, Антоненко, Юрий Мстиславович. Врач высшей категории. Но рассеян. Хомова вспомнила как после новогодних праздников, Антоненко задремал прямо посреди вливания жидкости в аорту худого как скелет мертвеца, с неприятным острым носом. В результате, костлявое лицо покойника округлилось и приобрело выражение глумливое, медвежье, словно умер покойник от продолжительного запоя.
Хомова нахмурилась. Кругом-бегом выходило, что качественно забальзамировать ее после смерти некому.
-Кто стрижет городского парикмахера?-взвизгнула она злобно.
Нет, положительно нельзя вешаться. Все складывалось не так, как она задумывала. Мертвецы, ее возлюбленные мертвецы отвернутся от нее, в порыве единого негодования. Ведь, несовершенством своей мертвой плоти, она предаст их чаянья и надежды. Мертвецы не простят ей предательства и в том ослепительном «ничто», куда мы попадаем после смерти, она останется в одиночестве. После тщеты физической жизни, грядущее посмертное одиночество, ужасало Хомову куда больше возможных адских мучений.
Внезапно, в ее голове родилась мысль, что показалась Хомовой и абсурдной и логичной одновременно. Лицо ее расплылось в улыбке. Тотчас же, она засуетилась-вскочила со стула, заметалась, было по кухне, но, успокоившись, целеустремленно прошествовала к входной двери.

До полуночи блуждала она по городу, стараясь не привлекать к себе внимания. В немногочисленных прохожих, попадавшихся ей по пути, Хомова безошибочно признавала мертвецов. У старого пропойцы, что толкал перед собой тележку с нехитрыми своими пожитками, отклеивалась щека, и виделись Хомовой, за плохим этим макияжем сгнившие черные зубы, лишь отчасти прикрытые ватными шариками. У пожилой благообразной пенсионерки, что в позднем одиночестве, сидела на трамвайной остановке, укутавшись в шаль, все время отваливалась нижняя челюсть («видимо, плохо закрепили скобы» - догадалась Хомова). У нагловатого мальчишки, что, сжимая в руках бутылку пива, прошествовал навстречу Хомовой, все было просто ужасно - из ушей его сочилась жидкость, в которой Хомова безошибочно признала формалин.
Около пяти минут первого, Хомова, подпрыгивая от сладостного предвкушения, подошла к зданию морга. Открыв входную дверь с помощью своего ключа, она скользнула в приемную и тенью растворилась во тьме коридора

Андрей Гречанов кричит. Орет так, будто с него живого сдирают кожу. Не может двинуться с места. Не может отвести глаз.
На протяжении следующих трех дней, Андрей Гречанов будет пить. С утра до вечера. Но даже в алкогольном забытьи будет видеться ему то, что заставит его через две недели после описываемых событий, перевестись на заочный, а вскоре и вовсе оставить университет, мотивируя этот поступок тем, что он разочаровался в медицине.
За пять минут до этого, Андрей Гречанов спит на дежурстве. Его не беспокоят мертвецы за стеной. Они немы, и надежно укутаны смертью. С радостью, отдают они тайны своего тела науке, безвозмездно делятся секретами плоти. Андрей Гречанов не боится мертвецов. Он относится к ним с уважением.
За секунду до видения, что навсегда изменило его жизнь, ему снится, будто, он разговаривает с преподавателем по истории медицины, профессором Довенко,полным, неприятным мужиком, с красными щеками, и отчего-то предлагает ему бросить профессуру и переехать к нему домой. Профессор смеется в ответ и далеким, слабым женским голосом отвечает:
-Андрей, Андрюша! Вы что, спите? Нельзя спать на дежурстве!
Голос разрывает ткань сновидения, заставляет его открыть глаза.
И закричать. И обмочиться от страха.
Перед ним находится существо из кошмаров. Абсолютно голое, распоротое от грудины до паха. Бережно придерживающее собственные кишки руками. В воздухе-густой запах экскрементов, крови и…формалина…
-Андрей… нельзя спать на дежурстве,-шипит Хомова. Кровь пузырясь, вскипает на губах.-А вдруг…-она кашляет, отчего тугое кольцо кишок проскальзывает между пальцев и с сочным шлепком падает на кафельный пол,-а вдруг кто зайдет…
…Мне…нужна помощь… Андрюша…я сама не смогу, кхх….в аорту…боюсь…а-а….умру сразу…я… скажу, что делать…надо, чтобы к-качественно…чтобы…гордились…