Дикс : Хроники Освенцима

Прохладный утренний туман застилал всё вокруг белёсой пеленой, скрывая солнце и мутные очертания виднеющихся вдали нефтяных вышек.

Жизнь в детском концлагере строгого режима "Освенцим" начиналась рано.
Уже в шесть часов утра стройотряды двоечников с песней выдвигались на разработки урановых копей, колку руды и добычу столь редкой в этих краях древесины.

Толян и жирный были направлены на уборку близлежащей территории и вяло скребли ржавыми тяпками жухлую осеннюю траву, сгребая её в кучки, чтобы сжечь.
-Когда же это закончится! - уставший Наум в сердцах хряпнул тяпкой по газовому баллончику и тот со свистом ебанул ему в глаза.
-АААААААААА!Ё!!!!ЁЁЁ!!!!!
Седой обхватил руками ебало и принялся наворачивать круги, наступая в горящие кучи.

-Наум, хватит орать и так бошка болит! - прикрикнул разнервничавшийся толстяк.
Толстому было не до смеха - пришитая в конце недели нога, которую ему недавно отгрыз таёжный волк на утренней зарядке - воспалилась и всё никак не хотела приживаться.
Но седой не унимался и, выбросив тяпку в сторону, черенком на кучу горящих листьев, шатаясь направился к болотным топям.

-Ну давай ещё я один всё буду за тебя доделывать! - возмущённо буркнул жирный и, догнав Наума, потащил его обратно.
Вручив ему в руки изрядно раскалённую и обуглившуюся тяпку, толстый заметил что Толян упал и лежит недвижим.

-Что случилось? Эй!
Потрепав его за щеки, жирный пришёл к выводу что Наум его не слышит. Лишь щёчки стали пунцово-красными, а плотно зажмуренные глаза стали похожи на две сморщенные куриные жопы.
Толстяк вздохнул, присел на корточки и пальцами растянул веки на левом глазу. Зрачок сузился от света и уставился на него.
-Ну че ты лёг?
-бхмм.. ннныы-ы... - провафлил седой.
-Чего бухать? Я не понимаю! Давай вставай уже!

Жирный с трудом поднял ватного Наума и прислонил к сосне без веток, которая по совместительству служила столбом высоковольтной линии передач.
Смола, текущая с вершины, обрезанной как еврейский левит, сосны, через провода добралась наконец почти до самого низа и затекла седому за шиворот.
Кучерявого стало трясти и ебошить с трёхста восьмидесяти вольт, как будто он обожрался кислоты и выскочил на танцпол в неестественно диком танце. Из-за пазухи повалил дым и в бессознательном состоянии Толян случайно переебал жирному такую оплеуху рукой, что тот перевернулся через себя и упал шеей на лежащую в траве тяпку.
Самого же кудрявого беса наконец отпустило и он рухнул раскрасневшимся прыщавым лицом в сырую траву. Рубаха на спине дымилась..

Начальник караула Людвиг - рослый двухметровый немец, косая сажень в плечах, орёл блять и цвет нации - обходил территорию в поисках проёбанной давеча по пьяни металлической зажигалки, которую ему перед смертью подарил сын его соседа. Иле его собственный, тогда времена были смутные, так што хуй его знает, уже не разберёшь.
Его взору предстала яркая картина, ключевыми моментами которой являлись обездвиженный жирный, перерубивший себе тяпкой главный канал центральной нервной системы и дымящийся как рождественский кролик Наум, обнимающий сосну неподалёку.
Людвиг улыбнулся щербатым ртом и вызвав наряд пионеров, коловших руду на заднем дворе лагеря, приказал доставить тела в лазарет.

Прошло примерно полдня и ещё четыре недели.
Толян повернул заметно потяжелевшую репу и, увидев жирного, тихонько заржал: толстяк лежал в каком-то неестественной формы скафандре, обволакивающем его грудь и голову, который служил для соединения нервной системы туловища жиробеса с его головой. Из-за скафандра жирный походил на краба без клешней.
-Че смеешься.. - просипел толстяк. - кто здесь?
Он не мог повернуть голову, поэтому лишь косил лиловым глазом на соседнюю койку.
Наум снова захихикал, потом закашлялся и уебавшись с панцерной кровати на пол, отключился.
Когда очнулся - сестра вколола ему аминазин, а толстому - по ошибке - лошадиную дозу галоперидола. Поэтому теперь туша, которой и так было несладко, вдобавок стала инфантильной куклой, у которой уже никогда не встанет хуй.

-От улыбки - хмурый день светлей.. - потихоньку запел Наум, глядя на сырой заплесневевший потолок.
-От улыбки в небе радуга проснется!

За маленьким окошком тёмной палаты по небу бежали холодные серые тучи.

-Поделись улыбкою своей.. - пробасил толстый, с трудом шевеля челюстями, зажатыми скафандром.
-И она к тебе не раз еще вернется..
С трудом выдавив последние слова, он с хрустом повернул шею и уставился на Наума красными собачьими глазами:
-Толька..
-Че?
-Хуёво мне..
-Да заметно. Зато мне очень легко и приятно.
-Правда что-ли?
-Ага - Наум с трудом сдержался чтобы не завыть на всю палату серым волком, когда опять вступило в поясницу. По телу пробежала мелкая дрожь и на лбу выступил холодный пот.
-Толян..
-Ну че?
-Мне поссать надо..
-Че, подержать что-ли?
-Помоги-и-и..
Толстяк прохрипел и с трудом повернулся на бок, звонко ударив копытом в шерстяном носке по некогда хромированной спинке кровати.
-О господи..

Седой сам с трудом слез с кровати и шатаясь поплёлся к соседней койке, трясясь на ходу как, блядь, семидесятилетний припадочный маразматик и без остановки икая.
Слабыми руками вцепился в какой-то шланг с красными рисками делений и стиснув зубы потянул жирного за скафандр, чтобы придать туше вертикальное положение.
-Ай! Ой! - толстый повизгивал как баба, ухал и ахал и в конце концов, не выдержав мучений от жутких болей в заднице, не нашёл ничего более разумного чем укусить Наума за ногу.
-АЙ, СССУКАА!!! Больно же!!! - вздрогнув, Наум отскочил в сторону и швырнув толстого на пол, принялся растирать ляжку.
-Ну тебя! - и пнул ногой.
Толстяк грустно посмотрел на него снизу вверх и под ним растеклась лужа.

-О боже! Я убил его! - седой вошёл в ступор и его начал колотить мандраж. Сначала он хотел позвать медсестру, потом решил что это слишком долго и сам стал шариться по соседним тумбочкам, ища галоперидол, но в итоге случайно заметил что у него все ногти черные и толстяк как-то сам собой отошёл на второй план.

Толян подошёл к мутному окну, снаружи оббитому панцирной сеткой от кроватей.
Бесконечные степи Магадана, редкие мелкие деревца, составляющие его флору и чёрные силуэты нефтяных вышек виднеющиеся вдалеке.

Что скрывается за всем этим?
Вернувшись на свою зассаную койку, он сел и, уткнувшись лицом в ладошки, заплакал.