Акимов Саша : Одноразовая любовь

Знания всегда приходят к людям цензурированными и неполноценными. А людям правда и не нужна - она ведь причиняет боль. Для того чтобы быть счастливыми нужно все поскорей забывать, не думать, делать молча свое дело. Высока цена такого счастья. Но так сложилось уже давно, не мудрецы и философы строят общественный уклад, не они увековечивают социальные заблуждения. Им-то все это копошение кажется смешным, не достойным внимания. Основная общественная сила - это трудяги, работяги, усердные и целеустремленные люди не способные понять бессмысленности своих действий. Эти энтузиасты и патриоты, слабоумные рабы своих жизней, те, кто незнание вознесли в добродетель - они истинные управители в большинстве государств. Хоть они и из низших каст, но к ним прислушивается власть; их она побаивается и сторонится. Но они ей нужны. Любое государство рухнет без этих добровольных рабов.
Любой здравомыслящий правящий класс взращивает среди своих нижестоящих соплеменников шаблоны поведения. Их начинают обучать еще в детстве, в школе им прививают основы. Большинство ведь никогда и не вникает в суть информации преподаваемой им. Обучение не может быть основано на понимании - это недопустимо. Потом в вузах и других учебных заведениях человек приобретает профессиональные навыки. Он будет должен занять свое место в социуме. Иметь строго определенный род деятельности, ограниченное пространство для размышлений. Всем им дали указание, стремится к благополучию и улучшению условий жизни. В этом их научили видеть счастье. И они не хотят пробовать иного счастья, быть счастливыми по-своему, а не на общий образец.

ОДНОРАЗОВАЯ ЛЮБОВЬ

"Когда ситуация заходит в такой тупик, что разрешить ее каким-либо разумным способом не представляется возможным, остается только одно: убийство или самоубийство. Или и то и другое. В противном случае, становишься шутом.
Поразительно, до какой степени способен активизироваться человек, когда не с чем бороться, кроме собственного отчаяния. События развиваются сами собой. Все превращается в драму - мелодраму".
(Генри Миллер "Нексус")

Среднестатистический мужчина лет сорока сидит на стуле. У него карие глаза. Небольшие симпатичные уши. Нос слегка неровный, видимо был сломан пару раз. У мужчины сидящего на стуле короткая стрижка. На него надет костюм, недорогой, но и не очень дешевый. Среднестатистический. Красивые запонки поблескивают в свете настольной лампы. Шторы в комнате задернуты, хотя и так ночь. Перед мужчиной ходит женщина в зеленом платье. Она плачет, ей страшно, больно, дурно. Она чувствует себя глупой и одновременно сильной. Она курит. В данный момент.
Глаза привыкают к полутьме и вялому освещению, поэтому из черноты постепенно вытекает диванчик, полка с книгами и шкаф для одежды с двумя дверцами. Плющевые медвежата сидят на диване. При нынешнем освещении в комнате, они выглядят зловеще. Книги, в основном толстые, стоят на полке.
Эта сцена была бы ничем не примечательна, если бы не было нескольких странностей и несоответствий норме. Среднестатистический мужчина, сидящий на стуле, примотан к стулу толстым скотчем. Скотч армированный, для изоляции вентиляционных труб. Ребристый и серый.
Женщина, которая плачет и считает себя сильной и глупой, расхаживает широкими шагами из стороны в сторону по комнате с пистолетом в руке. Она направляет пистолет на мужчину. Поначалу он закрывал глаза, когда она на него направляла пистолет. Но она делала это так часто, что он перестал пугаться. Он смотрел на нее спокойным взглядом. Ждал. Он знал, что она боится не меньше его, может быть и больше чем он. Он молчал, понимал, что не стоит ее выводить из себя. Она и так уже двадцать минут ходит по комнате и плачет. Она курила уже двадцатую сигарету за последние восемнадцать минут.
Наконец, она села на диван, потеснив плюшевых медведей, и заговорила.
-Я хочу тебе кое-что рассказать. Обещаешь меня слушать?
Мужчина пожал бровям, так, будто бы это были плечи. Он ответил:
-Хорошо. Говори. Я обещаю слушать.
Он хотел ее успокоить, настроить на более дружелюбный лад. Он видел ее страх, поэтому чувствовал что не все так плохо. Но он был примотан скотчем к стулу. Обездвижен.
Женщина закинула одну ногу на другую, откинулась на диване, к ней со всех сторон прижались плюшевые мишки всех мастей и размеров. Больше всего было мишек размерами напоминающих младенцев. Она положила пистолет на диван, утерла слезинки, запутавшиеся в ресницах у самого края глаза. Она выпустила дым изо рта и начала рассказывать свою историю.

Я не могу представить себя маленькой. Невинной. Чистым ангелочком. Есть фотографии, где я лежу в кроватке. Я пухленький маленький ребеночек, с розовыми щечками. Но я не помню своих тогдашних ощущений.
Есть фотографии, где я девятилетняя. Уже тогда я не чувствовала себя маленькой. Я чувствовала себя выросшей. Созревшей. В девять лет у меня случилась первая менструация. Когда у меня пошла кровь, я испугалась, ведь мама мне тогда еще ничего об этом не говорила. А потом я побежала к маме, а она мне и говорит, что у меня были месячные. И они будут каждый месяц, правда, возможно, будут сбои, пока не установится цикл. Мама сказала, что все девочки рано или поздно созревают. Их тело меняется. Мама рассказала о молочных железах, о яйцеклетках, овуляции, фаллопиевых трубах.
Я почувствовала себя куском мяса. Почувствовала себя рабыней своего тела. Почувствовала, насколько все эти изменения не зависят от меня. Вторичные половые признаки и прочие странные вещи.

Я была акселераткой, т.е. развивалась быстрее, чем остальные дети. В детском саду меня называли дылдой или великаншей. Иногда каланчей или стремянкой. Но в школе все мне завидовали. Я была единственной в младших классах у кого были груди. Небольшие, твердые грудки. Моя попка раньше всех округлилась, мой таз стал шире. Больше никто меня не дразнил по поводу моего роста. Мальчишки-одноклассники смотрели на меня с нескрываемым интересом, но они ничего не знали об всяких фаллопиевых трубах и яичниках. Я притягивала их взгляды, но притяжение это было примитивным. Инстинктивным. Мальчишки так и норовили меня ущипнуть за попку, коснуться невзначай моих, выдающихся для того возраста, грудей. Старшеклассники пялились на меня на переменках. Я не знала куда деться от их взглядов наполненных нескрываемой, обнаженной похотью. Обладание подобным телом, притягивающим взгляды и наводящим всех на похотливые мысли, было сложным для одиннадцатилетней девочки. Меня подобное внимание противоположного пола слегка пугало, настораживало. Они мне улыбались, шутили стоя рядом со мной, не в силах прикоснутся ко мне; они видели мою испуганную отрешенность. Я терялась и смотрела вбок. Я прятала руки за спину, не зная куда их деть. Мальчики говорили и говорили со мной. Говорили и говорили. Но на уме у всех было не то, что на языках. Они думали о том, что у меня под форменной юбчонкой. Нет, не о том, какого цвета мои трусики. О том, что под ними. Невинное закрытое влагалище. О том, что еще глубже. О том, что внутри меня. Матка. Яичники. Я видела их похоть, чуточку прикрытую смущением и осторожностью. Они не хотели показать мне, что я нужна им. Боялись, просто набросится на меня словно дикие звери. Нет. Никто такой вольности себе не позволяет. Все мужики скрывают свою кобелиную натуру за ритуалами, под вуалью показной человечности. Они все до меня домогались. Каждый по-своему. Но чаще всего одинаково. Болтали без конца об отвлеченных вещах. Я лишь кивала, и изредка хихикала, прикрыв рот рукой. Я стала уже в начальной школе жертвой своего тела. Все хотели меня заполучить в свои подруги. Мои ровесники и даже ребята постарше вились за мной.

Только к тринадцати годам, я научилась нежно посылать парней, научилась, как отвадить их от себя так, чтобы они не обижались и не таили злобу в сердцах. Тогда я еще не знала, что все чему нас учат в школе полная чушь, что все это нам никогда не пригодится.
Надо мной не издевались больше из-за роста, но моя мама помогла исправить такое упущение. Она сводила меня к стоматологу, который поставил мне на зубы брекеты. После всех своих манипуляций, доктор дал мне посмотреть на себя в зеркало. С железками на зубах я смотрелась крайне комично. Не уродливо, но как-то странно. В кабинете стоматолога я насмотрелась на всевозможные фотографии отвратительных пастей. Кривые зубы, кариес, зубной камень, пародонтоз.
Теперь у всех в школе появился повод меня поддеть. Мне стало тяжело высмеивать неудачников и прыщавых сверстниц, т.к. мне могли ответить. Они всегда отвечают ответным уколом. Туше.
В это время я сильно сблизилась с девчонкой, которую все звали Кривоножкой. У нее ноги не были кривыми, просто коленки имели странноватый вид. Она была миленькая и какая-то нескладная. Доставала свой пенал и разбрасывала карандаши по всему столу. Разбирала ручки и заново их собирала. Рисовала цветочки на полях тетрадей. На уроках мы скучали, не то чтобы мы были нерадивыми ученицами, просто частенько учителя уходили в глубинный маразм. Они могли мусолить одну тему целый урок, разговаривать так, словно жвачку жуют. Нам становилось скучно, и мы начинали переписываться. Писать друг другу записки. Мы обсуждали мальчиков, учителей, подруг. Мы притворялись, что конспектируем. Делали вид, что читаем. А на самом деле общались при помощи записочек.
Я как раз рассказывала Кривоножке о том, как лишилась девственности. Новый учитель по истории что-то рассказывал про Диогена.
А я рассказывала своей подруге кое-что поинтереснее. "Угадай кто он?" Она предполагает: "Может быть Билли?" Я отвечаю: "НЕТ! Он урод и тупой". Она сдается: "Кто же он? Кто твой прекрасный дефлоратор, кто обрывает такие нежные цветки?"
Новый учитель по истории был молодым человеком, только что после педагогического колледжа. Учитель рассказывал о том, что Диоген был циником. Циник - по-гречески "собака". Он прилюдно испражнялся. Жил в глиняной бочке. Онанировал целыми днями. С фонарем искал людей средь бела дня на самых людных улицах. Мальчишки сначала зевали, но когда услышали столько всевозможных подробностей, нарисовали на своих лицах неподдельный интерес. Девочки немного покраснели.
Кривоножка покраснела сильнее всех, она прочитала мой ответ. "Это наш учитель по истории". Он меня не то чтобы очень сильно совращал. Я отдалась ему как-то не думая. Он задержал меня после уроков, сказал мне пару замечаний по поводу моего поведения на его уроках. Погрозил мне разговором с директором, но пригрозил как-то шутливо. Потом он положил мне на плечо руку. Я посмотрела в его глаза и увидела в них нежность, а не пустую похоть. Я села ему на колени. Посмотрела ему в глаза самым блядским взглядом, который могла воспроизвести на тот момент. Предложила себя таким образом. Что-то уперлось мне в зад, и это что-то увеличивалось и пульсировало. Он смутился, поднял меня, и направился к двери.

" Однажды Диоген на городской площади начал читать философскую лекцию. Его никто не слушал. Тогда Диоген заверещал по-птичьи, и вокруг собралась толпа зевак.
-Вот, афиняне, цена вашего ума, - сказал им Диоген. - когда я говорил вам умные вещи, никто не обращал на меня внимания, а когда защебетал, как неразумная птица, вы слушаете меня разинув рот".

Я думала, он выгонит меня или еще что-нибудь в этом роде выкинет. Но он просто закрыл дверь на ключ. Я села на парту. Расстегнула блузку, сняла юбку. Осталась в одном нижнем белье. Учитель поцеловал меня. Он снял с меня лифчик, повозившись с застежкой немного. Потом спустил с меня трусики. Я раздвинула ноги. Он встал на колени и полизал мою письку. Я почувствовала прилив тепла снизу, меня захлестнула страсть, желание. Я хотела, чтобы он скорее в меня вошел. Хотела почувствовать мужчину внутри себя. Он в меня вошел. Сначала было неприятно, потом по моей спине забегали какие-то странные искорки, потом я чувствовала его движения в себе. Его лобок терся о мой клитор. Мне стало приятно, но я тогда так и не кончила. Он сбрызнул мне в пупок своим горячим густым потоком.
Больше он ко мне не приближался. Это была одноразовая любовь, как прокладка, зубочистка или туалетная бумага.

Мы, девчонки, делились тогда на несколько групп. Но никто особо не выделялся. Мы старались помогать друг другу, быть дружными, сотрудничать. Мальчишки же вечно дрались после школы. Отпускали в наш адрес пошловатые шуточки. Пялились на нас своими наглыми взглядами так, будто изучают.
Мальчишки пытались выявить кто из них круче всех. Одни были забитыми жалкими тощими, с пугливыми быстрыми глазами. Другие были крепкими середняками, никому не уступали, но ничем и не выделялись. Наверху их иерархической пирамиды стояли самые сильные и хитрые. Хитрые были изворотливыми и мозговитыми, они добивались успехов путем уловок и малопонятных махинаций. Сильные просто всех могли поколотить, поэтому для завоевания власти, мозги им были не нужны. Мальчишки были разные, но всех их объединяло одно. Они все были дураками. Никто из них не привлекал нас. Мы относились к ним снисходительно. Были, конечно, красавчики и умницы среди той толпы деградирующих самцов, но отношения с ними ни к чему не вели.
Среди девочек выделялись лишь две, они не входили ни в одну из групп, да их туда никто и не принял бы. Одна из них была худа как спичка, все над ней смеялись, а она мечтала о карьере модели. Листая глянцевые журналы с красивыми девушками, которые свою худобу продавали и пропагандировали, она уносилась в мечты о подиуме. О показах модельеров. О той блестящей, но далекой от нее жизни. Тощая девочка ела в столовой вместе со всеми, но после ленча шла в туалет, поблевать. Она искусственно вызывала у себя рвоту, чтобы пища не успевала перевариться. Соответствие глянцевым стандартам тяжело дается.
Вторая девочка не вписывающаяся ни в какие рамки - это Толстуха. Она ела за троих, некоторые девочки оставляли ей доесть что-нибудь не аппетитное, вроде каши. Толстуху все не любили. Она была просто уродлива, складки жира колыхались, когда она шла по коридорам. Толстые щеки были такие круглые, будто их кто-то надул, как воздушные шарики. А ее необъятная жопа превосходила по размерам жопу гиппопотама.
Худышка и Толстуха были как бы перевернутыми изображениями друг друга. Двумя разными крайностями.
В школьной столовой было отвратительное питание, будто бы кормят скот. Я, конечно, немного клевала салатики в столовке, но предпочитала приносить еду из дома. Моя мама закидывала мне в пищевой контейнер жареную картошку, сандвичи, сок.

Когда мне было четырнадцать, в этом подростковом возрасте, переходном, якобы, периоде, я и Кривоножка полюбили ходить по магазинам. Наши предки увеличили объем наших карманных денег, и мы смогли позволить себе небольшие покупки в местном супер-пупер-мега-маркете. Гигантский торговый цент, окруженный обширной стоянкой, торчал из асфальтовой земли. Он возвышался над всеми близстоящими постройками, как обелиск потребления, покупок, распродаж, скидок. Обелиск с железобетонной оболочкой и разноцветной, разномастной, разнородной начинкой. Внутри были люди, которые жаждали покупок и мы, которые жаждали перемерять все шмотки во всех магазинах.
Мы бродили в супер-пупер-мега-маркете часами, без дела или выбирая себе новый наряд. Смотрели. Щупали. Завидовали тем, кто купил то, о чем мы мечтаем. Строили глазки парням и молодым продавцам-консультантам. Мы бегали из одного магазина в другой. Прорубались сквозь толпы покупателей с сумками и пакетиками. Потребители товаров считают своим долгом тратить деньги на ненужные вещи. Большинство из них покупает бездумно, бессмысленно. Многие из их покупок, в общем-то, им и не нужны. Но им хочется купить что-то, чтобы оправдать свое существование. Чтобы самоутвердится. Чтобы показать, что ты ничуть не уступаешь своему соседу. Что твой телевизор больше, чем у него, что твой костюм более стильный, чем у него, что твой новый диван шикарнее, чем у него, и даже банально, что твой набор посуды дороже, чем у него.
А нас не интересовала подобная гонка. Мы просто развлекались. Смотрели себе шмотки. Кушали в маленьких кафе. В парфюмерном отделе нюхали духи на маленьких белых пробниках. Нюхали духи, пока голова не начинала кружиться. В магазинах одежды, мы примеряли всевозможные тряпки. Джинсы вышитые стразами. Топики, чудом прикрывающие грудь. Юбчонки с заниженной талией. Туфли на высоком каблуке. Лакированные. Замшевые. С цветочками. Всех цветов. Но непременно на высоком каблуке.
Мы гляделись на себя в зеркало в примерочной комнате. Кривоножка разглядывала себя со всех ракурсов, спрашивала меня, ну как. То попкой вильнет и выставит бедро в сторону, перенося вес тела на одну ногу. То выгнется, взмахивая лопатками. То раком наклонится. То начнет корчить мне рожи. Кривоножка могла часами прыгать перед зеркалом, разглядывая себя. Она смотрела на себя как на тело. Как на тушу, подвешенную на крючок. А самое плохое, что и я смотрела на себя как на тушу. Я и сама так думала иногда. Стою перед зеркалом и себя разглядываю: не полновата ли, нет ли морщин, ляжки не толстые ли, грудь не отвисла еще, трицепсы пока еще крепенькие, лобок выпячивается вперед, тонкая ловкая шея легко поворачивается. А ведь мне тогда было четырнадцать. А ведь я никогда не гналась за искусственными телесными стандартами, продиктованными модными изданиями и глупыми предпочтениями, навязанными общественным мнением. Худенькая модель Твигги была худа от природы. Но это в юношестве, в зрелом возрасте она пополнела.
Женские гормоны не регулируются, как у мальчиков мозгом, а поступают циклично с определенной периодичностью. Женские гормоны приводят к изменениям тела, в котором средние пропорции 26% жира и 20% протеина. Организм запасает жир, чтобы запастись энергией для кормления потенциальных детей, а также на случай голодания. Голодая и сидя на диете, женщина вызывает еще большую потребность организма в накоплении жира. Женские гормоны даже используют при откорме животных. Кстати, в женской груди молочная железа весит всего сто пятьдесят грамм, все остальное - это связки и жир.

Когда мы окончили школу, я и Кривоножка поступили в один и тот же университет. Я сняла брекеты.

Худышка умерла от анарексии. Она жутко истощала, под конец жизни она весила около пятнадцати килограммов. Она так часто отказывалась от еды и вызывала рвоту, что ее желудок полностью отказался от приема пищи, а ее мозги даже думать об этом перестали. Сначала сгорела вся ее подкожная жировая клетчатка, потом стал разрушаться мозг, затем мышцы. Худышка ничего не ела, но ее тело пожирало само себя. В больнице ее пытались кормить через трубочку, ставили ей капельницы с питательными веществами. Но все было тщетно, она умерла от истощения, превратилась в скелет.
Толстуха умерла от булимии. Она как обычно ела много и без перерыва, жуткий limos напал на нее. Эти приступы повышенного аппетита, сопровождали ее всю жизнь. Мучительный голод не давал ей перестать есть. Она так гасила стресс, заедала свои неудачи пирожными. Но однажды она переела на ночь. Она умерла в своей постели, у нее лопнул желудок. Желудочный сок и кусочки пищи попали ей в брюшную полость. Она блевала кровавой коричневой рвотой. В итоге, умерла в жутких муках, визжа от боли, сжигающей ее изнутри, и захлебываясь собственной рвотой.

Мужчина перебил женщину, спросил:
-Послушай, зачем ты все это мне рассказываешь?
Женщина встала с дивана, два медвежонка упали на пол. Она посмотрела на мужчину взглядом, говорящим ему, что он лишь усугубляет свое, и без того незавидное, положение подобными вопросами. Она отвечает ему:
-У тебя не большой выбор.
Мужчина смелеет и говорит:
-Ты все равно меня собираешься убить, зачем мне все это выслушивать.
Женщина начинает нервно вращать глазами, она делает усилие, чтобы не заплакать, проглатывает комок в своем горле. Она поясняет:
-Я не хочу выглядеть в твоих глазах банальной психопаткой, поэтому хочу, чтобы ты узнал меня поближе.
Мужчина вздыхает и говорит:
-Понятно.
Женщина вновь садится на диван и, жестикулируя, размахивает пистолетом. Она говорит:
-Если ты будешь меня перебивать, мне придется тебе и рот заклеить скотчем. Слушай меня, ведь ты обещал.
Она уже не чувствует себя такой сильной, как раньше. Она знает, что не пустит в ход пистолет. Не будет стрелять. Но она хочет закончить начатое. Она продолжает свою историю.

Итак, на чем я остановилась? Вроде на моем студенчестве.
Да. Точно.
Я и Кривоножка поступили в один и тот же университет. Обе мы учились на экономиста. У нас было три вида математики. От обилия цифр под конец учебного дня голова шла кругом. Мы решали сложные примеры. Изучали правовую подоплеку всех денежных перемещений. Нас учили разбираться во всех этих жутких абстрактных вещах. Мы должны были уметь разбираться в налогах. В законах. В правилах. Во всех буковках и циферках, от которых будет зависеть наш будущий успех. Во всех подпунктах, сносках, пояснениях. Мозги закипали, поэтому нужны были способы разрядки.
Учились-то мы, в общем, посредственно, но зато мы были усидчивы и терпеливы. Многие прогуливали, пропускали занятия. А мы целенаправленно заучивали информацию, которую на нас вываливали преподаватели. Нас будто обдавали холодной водой из шланга. Мыслительные процессы сводились к расчетам, кратким решениям, теоремам и аксиомам.

Мы жили в одной комнате в общаге, поэтому нам не нужно было искать с кем выпить, и с кем поделиться пережитым за сегодняшний тяжкий день. Кривоножка потягивала пивко сидя на кровати, а я вечно рылась в куче своих шмоток. Нет, одежды у меня было немного, просто в общежитии были такие условия жизни, что вся твоя выглаженная и сложенная одежда все равно превращалась в груду барахла. Я постоянно теряла носочки. Частенько они оказывались под кроватью, но лезть туда мне не хотелось. Там были многолетние залежи пыли, волосяных катышков и мертвых насекомых.
После занятий мы гуляли или устраивали в нашей комнате девичники. Созывали подружек, бесились, рассказывали друг другу о своих невзгодах. У всех были моря проблем, океаны неразрешимых противоречий с мироустройством, и маленькие озерца осознания глупости всего, о чем мы судачим. Но нам так хотелось. Мы просто хотели друг с другом говорить, пусть ни о чем, но все же не держать в себе даже малейших глупостей. Выкинув груз информации в окружающее пространство, мы испытывали некоторое облегчение.

Однажды, после очередного девичника, все девчонки разошлись уже по домам. А я и Кривоножка сидели рядышком на кровати. Я ее обняла и сказала ей, какая она хорошая, никогда меня не бросает, моя лучшая подруга. Мы обе прилично выпили. Она игриво стала мять мою грудь. Я повалила ее на кровать и сняла с нее трусики. Кривоножка раздвинула свои ножки. Ее щель была немного заросшая. Но мы уже давно не были на пляже, а в трусиках ей тогда было не перед кем щеголять. Я вставила в нее пальчик. Языком своим я стала ласкать ее клитор. Кривоножка пальцами развела в стороны свои половые губки, чтобы не мешали мне. Ее клитор распух, стал выглядывать из маленького кармашка. Я лизала уретральное отверстие Кривоножки, она постанывала и тяжело дышала. Я совершала круговые движения по ее клитору и целенаправленно его теребила, Кривоножка выгибала спину и выпячивала лобок мне навстречу. В 1559 году клитор был открыт анатомом Маттео Реальдо Коломбо. В клиторе в два раза больше нервных окончаний, чем у мужчины в головке члена. Женщина в два раза чувствительнее мужчины, но ей сложнее кончить. Клитор - это центр наслаждения, маленький центр вселенского удовольствия. Сколько там всякой всячины. Тельца Пачини, Мейснера, Краузе, Догеля. Он прикреплен связками к тазовой кости и наполняясь кровью, приподнимается. Кривоножка кончила. Из нее вылилось немного влажной теплоты. Теплой влажности. Я хотела ее еще раз довести до оргазма, но она меня оттолкнула, клитор ее стал слишком чувствителен, ей было больно. А я натерла губы об ее жесткие волоски.
Мы поцеловались и уснули обнимаясь. На следующее утро мы постарались перевести все это в шутку. Чего только не случится по пьяни у лучших подруг.

Еще мы бегали иногда, чаще всего в выходные, по кабакам. Но сначала производили приготовления. Подводили глазки. Красили губки. Кривоножка предпочитала губные помады с блестящим эффектом. Мне больше нравились те помады, которые просто подчеркивали красоту моего рта. Я не выбивалась за контуры. Губы Кривоножки были такие влажные и сверкающие, будто она только что отсосала пару членов. Потом мы наносили немного тонального крема на щечки. Мягкой щеточкой мы припудривали нос, чтобы не было заметно, что он слегка жирный. Мы скрывали всевозможные покраснения на лице. После нанесения макияжа, я улыбалась себе в зеркале, а Кривоножка делала губки бантиком и томно смотрела на себя. Она вздыхала и говорила: "Какая же я сексуальная, так и выебала бы сама себя".
Наши приготовления иногда затягивались на пару часов. После нанесения боевой раскраски, мы рядились в свои "притягивающие мужиков наряды". Поговорка, изобретенная Кривоножкой, распространялась и на меня: "Нужно меньше одевать, чтобы потом было меньше снимать".
Кривоножка надевала короткое платьице в вертикальную полоску. У ее платьица было гигантское декольте, даже я сказала бы, чрезмерное декольте. Голая спина. У нее частенько были видны соски, ведь она под него не надевала лифчик, объясняя это тем, что он смотрится с этим платьем глупо. Стоило Кривоножке сесть, каждый мог полюбоваться на ее трусики.
Я же одевалась несколько иначе. Ласины в горошек - снизу. А сверху легкая кофточка.
Я говорила Кривоножке: "Ты похожа на дешевую шлюху". А она мне отвечала: "А ты похожа на бесплатную давалку". Знаешь, в каждой шутке есть доля правды. В наших шутках была огромная доля правды.
Одевались мы по-разному, но в одном с подругой мы сходились. Мы обе надевали туфли на высоком каблуке. Пусть натирает стопу, пусть это неестественно, пусть это неправильно. Но ведь это красиво. Ты будто бы вырастаешь еще. У тебя напряжены икроножные мышцы и задница. Задница выпячивается и становится еще заманчивее, чем обычно. Ножки кажутся стройнее и длиннее, чем это есть на самом деле. Но мы мастерицы иллюзии. Пока нас не разденешь и не смоешь весь макияж, вряд ли сможешь увидеть наш настоящий облик. А лицо и вовсе ты не сможешь увидеть с естественным выражением. Мы слишком привыкли кривляться; жить, разыгрывая роли. Наши маски даже без макияжа непроницаемы. Истинное лицо женщины можно увидеть частенько только в постели. В остальное время она играет роль.

Мы ходили в кабаки не только с целью отдохнуть от учебы, но и с целью кого-нибудь подцепить. На другое у нас не было времени. Стариков и явных уродцев мы старались обходить стороной. Искали мы молодые жадные взгляды. А там были толпы озабоченных самцов. Они болтали между собой о лишенных смысла вещах: о спорте, компьютерных играх, фильмах, работе. А в основном о нас, о бабах. Они хвастались, хохотали, стреляли во все стороны глазищами.
Кривоножка мечтала о богатом мужике, поэтому, сначала при знакомстве с мужчиной узнавала о его материальном положении. Она отвергала всех, кто не подходил под ее стандарты, под стандарты ведомые только ей одной. Я же не была так разборчива, мне иногда даже нравилось, как какой-нибудь парень мне что-то рассказывает. Пожалуй, я выбирала тех, кто разговаривали со мной о всякой всячине.
Мужики сначала нравятся, потому что они хотят понравиться, но чуть позже понимаешь, что они дураки. Им просто очень хочется заполучить нас, как трофеи. Чтобы потом было чем похвастать перед друзьями. Эти отношения одноразовые. Это одноразовая любовь. Показная, ненастоящая, примитивная. Одноразовая, как тампон, презерватив или влажная салфетка.
Каждый хватается за задницу ближнего, пытаясь выжить в атмосфере животного страха и нечеловеческой тупости. У каждого в мозгах есть такая штука - гипоталамус. Он управляет эмоциями, давлением крови и сексуальную активность. Гипоталамус маленький, весит всего пять грамм, он размером с вишенку. Но когда в него попадает гормон тестостерон, человек возбуждается, ему хочется секса. У женщин крайне мало тестостерона в крови. Женщинам нужно некоторое время чтобы завестись. У мужчин же тестостерона в двадцать раз больше чем у женщин, поэтому мужики всегда хотят. Хотят в любое время и в любом месте. Разве что не с кем угодно.
Я тогда начала курить. Никотиновая кислота ухудшает работу мозга, не дает думать. Тем и подкупает, на то и подсаживаешься.
В то время большинство мужиков казалось мне лишь довесками к члену. Ненужными придатками. Носителями. Когда мне хотелось секса, я использовала тело другого для своего удовольствия. Это тупое трение тел. Но так было легче жить.

Кривоножка вечно не предохранялась. Она мне жаловалась, рассказывая о том, как очередной ее потенциальный богач испустил в нее свою сперму, а потом послал ее на все четыре стороны. Она говорила о том, как он с утра давал ей денег. Кривоножка даже иногда плакала, ее обижало подобное отношение. А я ей говорила про то, что есть куча противозачаточных, презервативы, да и, в конце концов, он может выхватить свой член, когда будет готов. Паранойя Кривоножки насчет нежелательной беременности иногда заражала и меня. Мы высчитывали дни овуляции, чертили графики и кривые, будто на уроках нам этого не хватало с лихвой. Наша беспечность граничила с безумием.
Кривоножка притворялась глупой, когда мы знакомились с парнями. Так проще. Когда мужик считает тебя тупой, ты можешь разглядеть его слабые места, увидеть его дурные стороны, ведь он расслабляется, когда видит перед собой тупую курицу. Хотя некоторые женщины и не притворяются, они и есть тупые курицы. Таковы особенности эволюции, быть слабовольными и глупыми - это особый паразитный способ развития. Если ты слабая, то найдется мужик, который будет тебе помогать. Ты сможешь достигнуть благополучия за его счет. Кто-то там говорил, что "сила женщина в ее слабости". Мужики упрекают женщин в скудоумии, а сами не любят, чтобы их подруга была умнее их. Вот и приходится иногда подстраиваться. Дать мужику почувствовать себя превосходящим. Ох, жалкие создания, как же они любят, чтобы кто-то им все время говорил об их крутости. Даже пусть это будет ложь. Мужики падки до лжи. Они ее едят, словно это амброзия. А женская ложь - божественно вкусна.
Обычные кабаки нас утомили, нам хотелось чего-то нового, более захватывающего. Мы стали по выходным ходить в ночные клубы. Они нам представлялись прелестными местами. Мы думали, что там и мужики немного другого разряда. Шикарные.
Там было много народу. Были мужики, которых было не стыдно подцепить. А девочки вели себя более развязно, чем где-либо. Девочки-подростки вертели своими жопками, подманивая самцов. А мы просто оттягивались. Веселились. Наблюдали за другими. Шептались. Обсуждали ужимки парня, который решил всех поразить своим эпатажным нарядом. Какие-то ребята вертелись вокруг нас, они ворковали, болтали, показывали свои мускулы словами. От назойливых мы избавлялись, или же издевались над ними. Врали многим напропалую. А они нам врали не меньше. Это было соревнование, проверка на прочность твоего умения говорить неправду. Интересных ребят там было крайне мало. Были дешевые фигляры, выпендрежники, модники. Были и забитые дурни, которые тихонько сидели в уголке, стараясь не ввязываться в разговоры, чтобы никто не выявил их смущения. Они боялись боли, которую мы могли им причинить. А остальные, более уверенные в себе, не опасались причинять боль нам.
А девочки так и шли, шли мимо, как на параде. Загар из солярия - истончение кожи. Высоченные каблуки - деформация стопы. Яркий макияж. А одежда еще ярче. Тряпки на них с трудом прикрывали письку. Но ее они прикрывали слегка, чтобы она была более доступна.
Нужно меньше надевать, чтобы потом было меньше снимать.
Я танцевала перед парнем, если он мне нравился. Потом глядела на него своим самым блядским взглядом. И если он на это не клевал, то он или извращенец, или импотент. Клевали на это почти все. А мне только оставалось приблизиться к нему. Мы сливались в танце. Громкая музыка немного дезориентировала, оглушала. Коктейли плескались в желудке и кровотоке. Музыка. Ритм. Каждый человек чувствует, что все, что существует во времени, подчинено ритмическим закономерностям. В природе любой процесс периодичен, ритмичен, цикличен. Заставляя свое тело пульсировать вместе с другим телом, я чувствовала свою сопричастность к бытию. Повторяющиеся ритмичные движения оказывают влияние на сознание. Это экстаз движения, экстаз слияния со всем космосом.
Я познавала новые ощущения. Испытывала невиданные до этого чувства. Иногда чтобы не заснуть я нюхала "скорость". Иногда я ебалась всю ночь напролет со своим новым одноразовым дружком. Но я понимала, что эта праздная счастливая жизнь мимолетна, время-то летело очень быстро. Это было убогонькое времяпрепровождение. Праздная жизнь вела к тлену разума. А одноразовые отношения все больше убеждали меня в том, что я кусок мяса. Что это тело нравится мужчинам, как может нравиться что-то неживое, вещественное. Как сказал Мопассан: "Те, кому не довелось испытать поэтическую любовь, выбирают женщину, как котлету в мясной лавке, не заботятся ни о чем, кроме качества мяса".

В череде парней на одну ночь, мне вдруг попался такой, который был похож на настоящего мужчину. Его глаза были серые. Волосы светлые. Лицо немного грубоватое. Острые черты. Скулы, челюсть, нос, губы. Будто его лицо вырубали топором из цельного куска древесины. Он был хорошо сложен. Образован. Красиво говорил. Будто плел узоры из слов. Тело его излучало тепло и нежность, губы слегка дрожали, тем самым обнажая робость и некоторую неуверенность. Он глядел мне прямо в глаза. Он не обманывал. Не обещал. Не улыбался лучезарно. Он просто смотрел в мои глаза и видел все мое нутро. Он меня пронизывал своим взглядом, как рентгеновским лучом. Меня пронзала сладкая боль, когда он был рядом. Я даже тихонько застонала, когда впервые его увидела. Он ко мне подошел. Представился. Рассказал пару историй про друзей знакомых его знакомых. Я хотела его поцеловать, он не противился этому позыву. Он не выставлял себя, как другие. Не делал лица, говорящего: "Я круче всех", "Я неотразим". Мы целовались с ним. Напрягали целых тридцать четыре мимических мышцы. Наши языки сплетались, вытворяли замысловатые выкрутасы внутри ротовой полости. Его язык мне чуть в глотку не пролезал.
После того вечера, я провела ночь у него дома. Мы занимались любовью. Он шептал мне на ухо всякую чепуху. Он изливал свое семя в меня. Я глотала его семя. С утра он принес мне завтрак в постель. Яичницу с колбасой и сок. Я все это с аппетитом съела, и начала быстро собираться. Я нашла трусики - надела их. Потом я отправилась в ванную комнату, умылась, почистила зубы его щеткой. С утра я выглядела чудовищно, поэтому навела макияж, чтобы не пугать его. Волосы у меня на голове были в жутком беспорядке, но их было нечем выпрямить и уложить. Он дал мне свой телефон, записал его на бумажке и протянул ее мне. Он сказал мне: "Звони, ты мне очень понравилась. Хотелось бы еще раз встретиться". Обычно, я либо выбрасывала подобные номера, либо сохраняла их на случай сексуальной недостаточности. Таких одноразовых парней, с которыми можно переспать, только позвони, я называла "старые знакомые". Но этот парень был иного рода, он мне показался хорошим.

1-й день - оплодотворение, деление на бластомеры в маточной трубе.

Через пару недель у меня была задержка месячных. Я на всякий случай купила в аптеке тест. Пописала в одноразовый стаканчик, окунула тест до мерки, потом положила его на бачок унитаза и стала ждать. Там были две полоски.
Две.
Одна полоска проверочная, вторая подтверждающая, что я беременна. Я посмотрела на тест со всех ракурсов, были отчетливо видны две фиолетовые полоски.
Я позвонила тому парню, с которым провела ночь. Обычно я очень беспокоилась из-за возможности залететь, а с ним я совсем забыла про предосторожности. Мы встретились. Я ему сообщила о своей проблеме, я не знала, что мне делать, радоваться или плакать. Он обнял меня, я заплакала. Он сказал: "Избавься от плода, пока еще не поздно. Сделай аборт. Ни мне, ни тебе этот ребенок не нужен". Он дал мне денег и нежно поцеловал на прощание. Лицо его было непроницаемо, он надел маску сочувствия, понимания. Но из-под нее проглядывало безразличие. Я курила сигареты одну за другой, лишь бы хоть немного снять стресс.
Наслушавшись жутких историй о прерывании беременности, я стала трусить. Поэтому пошла в солидную клинику. Там мне доходчиво объяснили, что я вправе решать, нужен мне ребенок или нет. Меня расспросили, настолько ли этот ребенок нежелателен. Им было выгодно вырвать из меня плод, взять с меня денег и забыть о моем существовании. Но они меня постоянно переспрашивали, уверенна ли я. Точно ли этого хочу.
Я подписала какие-то бумаги. У меня взяли вагинальные мазки и пробу крови. Сделали все нужные анализы. Предупредили о возможных осложнениях. Сделали мне наркоз. А потом я проснулась и поняла, что все уже закончилось. Мне сделали так называемое выскабливание, хирургическое удаление плода. Чувствовала я себя нормально, будто ничего и не случилось. Мутило слегка, но это от наркоза.

Я взяла больничный, решила отдохнуть. Я сидела в нашей с Кривоножкой комнате в общаге, курила, слушала попсовую песенку. Под ритмичный музыкальный ряд, девочка пела какой-то броский мотив.

"На нашей вечеринке так весело всем"

Ты топил когда-нибудь котят?
Мне не было очень уж тяжко тогда. Я не испытывала угрызений совести. От меня просто оторвали кусок мяса. Выскребли ненужный зародыш. Вытащили его щипцами по кускам.

"Давай плясать, пусть вино льется через край"

Мертвый зародыш сейчас лежит где-нибудь на кладбище биоотходов. Он зарыт в безымянной могилке, в обычной ямке положена коробка из-под ботинок, а там лежит кусочек меня. И он иногда зовет меня, а мне никто никогда не скажет где он.

"Выбрось грусть из сердца. Печали забудь насовсем"

В этих странах аборт считается убийством, преступлением против внутриутробной жизни. Пусть эти страны далеко не либеральны, пусть это страны третьего мира, но так ли их взгляды на аборт примитивны. Аборт запрещен в Афганистане, Анголе, Бангладеш, Венесуэле, Гватемале, Гондурасе, Египте, Индонезии, Ираке, Иране, Ирландии, Йемене, Колумбии, Ливане, Ливии, Мавритании, Мали, Непале, Никарагуа, ОАЭ, Омане, Парагвае, Папуа Новой Гвинее, Сальвадоре, Сирии, Чили, на Филиппинах.

"Давай же пляши, и со мной поиграй"

Попсовая песенка пыталась меня убедить в том, что все хорошо. Но только в реальной жизни все не так просто.

Женщина разрыдалась. Закрыла лицо руками, потом сквозь пальцы глянула на мужчину. Мужчина сидел тихо, он не испытывал каких-либо сильных переживаний по поводу женщины бьющейся в припадке. Он не был толстокожим или хладнокровным. Он понимал ее. Он по-настоящему ей сочувствовал, но на его лице это никак не выражалось. Только его глаза говорили ей, о том, что он способен воспринять ее боль.
Женщина сказала:
-Перестань на меня так смотреть. Думаешь мне нужна жалость? Не для этого я тебя сюда притащила.
Голос ее дрожал, срывался. Женщина подняла одного плюшевого медведя за лапку, обняла его, прижала к себе. Мужчина сказал:
-Я понимаю твои чувства. Представляю каково тебе. Но если мужчины тебе причиняли столько боли. Если ты понимала, что твоя жизнь никчемна, то почему ты не попыталась все изменить?
Женщина ответила:
-Я не хотела ничего менять. Мне бывало больно, но ведь бывало и весело. Мне так жить нравилось, в то время я многого не понимала. Не мыслила так широко как сейчас. Сейчас я будто активизировала свой скрытый потенциал. Я стала способна размышлять, анализировать, думать. А тогда я просто развлекалась, боялась тратить свое время на размышления. Ведь размышления делают любого человека несчастным. А раньше мне было некогда думать - я училась, развлекалась, совокуплялась, работала.
Мужчина вновь задает вопрос, причиняя боль женщине:
-Если ты так хотела ребенка, почему не оставила его в себе? Или почему не попыталась вновь забеременеть? Ведь позже ты могла бы вновь забеременеть?
Женщина отбросила медвежонка в сторону. Она схватила пистолет, направила его на мужчину. Она дрожащей рукой навела пистолет на предполагаемое местонахождение сердца мужчины. Женщина вновь опустила пистолет, она почувствовала себя смешной. Она тихонько произнесла:
-У многих после аборта, искусственного прерывания беременности, бывают осложнения. Примерно три процента становятся бесплодными. Я одна из этих трех процентов. Я не могу больше иметь детей.
Мужчина открыл было рот, но вновь его закрыл, не решился продолжить задавать вопросы. А она вздохнула, и продолжила свою до ужаса банальную историю.

После института я устроилась работать бухгалтером. Стала снимать крохотную квартирку. Кривоножка не работала, жила у мамы. Наше с ней общение стало затруднительным, мы чаще общались по телефону, чем просто так.
Я работала в крупной фирме по продаже книг. Но то, что продает моя фирма мне было неважно. Ведь я работала с бумагами. Документами. Цифрами. Каждый день я видела одни и те же рожи. И каждый день мне на стол валились бумаги. Я должна была за всем следить, все подшивать, складывать в папочки всю отчетность. Мне приходилось сводить дебет с кредитом. Анализировать сальдо. Балансировать над пропастью опираясь на цифры. А за ошибки, даже очень небольшие, штраф. Хотя все же я немного преувеличиваю. Разобравшись с бумагами и приведя в порядок отчетность, я могла посвятить себя "ничегонеделанью". Пасьянс Косынку я могу и сейчас разложить с завязанными глазами.

Кривоножка вышла замуж. Ее мечта о богатом муже сбылась. Ее полностью содержал мужчина, он давал ей денег на шмотки, на питание, на бессмысленные покупки. А она не знала куда деться от скуки. Он уходил на целый день в свой офис. Приходил поздно. Быстренько вставлял Кривоножке, как она говорила, это было максимум две минуты, а потом отворачивался и засыпал. У Кривоножки было все, что она хотела в юношестве. Но когда исполнились ее мечты о деньгах и безделье, она поняла, что ей не хватает чего-то. Может быть любви? Не одноразовой. Настоящей.
Поначалу Кривоножка мне рассказывала по телефону, какой ее муж слабый, как она им вертит. Потом она стала говорить, что он не мужик. А я так и не поняла, каким должен быть мужик в ее понимании. Потом она стала ему изменять, а мне рассказывать все в мельчайших подробностях. Ее это забавляло. Ей нравилось его мучить. А он не понимал, что с ней случилось. Он стал ее поколачивать, а она стала мне жаловаться, плакать в трубку. Она ему стала изменять еще активнее. Но все ее страдания и радости семейной жизни прекратились, когда она забеременела. Она больше не хотела гулять, только поглаживала живот и ждала. Она перестала метаться. А мне она по телефону рассказывала, каково это иметь внутри себя что-то живое, что-то растущее, что-то питающееся тем же чем и ты. Я плакала после тех разговоров. Я завидовала ей, а она этого не понимала, ведь я ей не говорила про свой аборт, про свое бесплодие. Кривоножка все-таки полюбила своего мужа, поняла, он так много работает, чтобы ей было на что покупать шмотки. Муж тоже понял ее, он стал уделять ей больше внимания, ласкать ее, так как ей это нравилось. Они ждали этого ребенка вместе, этот ребенок их соединил более крепкими узами, чем простой росчерк в паспорте.

6-й день - Начало имплантации в слизистую оболочку матки.

Да, можно навсегда разочароваться в жизни, если не понимать разности мышления мужчины и женщины. Мужчины более возбудимы и более натуральны в проявлениях своих чувств. Женщины более игривы, они анализируют многие недоступные мужчинам величины, малейшие изменения мимики, жестикуляцию. Женщины замечают, когда им врут - мужчин легко провести вокруг пальца. Женский гормон - эстроген, вызывает ощущение удовлетворенности и благополучия. Этот гормон оказывает успокаивающее действие, поэтому даже в самых критических ситуациях женщина способна думать, что все хорошо. Это гормональный самообман, который иногда длится всю жизнь.

Я стала намного реже ходить в ночные заведения, почти перестала их посещать, работа меня выматывала. Я приходила домой и включала телевизор. Там показывали вечерние ток-шоу. Какие-то люди обсуждали свою личную жизнь по ту сторону экрана. Они плакали и смеялись. Признаюсь честно, иногда меня задевали их переживания. Эти пятиминутные герои мелькали перед моими глазами, заполняя собой отсутствие реальных переживаний. Потом я смотрела реалити-шоу. Там люди еще более явно играли на камеру. Иногда становилось противно смотреть на их нелепые потуги быть живыми. Они были мертвыми, мертвее некуда. Их маски из фарфора быстро друг друга сменяли. Улыбка. Оскал. Разочарование. Злоба. Плачь. Насмотревшись на этих клоунов, я шла спать.

Я познакомилась в баре с одним художником, он пообещал меня нарисовать. Дал мне свою визитку, и сказал: "Неплохая получилась бы картинка-ню". Он хотел нарисовать меня голой. Говорил о моей несравненной красоте, об истинной женственности.
А потом, когда я явилась в его студию, он раздел меня и трахнул. Только после этого он взял свой мольберт и стал меня рисовать. Он сам был голый и я голая ему позировала. Он объяснил, что ему нравится рисовать женщин сразу после секса, слегка потрепанных, настоящих. Подобную уловку он использовал видимо не раз, вся его мастерская была завалена картинами, на каждой из них была женщина. Блондинки, брюнетки, рыжие. Тощие. Толстые. Среднестатистические. Я сидела неподвижно, а он рисовал. Я смотрела вокруг. Округлые задницы. Груди. Соски. Пупки. Сколько же он их нарисовал?
Довольно быстро картина была закончена. Он стоял весь заляпанный краской и смотрел на свое творение. Я подошла к нему и посмотрела на себя глазами того художника. Сутулая женщина сидит на табурете. Грудь слегка отвисла. Складочка посередине живота. На бедрах видна апельсиновая корка. Под глазами синяки, волосы взъерошенные, кривые. А между ног огромная пиздища, сочащаяся влагой, окруженная пружинками волосков. Фон картины был безумен. Какие-то странные образования похожие на личинок или гусениц были на заднем плане. Вся картина будто светилась каким-то сверхъестественным светом.
Художник держал свою картину, не сводил с нее глаз. Про меня он будто забыл. Оказалось, как я узнала позже, он рисовал все свои картины под ЛСД. Его кислотные приходы позволяли ему видеть вещи в другом разрезе. Я ему представилась на тридцать процентов влагалищем. Остальные семьдесят процентов были гипертрофированны, старались подчеркнуть округлости. Даже рельеф ляжек был щербатым и неровным. А мои уставшие глаза стали ярче и глубже. Что за личинки там были на фоне? Я даже стараюсь об этом не думать. Доктор Лири порадовался бы подобному подопытному.

21-й день - закладка основ нервной системы.

Сразу после визита к художнику у меня начались приступы депрессии. Сильнейшие перепады настроения, совершенно неконтролируемые. Как сказал мне врач - это истерический психоз. Я не чувствовала себя психопаткой или больной, но мое состояние не зависело от меня. Странные гормональные перепады, вспышки, чередующиеся с угасаниями, все это было работой моего организма, гуморальное регулирование не подвластно сознанию. Еще у меня появились проблемы с памятью. Я стала забывать всякие мелочи, малозначительные факты. Это негативно сказывалось на моей работе в бухгалтерии.
Врач прописал мне несколько гормональных препаратов. Я принимала их, но улучшения не чувствовала.
А потом все прошло. Депрессия прекратилась. Это случилось так резко, что я даже не успела сообразить, что же мне помогло. Препараты? Вряд ли. Скорее всего, я просто свыклась с грустью царившей в душе, смогла ее выносить. Выработала иммунитет к тоске.

В прошлом году в баре я подцепила парня, который сказал, что он писатель. Ему было тридцать лет. Он еще ничего не издал. А всем его имуществом была печатная машинка, пистолет и немного одежды в чемодане. Он выглядел жутко потрепанным, жизнь его потрепала. Ему было некуда пойти, поэтому я его решила у себя приютить. Уж больно здорово он говорил со мной. Он меня смешил. Он бросил печатную машинку на кухонный стол. Пистолет спрятал в шкаф, прикрыв его своей одеждой.
В постели он был очень неплох, да и вне постели он тоже мог себя показать. Мы с ним трахались повсюду в моей квартирке. В ванной, в дверных проемах, на стуле, на столе, на полу. Он говорил мне, что я настоящая только тогда, когда уже готова кончить, когда прижимаю его к себе, постанываю. Он говорил, что тогда он и видит мое настоящее лицо. Да еще иногда, когда я сплю. А в остальное время, говорил он, я похожа на простодушную девочку из провинции, которая пытается быть величественной леди. Его открытое лицо говорило: "Не строй из себя ничего, чем ты не являешься. Не будь фальшивкой".
Писатель неплохо устроился. Он писал днем, когда я уходила на работу. Рукопись его росла. Он жил за мой счет, но я видела в нем талант, хотела увидеть, на что он способен. Рукопись росла, но он не давал ее читать. Каждый вечер он меня забавлял своими глубокомысленными разговорами, разбавляя их шутками и байками. Я пыталась его поддеть. Говорила, что он такой же как все. Ничуть не лучше. Его это жутко задевало, мне так нравилось смотреть на его лицо в моменты, когда я его сравнивала с другими мужиками. Но он отвечал мне спокойным голосом, что он не такой как все, но не лучше и не хуже. Он просто другой. Его было сложно задеть словами. Он был по-настоящему силен духом. Под его веселостью скрывалась великая печаль. Ему было тяжело нести бремя этой печали, а я ему ничуть не помогала. Он сам избрал этот путь. Путь одиночества среди людей. Он был другим. Он дарил себя мне, но мне он был не нужен. Я его отталкивала.
Когда я курила, он выхватывал сигарету у меня изо рта и выбрасывал ее в окно. Он кричал: "Ты что сдохнуть хочешь?"
Когда я долго болтала с Кривоножкой о ее ребеночке, он просто кис на глазах. Ему было не понять, как можно так долго болтать об одном и том же. Он не понимал, как я могу так непрактично тратить свое драгоценное время. Он мне на ухо шептал: "Жизнь не казенная, не трать ее попусту".
Когда я его разочаровывала, он уходил в себя. Находился в медитативном состоянии. Но его вновь и вновь одолевал энтузиазм, он хотел, чтобы я перестала идти в том же направлении куда идет и весь мир. Он хотел, чтобы я выпала вместе с ним, чтобы тоже стала другой. Он боролся с системой. Боролся на бумаге, боролся в своем сознании. Но ту систему, что была вне пределов разума, неразумную, тупо гнущую свое цивилизацию, он не мог победить. В глубине души он понимал тщетность своей борьбы.
Он разбрасывал свои потные носки по комнате. Вел иногда себя как идиот. С ним было стыдно показаться на людях. Он вытворял нелепые фокусы на глазах у моих изумленных друзей. Он постоянно взрывался, когда я его все-таки выводила из себя. Он сам понимал, что это всего лишь мелочная смешная злоба заставляет его неистовствовать, но он впадал в ярость всякий раз, когда я ему грубила. А я смеялась ему в лицо. Он любил ласку, любил, когда я его ласкаю. А мне нравилось с ним играться.

Я смотрела вечером после работы какую-то комедию по телевизору. А он подошел к телевизору и выключил его. Он сказал: "Это дерьмо. Не будь и ты дерьмом. Большинство людей ради стабильности уже отказались от высокого искусства. Его подменяют попсой, комедиями, реалити-шоу… Это плохие, синтетические, заменители. Они приносят умиротворение чахнущим в своем убожестве душам".
Мы взяли телевизор и понесли его прочь из дома. Донесли до помойки, с размаха бросили в железный бак. Кинескоп лопнул с хлопающим грохотом. В бачке послышался шелест кусочков стекла.

Я читала специализированную литературу по экономике. Финансовые кодексы. Журналы для бухгалтеров. Он подошел ко мне, протянул мне книгу. Это был "Сиддхартха" Германа Гессе. Он сказал мне: "Пользу приносят не только книги, в которых есть аксиомы и правила. Гораздо большую пользу приносят художественные книги, которые оказывают целительное действие на израненную душу. Ты больна духом. Уже давно. Тебе не цифры нужны, а любовь".

Он меня раздражал в такие моменты. Но он был прав, я была больна духом. Я себя жалела. Переживала о себе. Думала только о себе. Все мое сознание было сконцентрировано на получении удовольствия, причем, чем более легкого и быстрого, тем лучше. Но быстрое удовольствие чревато последствиями. Гораздо более сложное, тяжело достижимое удовольствие - это акт творения. Лучшим творением женщины может быть ребенок. Но я была лишена этого, мне было недоступно материнство.
Так мы и жили несколько месяцев. Он носился со своими озарениями, а я убирала за ним бардак.
Но однажды вечером, я пришла с работы и не увидела его дома. Он ушел. Забрал с собой все свои вещи. Он покинул меня, не оставив даже записку. Но он оставил мне нечто большее, он указал мне, что такое женщина, научил меня быть женщиной. Только он видел меня настоящую. Не кусок мяса, а кое-что более стоящее. Я поняла, что всю жизнь обманывала себя, жила как робот, выполняла алгоритмы, следовала правилам.
Писатель забыл только свой пистолет в шкафу. Я проверила, он заряжен. Номер и серия были спилены.

22-й день - у плода начинает биться сердце.

Если бы я могла забеременеть, то хотела бы чтобы мой ребенок был от того писателя. Когда я видела ребенка Кривоножки, мне в кровь поступал прогестерон, я не могла удержаться от того, чтоб погладить малыша, покачать его на руках. Прогестерон - гормон родительского инстинкта. Моя взбалмошная подруга, которая вечно боялась залететь, та нескладная девочка со странными коленками, тот подросток, который одевался как шлюшка, она уже родила ребенка, а я нет. Мне было завидно. Но о том чтобы взять приемного ребенка в детском доме я не думала.

Я окружала себя милыми вещами, которые помогали мне отвлечься от боли одиночества. Милые вещицы дают мне чувство нежности, создают убаюкивающую атмосферу, а это именно то чего мне так не хватало при переходе из детства в сумасшедший мир взрослых. Моя маленькая коллекция плюшевых медведей пополнялась каждый месяц. В день получки я покупала одного медведя. Видишь, их тут восемнадцать.
Я больше не ходила в бары и кабаки. Больше не пыталась быть кем-то другим. Я просто читала книги и смотрела в окно. За окном я видела влюбленные парочки. Они переспят друг с другом и разбегутся. Ничего не оставят после себя, разве что оставят горечь или же пустоту. Через пару лет девочка будет вспоминать, какой он был хороший или какой он был козел. Но при этом она так и не увидит его настоящего. Она будет помнить его тело, член, слова. Но то, что было за этим, она не разглядит. Слишком мимолетна их любовь. Одноразова.

Я ходила в библиотеку за новыми книгами. У входа в залы вечно стоит мрачная библиотекарша, она проверяет абонементы у читателей. Все ее достоинства, такие как образованность, воспитание, начитанность, тонули в потоках гнойной неудовлетворенности и злобы.
В библиотечных залах царил покой. Мертвые мухи спали в плафонах вечным сном. Старые книги пахли древностью. Библиотека - единственное убежище от шумной толпы. Ведь государство и само общество не поощряют развлечений для одиночек. Ведь читая, ты сможешь размышлять, а может быть, и свихнешься от своего одиночества. Но мне одиночество казалось избавлением, освобождением.
Я читала Лоуренса. Его виденье чувственной любви меня смутило. Потом я читала Анаис Нин. Ее героини были сущими детьми, но по ходу книг они развивались, вырастали над собой, при этом, продолжая мыслить по-детски. А потом я открыла для себя "Степного волка" Гессе. Я представила, что вся моя жизнь лишь сон, выдумка. Что я заблудилась в Майе, в миражах, размытых видениях, иллюзиях. Я научилась восхищаться. Литература даровала мне давно утраченную способность переживать.

Я изучала себя перед зеркалом. Старение делало свою работу исправно. Кожа лица была испорчена макияжем и куревом. Кожа истончается со временем, а когда куришь, она еще скорее становиться неэластичной. Морщины вокруг глаз. Морщины по краям рта, будто я все время скорблю или злюсь. Грудь отвисла, ее связки неизбежно растягиваются. Дряблые трицепсы. По бокам окорока. На ляжках апельсиновая корка. Чудовище в зеркале не сильно отличалось от того, что увидел кислотный художник. Разве что личинки не ползали на заднем плане. Да и влагалище мое было не таким гигантским, как на той картине.

Когда было невыносимо грустно, я доставала из шкафчика силиконовый вибратор. Я проверяла батарейки, включала моторчик. Имитатор фаллоса дрожал и колыхался. Я вставляла его в себя, водила им туда-сюда.
Раньше истерию считали следствием болезни матки. Даже название болезни от латинского hystera - матка. Электрические фаллосы изобрели врачи, их использовали при лечении женской истерии. Оргазм - лучшее средство от раздражительности и нервозности. Я лечилась своим вибратором.

Но после оргазма, неизбежно возвращалась тревога, грусть, боязнь одиночества. Я вспоминала всю свою жизнь. Всех своих мужчин. Одни были милые, другие мерзкие. Почти все они были жестоки со мной. Я боялась их, но сама злила. Я вспоминала все. Комнаты, кровати, еду, праздники, вечеринки, друзей, родителей, работу, скуку. Тоскливые дни. Пустые ночи. И никакого смысла. Никакой надежды на перемены.

Недавно мне приснился сон.
Я стояла перед гигантским зданием из железобетонных плит. У входа, у больших железных врат, стояли бочки с какой-то густой жижей. Всюду была пыль. Я вошла внутрь, железные ворота жалобно проскрипели, этот звук был похож на крик младенца. Внутри пахло ржавчиной и машинным маслом. Странные механизмы совершали свои однообразные, ритмично повторяющиеся движения. Шестерни крутились, приводили в движение другие шестерни. Все здесь было реакцией на реакцию. Каждая реакция была эхом самой первой, повторяла ее. Пружинки сжимались и разжимались. Искры летели с конвейера, где штамповалось массовое сознание. Некоторые шаблоны сбивались с металлическим звуком. И их подхватывали манипуляторы, бросали в коробку с надписью: "Брак". Бракованное сознание, другое сознание, отличное от всех, шло на помойку. Выпадало. Оно было не нужно цивилизации. Цивилизация - это вся фабрика, бездушный механизм, который можно смазывать только кровью. Все там происходит не зависимо от человека, все делается механически. Один кусок мяса не играет роли. Им можно пожертвовать. Люди, которые выпадают из цивилизованного общества - это жертвы своего прозрения и своих исканий. Слепцы всегда выживают. Они желают быть практичными; не видеть ничего, кроме удовольствий и мелких забот.

9-я неделя - первые движения; появление сосательного рефлекса.

А вчера я оделась посексуальнее и вышла на охоту. С пистолетом писателя. Дальше ты сам знаешь что было. Я встретила тебя в кабаке, мы выпили и пошли ко мне. У меня мы еще выпили. Вот, теперь ты сидишь тут, а я тыкаю в тебя пистолетом.

После небольшой паузы женщина сказала:
-Не подумай что я феминистка. Абигейл Смит Адамс, Олимпия де Гуж, Мери Уолстонкрафт - преследовали скорее политические и социальные цели, нежели хотели изменить отношение к женщине в целом. Большинство феминисток напыщенные курицы, которые пропагандируют врожденную тупость. Я же напротив, не хочу тратить время на эти глупые уравнивания, я прекрасно понимаю разницу между мужчиной и женщиной. Они не равны, просто они развивались для разных целей.
Мужчина решил вмешаться в ее монолог, превратить это в диалог:
-Я и сам прекрасно тебя понимаю. Мы оба находимся под гнетом своих ролей. Ролей продиктованных обществом. Возможности мужчины и женщины гораздо шире, чем об этом привыкли думать. Но все же не стоит нам терять эту разность.
Женщина воодушевленная пониманием мужчины, воскликнула:
-Да! И нам не враждовать надо и не пытаться заниматься чужими делами, а объединится, чтобы друг друга дополнять. Вступить в симбиотическую связь предначертанную нам миллионами лет эволюции. Эволюция мудрее цивилизации и древнее ее. В нашем современном мире мы уже потеряли всяческие ориентиры. Все стремятся к дешевым радостям, богатству, славе. Но ведь есть вещи, которые намного выше всего этого.
Женщина улыбалась. Мужчина, порадовавшись, что они нашли, наконец, общий язык, сказал:
-Ты все время искала себе мужчину, который был бы не одноразовым, но при этом сама же и отталкивала многих. Ведь ты боялась любви. Ты сама не любила никого по-настоящему, так как же кто-то должен был полюбить тебя.
Мужчина засмеялся. Он был горд своей проницательностью. А женщине он опять причинил боль. Правда всегда причиняет боль. Женщина опять заплакала, а мужчина смеялся, не мог остановиться.

У бактерий, размножающихся делением, разделения на пол нет. Все дочерние бактериальные клетки, образованные после деления, полностью идентичны материнской клетке. Для обмена признаками бактерии обмениваются непосредственно генетическим материалом, в ходе конъюгации. У млекопитающих же зарождающийся организм наследует половину признаков от самки, а другую половину от самца. По двадцать три хромосомы от двух родителей. Всего сорок шесть. Таким образом, мы имеем больше мутаций и эволюционируем эффективнее, чем бактерии. Это лишь один из множества объективных примеров значимости полового диморфизма.

За окном светало, тонкая полоска света упала на диван. Солнечный зайчик светил на открытый глаз женщины. Она не моргала уже долго.
Хочется сказать: "они жили счастливо и умерли в один день". Но так бывает только в сказках или попсовых песенках. Фраза эта правдива лишь наполовину. Они действительно умерли в один день. Она пристрелила его, а потом вышибла себе мозги.
Среднестатистический мужчина, примотанный к стулу скотчем, истекал кровью.

Ей стало стыдно. Она выстрелила в мужчину, чтобы не быть смешной. Мелькнул пистолет.
Глок-17. Патрон - парабеллум 9x19. Длина - 188 мм. Вес - 870 гр. Емкость магазина - 17 патронов.
Три выстрела. Две пули настигли цель. Третья разбила лампу, после чего комната погрузилась в темноту.
Алая кровь брызгала струйками из груди мужчины. Темная густая кровь текла ручейком из его живота. Женщина уже умерла. Плюшевые мишки осиротели, испачкались в крови. Мужчина медленно умирал. Он перед смертью подумал: "А ведь она теперь и впрямь кусок мяса. Остывающая туша".
Он умер с ухмылкой на лице.
В войне полов нет победителей, есть только жертвы.