Ёлыч : Миска с хлебом и вином

Восьмидесятые, Сибирь, пионерлагерь "Гренада".

Морщинистый коренастый старик – московский поэт! участник войны! – приехал выступить перед "всегда готов!".

Было ему чуть за 60, но мне, 20-летнему, он казался старцем.

Стихов его не помню, позитивных ощущений от услышанного – тоже.

После выступления мы общались в вожатской, запивая пионерские сосиски дешевым крепленым вином.

Бугристый нос стихотворца побурел, сизые сабли волос упали к уголкам рта.

Он рассказывал о войне.

Григория Люшнина провожали на фронт мама и сестры-школьницы. Прощаясь, мать попросила сына откусить от свежей буханки и убрала надкушенную на высокий шкаф.

- Зачем? – спросил будущий поэт.

- Пока она хранится, ты будешь жив...

Гриша попал в плен сумасшедшим летом 41-го, чуть ли не после первого боя – вместе с полевой кухней, к которой был приставлен. Для родных – "пропал без вести".

Три года в концентрационном лагере в Польше, в конце войны – в Германии.

Ранней весной 45-го фронт приблизился. Зарево на востоке, славяне из пушек лупят – на Берлин! Даёшь… В лагере заговорили о ликвидации. И зэки решили бежать.

Массивные чугунные ворота на задах лагеря не охранялись. Калитка ворот прикручена крупными гайками, въевшимися ржавчиной в железо. За калиткой – сад. Поверх ворот – колючка под током.

У зэков не было инструмента, рукам гайки не поддавались. Их откручивали зубами, по очереди, размачивая ржавчину слюной – несколько дней. Люшнин крутил чаще других. У него были крепкие молодые зубы.

Сад, за ним речка, потом долго полем – и боевое охранение гвардейского пехотного полка. Контрразведка "Смерш" (Бог уберег от советского лесоповала) – и в действующую армию. Пушечным тонким мясным волоконцем.

Только Гриша диковинные погоны к гимнастерке приладил – салют, залп из тысячи орудий - Победа.

А в конце июня 45-го, обушком по темечку – приказ Верховного Главнокомандующего: демобилизовать всех москвичей. На восстановление столицы. Встречайте, братья и сестры. Кому есть кого. А если не встретили - вечная память, как говорится.

И приехал Люшнин из побежденного рейха в Москву, а с Белорусского вокзала – с чемоданом трофейного барахла – в Марьину рощу.

Еще на улице бросились на шею сёстры-невесты. Выбежала мать. С рёвом зашли в комнатку.

Поцеловав сына и поплакав, мама сняла со шкафа высохшую и сжавшуюся в кирпичик пыльную буханку с неровным уголком. Хлеб размочили в вине и хлебали из общей чашки.

Слезы капали в ложки и на столешницу.

…И Люшнин сморщился и заплакал, дыша на меня дешевым портвейном. На обнажившихся дёснах блеснули железные зубы.

Мне шел 23-й год, как и Люшнину в 45-м.

Я не мог этого осознать. Пробовал – и не получалось. Что я знал тогда о войне? Вставай, страна огромная. "Прощание славянки". Кадры кинохроники в фильме Андрея Смирнова. Рассказы дедушки Валерьяна Николаевича, отвоевавшего под Кёнигсбергом. Брат отца, младший лейтенант, погиб в Прибалтике: в первом же бою. Бабку Настасью полицаи пытали, другой дед, Егор Константинович, партизанил на Брянщине. Брат бабушки Пётр умудрился в РОА врюхаться…

Портвейн закончился. Люшнин продолжал всхлипывать: "Матушка… матушка… говорила: мы, говорит, думали, вы германца за три недели… немец до Москвы… до Москвы за четыре месяца… а мы четыре года... ползком... ползком да за землю бровями цепляясь… ссука… в крови… в крови утопили… …говорит: как откушу, это же Гриши ручка или ножка…

Я вышел из вожатской, шуганул пацанов и вернулся. Люшнин курил, отвернувшись к стене.

С мутной любительской фотографии он смотрит исподлобья – руки за спину, ворот белой рубашки навыпуск расправлен по лацканам. Похож на дедушку Кутузова и на актера Ивана Рыжова.

Евхаристия, русская евхаристия. Соединение верующего со Христом во всей полноте Его Божества и человечества. Причащение к Спасителю.

Не знаю, состоял ли Люшнин в союзе писателей. Книг его никогда не видел.