Ёлыч : Нецелуйко, я и Горболысов-II

Часть вторая, предпоследняя.

…Еще час назад я шел на лыжах – пастор Шлаг, уходящий в сторону Швейцарии.

Морозный туман. Смешанный лес. Лыжня, разъезженная до небрито торчащих травинок.
И так каждую зиму, с ноября по март. А раньше один, с "тяжким звероподобным рвением".
Стёпа внёс в наши походы рациональное начало: ввёл регламент, поставил цель и обогатил смысл. Это раньше я мог вернуться с любой горушки, а теперь – шалишь.

Вышли к шоссе. Трасса лежит орденской лентой из грязно-белых и чёрных полос. Где-то слева новый Академгородок. Академиков там, подозреваю, как и в старом. Зеро.
До трассы ещё людно; а после - лыжных шапочек чуть.
Через просеку в сосняке выходим к заснеженной грунтовке. Начинаются дачи. Пересекаем дорогу к трамплинам на Николаевской сопке, спускаемся в неглубокий ложок. За ним две белые ленточки, полого поднимаясь, ведут нас в сторону ЛЭП.
Следы от лыж на снегу – как зафиксированная самописцами сабельная дуэль.

От металлического браслета часов немеет запястье. Вприщур смотрит Стёпа: – Потри, обморозился. Да не варежкой, рукой. А я как? – Нормально, Петрович.
Остаётся на щеке шершавый следок. Морозный поцелуй! Снежной королевы! Романтик, блин. "Русь, ты вся – поцелуй на морозе!" "Ах, что вы что вы…"

На лыжных прогулках я чаще обычного думаю о взаимоотношениях полов. Это из-за рассказов Стёпы. Я думаю о сексуальных отношениях после пятидесяти. А если точнее – сколько тогда будет моим партнершам?
Довольно странно, но темой заморочился давно.

Это начало восьмидесятых. Золотая осень Империи, я – грузчик багажного отделения станции Красноярск.
На перегоне карщик Саня Петровский тормозит: стоят три автозака, выпрыгивают зэки и садятся на корточки. Прошу у Кузнецова закурить. Леша прикидывается глухим.
Петровский: Эй, аристократ долбанный, дай студенту папироску!
Леша взвивается: Возьми и дай! Возьми и дай! Ты за ними в очереди стоял?
– Закрой ебало!
– Петровский! Прекрати оскорбления, Петровский! На товарищеский суд попадёшь!
Вмешивается Антон Романенко, умеренно сивый блондин: Не трогайте его, мужики. Он потом всю ночь спокою не даст. Будет ерунду разную собирать…
Зэков погрузили в "столыпины". Трогаемся.
Курит в открытом тамбуре краснопогонный сержант со штык-ножом на отвислом ремне. Казах.
У Петровского в прошлом ходка. У Антона – две.
Я самый молодой в смене. До неприличия.

Ночь дала "спокою": выгрузки не было, смена храпела и воняла луком.
Лёше не спалось. Я терзал "Маленькие трагедии"; он подошел и стал тихо и монотонно рассказывать о жене, что он её любит, а она уехала на курорт и ему трудно без женщины. В смысле физически. Вдобавок болеет внук и зять в разносе.
Рассказ поразил. В его возрасте – секс?!!
– Лёш! – простодушно сказал я. – Извините меня, пожалуйста. А как это – спать с тётками? Это же кусок сала с вагиной. Конечно, я не вашу жену имею в виду.
– А вагина – это…
– Ага.
– А тебе сколько лет?
– Двадцать. А что?
– А мне сорок восемь. А кто ж тогда с ними спать-то будет, если не мы? Пушкин?
– А им что, это надо? в их возрасте?
Лёша кривовато хмыкнул, мотнув головой. – Доживи! – сказал. Оставил мне свои папиросы. И пошёл спать.

Мля, вот он и приближается, момент истины. Весна покажет, кто где покакал…

Высоковольтка делит дачный посёлок. Всё вверх и вверх. Впереди заиндевевшая спина Петровича. Поворот – и мы в лесу.
Лес в снегу, писал Юрий Олеша, похож на собрание дорогой посуды. Но это издалека. Контур не чёток, растушёван инеем: это мохнатые скопища гигантских светло–серых цветов.
Они безмолвны, лишь вершинки чуть колышутся. Тонкая паутинка веток резко прорисована простым карандашом. Ударишь в нависшую сосновую – обрушится локальный снегопад.
Нет птиц. В городе, поближе к теплу и корму. И лишь одинокий дятел … – лыжник споткнулся и задумался, теребя в себе чужое. Записывает партитуру? выстукивает шифровку? Тренирует клюв?
Немеханическая птица с механическим упорством долбала старую подгнившую осину. Сухие и хлёсткие удары разносились далеко. Не захотел, как все, в город лететь; долбить бетон фонарного столба? дураков нет.
"Ишь, сливается", – повернувшись, сказал-выдохнул Стёпа. Сливается дятел! Доносит птичка.

Глухо бьёт пушка на Покровской горе. Полдень. Мы на точке возврата. Зубы впиваются в сочную мякоть зелёного яблока. Идём на базу.

...Навсегда задумчивый Горболысов сидит на краю бассейна. Стены здесь разрисованы бушующим морем, в море одинокая лодка под парусом, в лодке размазанный желток – человек лежит. "Трупик…" – хихикает про желток Олег Михайлович (убедившись, что не слышит шеф).

Мы с Нецелуйко возлежим на реечных креслах, между нами деревянный Нептун с трезубцем.
Мы как римские патриции в императорской терме, предназначенной для услады тела и дружеских бесед. Правда я - слушатель.

Стёпа приземистый, коренастый. У Стёпы волевой подбородок. В ежике черных волос редкие серебрушки. Самоуверенно вздернутый носик, аккуратные усы. Над детским бритым лобком – внушительное пузцо.
Про лобок не тема, мешает воспитание. Знаю, что Нецелуйко по-хозяйски оприходует и откровенных бичих. Снимает с мусорных контейнеров, а для поддержки разговора возит в машине спирт технический ГОСТ восемнадцать триста. Сам не пьёт. Совсем.

С приличными женщинами знакомится Степан Петрович по вечерам: занимаясь частным извозом или выгуливая Графа.
Инициативу женщины проявляют и сами и часто - по словам Стёпы.
Все происходит примерно так: Как зовут собачку? А вас?
Далее по сценарию действие стремительно переносится в салон автомобиля, воняющего сгорающим бензином в ближайшем от города берёзовом перелеске. Нецелуйко молча раскладывает сиденья.
– Ой, так сразу?! Я не готова в первый же раз…
Петрович молча собирает сиденья, резко включает передачу, делает круг по заснеженной поляне и лихо останавливается на том же месте: "Будем считать, что это уже не первый!"
– Да не могу я в антисанитарных условиях…
– Это намек, что у меня член грязный? – грубовато парирует Степан.
Препираться с ним бессмысленно – его реакция молниеносна.
И женские реплики post-coitus известны Стёпе заранее: муж пьет, вместе не спим, после мужа он у нее – второй.

Чтоб вы знали. Устойчивой благосклонностью Нецелуйко своих дам не балует, так, на пару-тройку раз. Он в поиске.

За чаем в служебном кабинете Петрович азартно и вкусно рассказывает о деревне, детстве, о зимней охоте. Он помнит все имена и фамилии, адреса, цены тридцатилетней давности.
А я не скажу, что вчера ел. Могу мучительно вспоминать, кто автор "Саги о Форсайтах"…
Но его путешествия на машине по времени неизменно заканчиваются например таким:
– Вчера Зинаиду Петровну – в первый раз! – (энергичный лыжный жест) – Прохлопал в трех позах! Пятьдесят два года! А получилось так…

А получилось как. Новая знакомая пригласила Нецелуйко на дачу. Очень скоро Стёпа предложил перейти к горизонтальному общению, но хозяйка держала паузу. И передержала. "Я за полста лет никого не насиловал и тебя не буду", – сказал Петрович. Собрался и пошёл. Догоняет:
– Подожди. Пойдём, поговорим.
– Только лёжа!
– Пошла стелить.

В своих новеллах он всегда блистательно победоносен. Прямо Наполеон на Жозефине Богарне: при шпаге и в ботфортах. Информация о мелких поражениях наглухо зашторена – так требует рисунок роли.
– Своею смертью не умру, – пугает Горболысова Петрович. – Мне когда-нибудь за чужую дырку брюхо распорют. И тебя сразу с базы попрут, как пенсионера, с большой ты пизды волосина…

Дамы пытаются развить сюжет, звонят:
– Степан! Почему не звонишь, никуда не приглашаешь? Ни в кафе ни в кино! Я не могу встречаться только для секса!
– А я не могу встречаться не только для, – грубит Стёпа и отключает мобилу. Он уже записал в коллекцию влажное тёплое отверстие пятидесяти лет. А в кино – а зачем?!!

…Чай с белоголовником, мёд. Над полочкой с идиотски китчевыми спортивными кубками – Жирик: положив на кулачки лицо и сделав губки гузкой, убеждает "дорогих россиян": "Мы за бедных. Мы за русских". Кто бы сомневался.
А ещё в кабинете фотографии в рамочках:
Стёпа на даче;
Стёпа в фотосалоне;
Стёпа на охоте.
Нарцисс Степан Петрович. Таёжный нарцисс.

К внешности пассий Нецелуйко глубоко равнодушен. Всем им перед полтинником или за. Почему такая избирательность, такой возрастной ценз? Эти женщины менее требовательны, мужским вниманием обделены. На них не нужно особо тратиться. Вот Стёпа и рвёт, где подешевле. Человек он практичный, прижимистый и непьющий, не допускающий финансовых безумств.
После перехода в автономный режим на его безымянном пальце появился серебряный перстень в виде головы тигра. Родственник царя зверей скрывает обручальное кольцо, которое невозможно снять, а резать – жалко.
– Я вычеркнул её из всех табелей, – говорит о жене, – а в душу ко мне трудно вернуться. А так я нормальный мужик, с нормальными половыми эрекциями. Что я себе, баб не найду? Сколько их, с пиздой отстёгнутой….
В общем, Петрович – профи.
– Уважаю, Петрович!
– Ну да, ты-то – по белому хлебу….

…Не помню, во сколько лет я узнал, что есть такие места и такие отношения. До семи – это точно. Но тогда – уже не в семь, конечно, позже – не предполагалось, что это может быть просто случкой, и что это не плохо и не хорошо, это просто и естественно и может быть. Была тайна, и тайна красивая – она волновала и жгла. А Золя и Мопассан, а главное, первый опыт, после которого всем всегда стыдно – были впереди.

А потом я такого наломал-навертел, наженился-наразводился, и женские общаги штурмовал, и по морде получал от мужей подруг и просто от людей с развитой фантазией – что ты…
А что-то мешает мне принять эстетические принципы Петровича: не мой размер.
Да я физически не смогу. Даже под дулом пистолета.
Ау, дядя Лёша Кузнецов! Как ты. Всё куришь свои папиросы?

Скажу об интимном. Недавно забежал, постанывая и переминаясь, в зассанную щель между гаражами и на груде перемешанного с грязным снегом мусора увидел использованные презервативы. Их сюда специально не принесли и не выбросили! Место не подходящее, от жилья далеко. Презики здесь использовали! Как?!!.. и здесь?.. можно?.. …а как? Кто? Половые гиганты? Резвящиеся дауны? Среди вони, кала, одноразовых шприцев и пустых пузырьков настойки боярышника? Отдышался, выпрямился, дернул вверх молнию. Расфокусировался. Можно! Можно! – разрешил. Бомжи и бичи? Им кондом без надобности, глупость и вздорная трата денег, да будет на всё Его воля. Сказать что скоты – обидеть скотов. Биологические человеки, homo sapiens, да скоты и не предохраняются. Да нет… Люди. Просто люди. Предмет профессионального интереса. Вышел, огляделся. Ага. Всюду жизнь. Всюду разные её формы и отправления. Не судите.

Прощаемся до субботы. Нецелуйко выходит из кабинета – проводить. На базе десятилетние розовощёкие пацаны с пожилым учителем, похожим на глупого моржа – пришли с трассы, сняли лыжи, достали термосы.
– Видишь, – кивает Петрович, – чай пьют с мужиком. А через лет пятнадцать будуть пить водку и с бабой. Так, не.