Попка-дурак : Без названия (эпизод 1)

Свито в кольца гигантское тело, широкие крылья устало распластаны по камням. Он спит, его сон беспокоен. Скребут когтями гранит короткие, мощные лапы, вздрагивают складки век в багровых прожилках.
А вокруг, бесцельно и бессмысленно бродят тени. Сгорели безвестные герои в тщетных попытках прорваться к чудовищу, разбились о несокрушимую броню чешуи. Он спит, сам все более становясь такой тенью.
Он ждет…

Черная тушь, перо, слегка пожелтевшая от времени бумага — заключенный в резную, овальную рамку, покрытую темным лаком, спит дракон. Скупые, аккуратные штрихи причудливо сплетаются в кольчужную вязь чешуи, поблескивают на боках серебряным, лунным светом. И сквозь серый туман, по краям рисунка, проступает готический шрифт названия — «Bestiam de abysso».
— Зверь из бездны, — человек перекатывает название на языке и довольно щурится.
Сегодня, второй раз в жизни, видит он такой рисунок. Или вернее, второй раз в жизни, он сумел так увидеть, хоть что-то нарисованное. Когда чудесное, невероятное мастерство истинного художника, накладывается на его собственный осколок невозможного — умение видеть.
— И выйдет из бездны, и пойдет в погибель зверь, который был, и которого нет, — беззвучно шепчет человек, с явным сомнением покачивая головой.

— Становишься снобом, приятель, — встав из-за стола, Марк с видимым удовольствием, до хруста во всем теле потянулся. — Что сам смог увидеть, то для тебя и есть истинное, настоящее искусство.
Разминая затекшую от долгого сидения шею, неторопливо прошелся по комнате. Собственно массивный, немного пошарпанный стол, антикварное кресло, да разбросанные по полу стопки книг — составляли весь ее интерьер. Двенадцать шагов из одного угла комнаты в другой, поворот, двенадцать шагов обратно…
Остановившись, Марк провел рукой по недельной щетине и досадливо поморщился. Последнее время он старался бриться, как можно реже, по возможности вообще избегая зеркал. Из каждого зеркала, смотрел на Марка и сочувственно кривил губы, смутно напоминающий кого-то незнакомец, с расплывающимся под пристальным взглядом лицом. Это лицо невозможно было запомнить — сегодняшнее, оно ничуть не походило на вчерашнее, даже профессиональные фотоснимки передавали его черты размытыми, как будто слегка не в фокусе.
— Только название должно быть другим, без библейских аллюзий, — Марк снова взглянул на рисунок, машинально выбивая пальцами ритм по краю стола. Ритм нарастал, становясь все быстрее и громче, болезненно отдаваясь в ушах непрерывной барабанной дробью. И картинка вновь оживает…

Совсем скоро, обжигающая ярость полыхнет сквозь вязкий, бесцветный туман забытья. Испуганно содрогнутся от торжествующего рева окрестные скалы. И стряхивая склизкий холод оцепенения, горделиво распахнутся в последний раз могучие крылья...

—…То, рассуждая чисто умозрительно, возможен и такой вариант, — продолжил почасовик с кафедры философии, носящий забавное прозвище Финч — зяблик, щегол. Склонил по-птичьи голову на плечо и вопросительно уставился на безразлично шуршащую аудиторию.
— Некий субъект создает идею, кардинально изменяющую или дополняющую картину мира, имеющуюся на данный момент. И начинает поиск доказательств ее действительного существования, а если ситуация ему благоприятствует, то и находит. Не понимая, что тем самым совершает акт творения, создавая крохотный островок новой действительности в океане старой. А вот будет ли он расширяться — зависит уже от других, ведь если окружающие сочтут идею невозможной, то зародыш новой действительности просто развоплотится.
Аудитория внимала по-прежнему равнодушно — шепчась, лениво переписываясь, а на задних рядах и целуясь. Тяжело вздохнув, лектор открыл толстую, потрепанную тетрадь в красном коленкоре:
— Что-то я отвлекся. Приготовились конспектировать…

Мелкий моросящий дождь, шелест пожухлой листвы под ногами… Марк частенько появлялся здесь, — в бывшей императорской загородной резиденции, на месте своего первого инсайта. Садился за влажный пластик столиков в обезлюдевших парковых бистро, вдыхал запах дешевого кофе…
А худенькая девочка в очках, чье лицо он давно забыл, все склонялась над мольбертом в полуразрушенной каменной беседке за мостом.

Твой небрежный набросок — берег речки, примятая трава, скрытый туманом сосновый перелесок… И я вижу, как где-то далеко, усталый человек вылезает из лодки и внезапно замирает, боясь спугнуть подернутое вечерней дымкой, очарование.
Знаю, этот дар не принесет тебе счастья, девочка, и я не сумею тебе помочь. Я могу лишь смотреть через твое плечо, и видеть, как превращаются в кусочки реальности твои грезы...

Марк любил эти минуты, наполненные чуть горчащим вкусом вишневого табака из старой раскуренной трубки. Минуты, когда происходящее уже не казалось страшным сном. Не мнилось ночным кошмаром, где зыбкая грань обыденности, в любой момент грозит прорваться безумной феерией видений.
Почти смирился, почти привык... К ошметкам воспоминаний, оставшимся от той, другой, прежней жизни, к странным местам и необычным людям, к внезапным всплескам инсайта, накрывающим его с головой, как приливная волна...

Не плачь, девочка, лучше позвони кому-нибудь. И весело болтая по телефону, набросай на куске картона чье-нибудь лицо. Мужское или женское, красивое или не очень. Смешное, веселое, грустное… Не зная, что лет через двадцать, сегодняшний младенец посмотрит на твой рисунок, как в зеркало.