Ammodeus : Дезертир (эпизоды 6-7)

VI

Валерий церемонно поднял кружку.
- Надеюсь, твое вино не окажется подобным той дряни, что я пил с твоими соседями…
Марк криво улыбнулся.
- Попробуй и реши сам…
Валерий кивнул, сделал большой глоток и одобрительно покачал головой.
- Намного лучше… Почти такое же, как у старого доброго Руфуса…Помнишь?
- Помню, конечно… Язык у него так и не отрос?
Валерий хмыкнул и посмотрел куда-то в сторону.
- Не только не отрос… Бедняга еще и всей головы лишился!
Марк поцокал языком.
- Какое все же опасное ремесло… Надеюсь, ты занимаешься чем-то менее опасным?
Валерий весело посмотрел на Марка.
- Все утро пью… Впрочем, сегодня особенный день…
Марк поднял брови.
- А что случилось? Рим вновь стал республикой?
- Р-и-и-им… - растянул Валерий слово. - Светильник во тьме…
Он подошел к двери и распахнул ее - запахи нагретых садов и моря заструились в дом.
- Сейчас этот светильник можно погасить одним хорошим плевком… - потянув воздух, сказал Валерий и повернулся к Марку. – Знаешь, Рим стал похож на провонявшего мочой ветерана, чье зловонное умирание становится все труднее выносить… А ты хорошо устроился, центурион - море, чистый воздух, молодая красивая рабыня…
Валерий захлопнул дверь, вернулся к столу, налил себе вина и сделал несколько больших глотков.
- Я все время пытался понять, почему ты так поступил… Я очень долго пытался это понять, Марк… И сегодня я должен, наконец, это узнать – вот почему сегодня особенный день…
Валерий ногой выдвинул из-под лежанки небольшую скамейку и присел на нее, перетянув короткий меч на колени.
- Мы просто побеседуем, как два друга, не видевшихся очень давно, да? Думаю, ты попутешествовал немало…
Марк пожал плечами.
- Да уж… Но последнее время стал домоседом - пора и о душе подумать…
- А у меня – служба… Разъезды… Даже кошку завести не могу, –- Валерий прищурился. – Душа…? Знаешь, я видел в жизни множество крови - как и ты… Римский гражданин вообще видит много крови, не так ли? Если нет войны – подавай нам гладиаторов, подавай нам заговоры и мятежи… Мы – воины и не боимся крови, это у нас в крови, - прости за пошлый каламбур! А еще я видел душегубов всех мастей, я видел дела рук их, я видел их последние минуты… И знаешь, все они вдруг вспоминали о душе! О своих, конечно же, душах, а не загубленных ими… Забавно, как укрепляет веру близость смерти…
Марк прищурился.
- Валерий… Я так долго слышал только разговоры о ценах на рыбу и оливки, что разговор о вере… - Марк скривился. - Не мог бы ты молча перерезать мне горло, а уж потом начать свою декламацию?
Валерий секунду упирался взглядом в переносицу Марка, а затем рассмеялся тихо.
- Двадцать пять лет ждать этой встречи и за двадцать пять секунд закончить ее? Даже не надейся…
Он подошел к Марку и наклонился к самому его лицу.
- Тогда ты не был стариком, и плевать тебе было на душу – и свою, и чужую… Так что же произошло?
Марк смотрел в потемневшие, как мокрый мрамор, глаза Валерия.
Как объяснить, что по ночам тебе снятся развороченные тела и все время хочется пить, потому что тело и глотка горят от духоты и жара боя, из которого он так и не смог выйти.
Как объяснить, что у самого кровавого океана должны быть берега, и он увидел это берег…

Темнота и тишина вдруг навалились на Марка, и в этой тишине Марк услышал вновь зловещий рев труб, чей-то голос захрипел у него над ухом, удаляясь, и мимо Марка опять, как двадцать пять лет назад, сплевывая кровь, побежали его солдаты, махая ему окровавленными руками и в тысячный раз Марк узнал в одном из них своего optio centurionis и в тысячный раз удивился – как он оказался впереди Марка? Но тут задрожало за спиной и центурион медленно, как кукла на колесе, повернулся…
Медно-красная река выкатилась на вершину холма и хлынула на равнину, воздух вдруг стал плотным и горячим и в этом тугом вихре закружился с эхом рев “Nobiscum Deus! С нами Бог!” тридцати тысяч всадников под золотыми орлами.
Марк попятился, оступился и упал, но не ощутил твердости земли и ее дрожь под копытами, он взмыл ввысь и ему открылась вся долина.
Он услышал короткий выдох сотен глоток и увидел тысячи пиллумов, взвившихся в воздух, как сверкающий спинами косяк рыб, и через бесконечные мгновения раздался треск, будто невидимый великан разодрал в щепы невидимые деревья – копья обрушились на гуннов.
Это было последнее, что он услыхал – он уже плыл среди облаков и шум сражения уже не достигал его. На высоте, на которую он взлетел, не было испарений смертных тел, теплый воздух струился сквозь Марка и оглохший Марк увидел, как клибанарии врезались в бурое месиво гуннов и воздух дрогнул и помутнел, будто взвились разом в небо тысячи горячих душ и остались в нем, остывая…
Марк видел, как отряды летов, бургундов и армориканцев облепили, как муравьи гусеницу, вражеские фланги, а следом за кавалерией, разваливающей вражеский строй пополам, с глухим выдохом на четвертом шаге медленно двинулись сомкнутые когорты одиннадцати легионов резерва…Но не возникло в Марке ни гордости, ни отваги, а лишь горячим ручейком забилась из сжавшегося сердца струйка скотской радости, что он жив и тут же эта радость потянула его на землю, и дрожащими зрачками Марк увидел эту приближающуюся землю.
Долина затягивалась тонкой дымкой, сквозь которую он все же мог видеть те же холмы, но уже другие армии вели между ними бой. Сначала он увидел, как светловолосые воины рубились двуручными мечами с низкорослыми, полуголыми бойцами в юбках, а спустя мгновение они исчезли, Марк увидел сходящиеся армии - их строй напоминал римский, но шеренги и колонны то и дело окутывались грязно-белым дымом, странные черные трубки на колесах, возле которых суетились бойцы, извергали рыжее пламя и тогда земля взметалась вверх черными брызгами и люди рядом с этими черными фонтанами падали и больше не поднимались…
Марк спускался все ниже, туман над долиной сгустился так, что закрыл ее и Марк вдруг ощутил себя крохотной песчинкой, опускающейся на дно океана – туда, где уже лежат мириады таких же, как он, безымянных безмолвных душ. Марку было холодно и одиноко, время завертелось волчком на месте, он перестал понимать, где он находится – в воздухе или воде, но тут туман расступился и Марк оказался на земле.
Бой почти умолк, и ветер, иссеченный мечами, распластался по земле. На опушке полупрозрачной рощицы, где опустился на землю центурион, было совсем тихо. Марк снял шлем, лег на спину и вечное небо спустилось к нему. Он видел верхушки сосен, облака, плывущие в голубом бульоне и бледный ломтик Луны, ждущий ночи. Он вновь заскользил в этот океан, цепляясь взглядом за ветки, пытаясь оторвать взгляд от бездны, но не смог - прозрачная тяжесть навалилась на него и прижала к земле и он испугался, что не сможет подняться и останется навсегда лежать лицом в синей реке.
Марк вдруг вспомнил виденный в детстве уличный цирк с безволосою обезьяной в нелепых доспехах, размахивающую затупленным мечом. Вспомнил он и красивую цыганку, с чашей вина танцевавшую вокруг него, а обезьяна разевала огромный рот и ее голова становилась похожей на расколотый кокос с кровавой начинкой. Обезьяна припадала к чаше и таращила пьяные безумные глаза из-под шлема. А потом она вдруг ударила девушку мечом в грудь и Марк впервые увидел, как брызнула кровь из человеческого тела…
Обезьяне размозжил голову каменной ступой кто-то из зрителей, а маленькому Марку служанка купила леденцов и только тогда он смог разжать кулачки и перестать плакать…
…Центурион оскалился и с рыком оторвал голову и лопатки от земли. Небо закатилось ему за спину, голова закружилась и Марку пришлось одной рукой опереться о землю. Его взгляд упал на шлем и впервые Марк увидел, как уродлив его cassis c нелепым сrista transversa и когтями bucullas – пустая скорлупа, измазанная кровью и потом…
Где-то далеко пропела труба и громыхнули барабаны.
Марк поднялся на одеревеневшие ноги и медленно снял доспехи, оставшись в алой боевой тунике, на которой не было видна ни его, ни чужая кровь. Так же медленно центурион расстегнул пояс и два коротких меча скользнули в траву с печальным шорохом.
Обезьяна перестала размахивать мечом.

VIІ

Мелисса сидела на песке и жадно втягивала в себя несущийся от моря ветер. Она хотела избавиться от запаха незнакомца и дышала, дышала, дышала, глядя на кажущуюся неподвижной в тонкой дымке триеру с косым парусом, показавшуюся из-за дальнего мыса.
Мелисса давно знала, что может различать людей по запаху так же легко, как другие делают это по голосу. Она могла сказать, что ел человек и пил, ночевал ли он дома или спал в чужой постели. Больные пахли не так, как здоровые, а мертвые – не так, как живые.
Но у этого человека был совсем другой запах и этот запах очень не нравился Мелиссе. Она не могла сказать, чем – запах не был неприятным или резким, - но было в нем что-то такое, что заставляло Мелиссу ежиться от брезгливого озноба.
Маленький мирок Мелиссы пах просто и грубо – бараниной, вином, потом, рыбой и дымом, хотя были в нем и другие запахи - цветов, фруктов и моря… А однажды самым родным стал запах Марка – он пах не козьим сыром и кислым вином, а чем-то, от чего сердце Мелиссы будто опускалось в теплой морской воде на дно живота. Мелисса рыскала за ним по городу, как кошка за молочником, а он не обращал на нее никакого внимания.
Но однажды вечером Мелисса разозлилась на свои руки за то, что они почему-то не хотели лепить из морского песка цветок. Она посмотрела на свои руки и вдруг увидела, как толсты ее неумелые пальцы, как неподвижны грубые запястья… Она закричала от ненависти, схватила камень и ударила им по пальцам, потом ударила еще и еще и опять закричала – уже от боли…Марк, возвращаясь домой после своей обычной прогулки берегом, увидел девушку, сидящую на песке возле сделанного из белого песка огромного цветка, с разбитой в кровь маленькой ручкой и плачущую тихо и горько.
Марк подхватил ее на руки и отнес к себе. Он обмыл руку и перевязал ее каким-то особым способом, а она тихо повизгивала, но не от боли…
В ту ночь она осталась у Марка, а утром она лежала, повторяя изгиб его тела, и вдыхала его запах.
С тех пор прошло больше десяти лет. Она никогда не пыталась понять, что с ней произошло - все, что происходило в ее жизни, принималось ею безропотно и с благодарностью – будто она играла в игру, где правила были открытиями, а победой было уже то, что ее пустили играть в эту игру…
Марк рассказывал ей много интересного, но память Мелиссы работала, как у ребенка: «это – больно, это – нет», «это – вкусно, а это - нет». Но она не была дурочкой. Боги, лишив ее умения думать, как все, одарили ее другим умением – чувствовать по-своему. И то, что она чувствовала, было всегда связано с запахами. Ощущения рождали запахи, а не наоборот. Если ей было грустно, она слышала запах прогорклого масла, если ей было страшно, то все кругом воняло вянущим укропом, а если ей было просто хорошо, в ее ноздри вливался запах апельсинов, а когда ей было хорошо с Марком, то она будто летела сквозь тугой кипарисовый ветер…
Однажды Марк произнес незнакомое слово. Он сказал: «Когда я умру…» и что-то еще, но дальше Мелисса уже не слушала. Она очень странно себя почувствовала – она не почувствовала ничего. Это слово – умру - было без запаха…
А когда она попросила Марка объяснить ей, что такое «умру», он объяснил ей, что для каждого человека однажды наступает очень тихая и очень долгая ночь, после которой не наступает рассвет. И душа в теле человека, не видя вокруг привычных вещей и не слыша знакомых звуков, начинает беспокоиться и отправляется на поиски тела, которое могло видеть и слышать. Души кочуют из тела в тело, как пчелы перелетают с цветка на цветок, и ее душа покинет однажды тело и отправится на поиски нового цветка в новом саду… Так устроил этот мир тот, кто живет очень - очень далеко и зовется Богом. И еще Марк говорил, что если идти долго-долго, то можно - где-то на краю земли, - встретить этого Бога… Просто нужно идти очень, очень долго… А «долго-долго» – это больше, чем самая долгая жизнь, поэтому никто никогда не увидит Бога…Но в каждом из нас, - улыбнулся Марк и поцеловал ее в лоб, - живет надежда на бессмертие…

…Ветер ослабел, пенные кромки волн исчезли, и море замерцало перед Мелиссой теплым изумрудным светом. Мелисса улыбнулась. Чего только не увидишь в жаркий полдень… И какая же она все-таки дурочка! Что она себе напридумывала? Все будет хорошо – мужчины выпьют вина, поговорят, и незнакомец пойдет своей дорогой, и все будет у нее с Марком, как прежде…
Солнце было уже высоко, воздух окутывал ее тонким горячим шелком, а сверху закапали редким дождем трели невидимой в предполуденном мареве птицы. Глаза Мелиссы вдруг устали от золотистого свечения воздуха, а по телу разлилась сладкая тяжесть – как от их с Марком нежной игры. Мелисса легла на бок, лицом к морю, подложив под голову руку и песчаный холмик закрыл море. Мелисса принялась было считать песчинки, но быстро сбилась. Тогда она собрала в пригоршню немного песка и попробовала сыпать по одной песчинке – так считать было бы легче, но песчинки сыпались почему-то струйкой и попадали ей на лицо. Мелисса фыркнула, чихнула – веки стали горячими и тяжелыми и стали опускаться. Мелисса не стала им мешать…