Трехглазый С. : Язык

Язык.

Данный тест представлен из двух частей, описаний двух совершенно разных людей – хищника и жертвы. Мне пришлось приложить не мало усилий, чтобы выжать из них то, что случилось в ту морозную зимнюю ночь. После которой хищник оказался на три года приговоренным в места принужденного заключения, а жертва провела около года в психиатрической больнице. Все данные, содержащиеся в тексте, изменены. Возможны только лишь случайные совпадения. Заранее предупреждаю, что данный текст представляет из себя самый, что ни наесть, откровенный ахтунг. А потому читайте его с удовольствием.

1. Повествование Дмитрия.

В ту ночь мороз был жесткий. Градусов, наверное, тридцать, если не больше. Мы возвращались уставшие домой. Весь наш день прошел за употреблением крепких алкогольных напитков, и сейчас в наших телах была та самая пора, когда толком не понимаешь - либо ты еще пьян, либо у тебя уже отходняк. Так что-то. Муть какая-то.

Возле подъезда мы увидели стоящую боком к нам женщину. То, что с ней что-то не так мы поняли почти сразу, как только её увидели. Она, не отрываясь, смотрела в стену кирпичного дома и даже, услышав в три часа ночи приближавшиеся наши голоса, лишь попыталась повернуть к нам голову, не говоря уже о том, что как нормальная женщина она должна была просто испариться, пропасть, убежать, наконец, с глаз долой пьяной дерзкой молодежи.

Но она не убегала, она просто стояла в свете горевшей электрической лампочки, отвернувшись от нас. Мы подошли к ней ближе и начали пялиться на неё со спины, разговаривая между собой специально намного громче наших обычных разговоров.
-Бля, как поебаться охота!
-Да, и я бы тоже не прочь.
-А нету ли здесь по близости какой дивчины?
Мы засмеялись. Женщина, было видно, испугалась напрочь, но по-прежнему не сделала даже и малейшей попытки удрать. Лишь что-то промычала, чего мы не смогли разобрать.
-Может она и в правду ебаться хочет? - уже намного тише произнес Гендальф.
-Хуй её знает. Давай глянем на её ебало, - внес я невъебенно умное на тот момент предложение.

Мы подошли к ней ближе и увидели настолько развеселившую нас картинку, что после того случая вспоминали мы её, наверное, лет пять на всевозможных там пьянках и наркотических сейшенах. Это было настолько нелепо, такой загон в этой ебаной обывательской реальности, что мы посчитали своим долгом воспользоваться случившейся ситуацией и всё-таки сегодня во славу нашим природным потребностям поебаться. Причем до безобразия необычно поебаться.

Женщина, к которой мы подошли, во-первых, была пьяна как раз настолько, чтобы с усилием оставшейся в теле воли держаться на своих ногах, а во-вторых, язык её примерз к железной трубе, и она уже даже и не пыталась освободить его. Был он ярко-синего цвета, и в тот момент, когда я в первый раз увидел его, то сразу же решил, что языку настал не иначе как полный пиздец. И как покажет дальнейшее моё повествование, я оказался на редкость прав.

Гендальф подошел к ней сзади и схватил её за жопу. Женщина попыталась было дернуться, но, по-видимому, язык не дал ей безнаказанно это сделать. Ужасная боль проникла в её тело и по нейронам ударила в её мозг. Она что-то не понятное вскрикнула, и горячие слезы потекли по её лицу. Я начал их слизывать. Солененькие такие.

Гендальф обняв её за талию, расстегнул ей джинсы и медленно их спустил на уровень её колен. Под ними были коричневые капроновые колготки, сквозь которые просвечивали её трусики. Гендальф опустился на колени, снимая с неё все эти капустные листки её ебущего эго. Потом начал облизывать языком её ягодицы. Я присоединился к нему. Тело было на вкус, таким же, как и слезы, немного солоноватым.

Я всегда был скромнее и трусливее Гендальфа. И был к нему как бы некой приставкой, правда, не выполняющей ни каких особенных функций. Если только немного сглаживающей его пилообразные мысли, действия и желания. Но это был максимум для чего я, собственно, был нужен с точки зрения ебучих психологов, у которых в кабинетах Гендальф частенько бывал, особенно, после того, как был поставлен на учет из-за своего жадного пристрастия к наркотикам.

Когда мы по субботним вечерам ходили пиздить всякого рода алкашей, недовольно бурчащих в трамваях на скромных мирных людей, Гендальф обычно первый наносил удар, да и, собственно, бил он их тоже в основном один, я же ударив пару раз, переставал этим заниматься, поскольку быстро выдыхался, и так же быстро исчезало у меня желание это продолжать. Мне почему-то становилось жалко валяющегося на полу человека, по которому Гендальф наносил свои жестокие удары. Хотя зачастую бывая в шкуре этих самых мирных пассажиров, я ненавидел пьяных всем своим телом и всей своей душой.

Но, сейчас, насилуя женщину, мне все больше и больше хотелось довести начатое дело до конца. Здесь, наверное, пару слов в обязательном порядке бы вставил Фрейд, но навряд ли он это читает, и поэтому обойдемся без него. Природа. Давно забытые жестокие инстинкты в отношениях с женщиной одержали во мне тогда верх. И, кроме того, член то мой стоял и неистово требовал от меня того самого влажного места, в которое он смог бы прыснуть горячей молофейкой.

Я засунул руку ей между ног и погладил её мягкий клитор. Она опять вздрогнула, и слезы еще сильнее потекли из её глаз. Мой язык проник в её анус. Я облизывал ей то самое место, ради которого она является потребителем жизни, то самое место, которое заставляет её быть рабом своей работы. Гендальф сначала с удивлением смотрел на меня, а потом вообще отошел в сторону и в дальнейшем изнасиловании не принимал ни какого участия.

Я проникаю языком в её толстую кишку и облизываю её стенки, хотя в мозгу постоянно крутится мысль о том, что я лижу не что иное, как жопу, и именно из-за этой мысли мне все больше и больше хочется её лизать. Я чувствую себя грязью, ничтожеством, тварью последней, животным, наконец. Видели, как собаки пожирают чье-нибудь гавно? Я подобен им и эта мысль меня невъебенно радует.

Залезаю головой через анус внутрь её тела. Какое все внутри противное, мерзкое и скользкое. Как противно воняет от той жидкости, которая позволяет двигаться здесь переваренным сельскохозяйственным продуктам. Здесь тяжело дышать. Здесь не выносимо находиться долго. Здесь нет счастья. Здесь нет солнца.

Глажу руками по её пизде, мну её разбухшие половые губы. Лезу к себе в штаны за своим пенисом. В трусах обнаруживаю большое количество разгоряченной спермы. Сколько же раз я уже обкончался? Но член стоит. Не вытирая его, не засовывая его в замерзший на морозе гандон, я втыкаю его в истекающее смазкой влагалище. Некоторое время я её ебу, и, кончая, хватаю её за волосы, дергаю со всей дури и отрываю ей язык…. Он по-прежнему висит на холодной трубе.

Женщина валяется в снегу и дико орет. Мы с Гендальфом убегаем прочь, поскальзываясь на льду и расшибая себе коленки.

2. Повествование Марии.

Наташа зашла ко мне часов в одиннадцать утра. В тот день мы собирались отпраздновать получение ею прав на вождение автомобиля. Она выглядела замечательно, и у неё было с собой много денег. Мы пошли в наш любимый бар и просидели в нем почти весь день, попивая дорогое вино и знакомясь с различного рода мужчинами, которым в тот день с удовольствием давали свои номера телефонов.

Вышли из него мы уже под вечер в сильнейшем алкогольном опьянении и в сопровождении двух замечательных молодых людей (лет, наверное, на пять моложе нас). Они хотели проводить нас до дома и, безусловно, мы пригласили бы их выпить с нами немного хорошего вина. Ночь обещала быть сказочной. К тому же я постоянно вспоминала, что у Наташи в квартире есть в заначке почти пакет привезенной из Голландии одним нашим общим знакомым волшебной “White Window”.

Мир был прекрасен. Мы смеялись. Молодые люди, как будто бы играя, словно было всем нам лет по тринадцать, постоянно лапали нас. И мы им это позволяли. А вообще, если честно, то я тогда была в таком нетерпении, что порой даже побаивалась, не воняет ли от меня запахом какой-нибудь похотливой сучки. Хотя вполне хорошо осознавала, что несло от меня в тот момент только алкоголем и пропитавшим верхнюю одежду табачным дымом.

-Я хочу писать, - произнесла Наташа, и ее желание совпало с моим, о котором я почти с самого бара молчала, постепенно упуская немного в свои трусики.
–Пойдем, - Она взяла меня за руку и потащила за угол, - Мы сейчас, мальчики.
Оказавшись наедине, Наташа меня поцеловала самым, что ни наесть, глубоким поцелуем и во время него горячим шершавым языком положила мне что-то в рот. Когда она отпустила мои губы, я поинтересовалась что это такое.
-Не бойся, это кайф, - произнесла она, стянула со своей замечательной упругой попки узкие джинсы и села писать. Вскоре и я последовала её примеру, разжевав и проглотив то, что оказалось в моем рту. По вкусу оно походило на горький мел.

Мальчики ждали там же, где мы их оставили десять минут назад. И только сейчас я почему-то обратила внимание на то, во что они были одеты. Малиновые брюки и желтые куртки. Это же не модно ни разу. Я сообщила об этом Наташе, и та почему-то рассмеялась. Хотя мне было не смешно. Из всех присутствовавших в том баре мужчин мы выбрали этих сопливых клоунов. Надо впоследствии серьезно подумать о своих предпочтениях и, на всякий случай, сходить к психологу.

-К Дейлу Карнеги сходи, - сказал мне один из молодых людей шедший справа от меня. Откуда он узнал то, о чем я думаю. Неужели он читает мои мысли. Я остановилась и посмотрела на него, но это был не он, это был мужчина в коричневом костюме и с банным веником в руке.
-Кто вы?
-Банщик, бегу за своей кошкой.
-Какой кошкой?
Он посмотрел мне прямо в глаза, обжигая их своим взглядом. От боли я зажмурилась. А когда вновь их открыла, увидела его перед собой уже с кошкой в руках.
-Смотри, какая хорошенькая, - сказав это, он начал её мять, и я отчетливо увидела, как вываливаются из неё слепые новорожденные котята. Мне стало её жалко до безумия.
-Отпустите её, пожалуйста, мужчина.
Тот, скорее всего, увидев то, что увидела я, кинул кошку на пол и начал вытирать свои руки об коричневые брюки. Я села рядом с кошкой и погладила её по голове. Видно было, что ей это нравится. От удовольствия она даже начала смешно дергать своими усами. Я взяла её на руки и поцеловала.

Как только я это сделала, у меня ужасно заболела голова и начало жечь весь рот. Я сделала шаг, и боль стала еще более резкой. Кошка засмеялась надо мной, упав на спину и задергав задними своими конечностями. Мужчины в коричневом костюме по близости не было, он куда-то испарился.
-Его нет, и никогда не было, его образ в твой мозг передавала я, используя секретные каналы монгольских спецслужб. Успокойся, стой на месте и все пройдет. И помни, ведь именно так закаляется сталь, - сказав это, кошка хотела было идти по своим делам, но, как будто бы что-то вспомнив, оборотилась, подняла одну лапу вверх, словно какой-нибудь профессор, показала указательный палец и произнесла.
-Самое главное не забывай, что ты умеешь дышать. Просто запомни это. Иначе ведь, поверь мне, придет пиздец.

Через некоторое время ко мне спустился столб яркого теплого света, обняв который руками я заснула.

Очнулась я, наверное, часа через три. Ноющая боль в голове. Руки замерзли до такой степени, что даже не сгибались в локтях. И язык. Мой язык. Словно невъебенно хорошим клеем приклеен к трубе. Весь синий, как спелый баклажан. Испугалась я на смерть. И слюнями его греть пыталась, и на помощь пробовала звать, так толком и не выговорив ни одного слова, кроме слова “SOS”. От этих попыток самой становилось истерично смешно, но я держалась, я должна была держать себя в руках, ведь паника самый злейший враг в на миг показавшейся безвыходной ситуации.

Мне оставалось только ждать каких-нибудь полуночных прохожих и надеяться только на их помощь…

Вплоть до тех пор, пока один из них не схватил меня за задницу, я с радостным благовением надеялась на их помощь и уже в уме представляла себе тот больничный операционный стол, на котором холодными скальпелями будут лечить мне язык. Но его рука мнущая сначала через ткань джинсов, а через некоторое время голые мои ягодицы разорвала в клочья полотна моих раздумий и ко мне спустился еще больший страх чем тот, который я испытала как только очнулась от наркотического сумасшествия. Кроме того, страх этот был еще усилен возраставшей во мне тяги мнимого оплодотворения. Пизда у меня непрерывно расширялась и все больше и больше наполнялась драгоценной влагой. Сердце в груди моей стучало как ни когда в жизни. По всей вероятности, кровь от этого начала быстрее двигаться внутри моих многочисленных артерий, и оставшиеся небольшие объемы растворенного в ней наркотического яда вновь заполнили собой мой мозг…

Я почувствовала шершавый слюнявый язык, теребивший моё анальное отверстие. От этих ласк моя жопа как будто ожила, будто бы вновь приобрела разум, который у нее когда-то давно хитростью отнял мой жидоподобный мозг. Анальное отверстие начало расширяться, растягивая кожу на моем теле, спрессовав возбужденные до предела груди. Внутрь него проникла чья-то голова и язык, ласкающий стенки прямой кишки, слизывающий с них в огромных количествах дурно пахнущую слизь.

Я с усердием стала напрягать свои анальные мышцы так, чтобы помочь ему протиснуться как можно дальше внутрь меня. Я засасывала его своей жопой. Я чувствовала, что осталось совсем не много, и вскоре он будет весь во мне. Мое внутреннее животное. Человек сидящий внутри человека. Это же охуительно. Зимой в самые страшные морозы мы смогли бы, таким образом, друг в друге греться. Как же это замечально. Два человека занимающие в пространстве этого мира место одного человека. Это же революция в человеческом сознании. Наверняка после этого будут опровергнуты многие выдуманные ебучими математиками жизненно важные законы. Но…, по всей видимости, ему не хватает во мне воздуха, ему нечем там дышать. Он вылезает. Я бессильна, я не могу его в себе удержать.

Он гладит мое влагалище. Его даже не надо растягивать пальцами, оно и так раскрылось полностью. В него сможет проникнуть не то, что крохотный член человека, в него смог бы проникнуть член белого африканского слона. Он вошел в меня. Я чувствую, как о стенки моего влагалища трется его уздечка. Я слышу звуки, он кричит, он неистово кричит.

В одно мгновение на меня нахлынула волна боли и истеричного наслаждения. Зажимая руками свою готовую разорваться на части пизду, я каталась по снегу, даже и не подозревая вовсе о том, что я только что потеряла.… Не подозревая о том, что осталось висеть на железной трубе. И чем весной дети будут друг в друга кидаться, играя в “Сифу”.

В этой истории существует несколько замеченных мною неточностей.

Во-первых, как утверждает Мария, она простояла около подъезда с прилипшим к трубе языком примерно часа три. Спрашивается - Где же она тогда стояла, если за все три часа мимо неё не прошел ни один житель этого самого дома? Или, может быть, проходящим мимо неё людям было на неё просто похуй? Может быть, они за все своё здесь существование и не такого видели? Может быть, для них это был просто очередной акт потакания природным инстинктам человека? Непонятно.

А во-вторых, как я сам утверждаю, что обе эти истории мне рассказали её участники. Но как же могла говорить Мария с оторванным языком? Жестами что ли? Не думаю. Скорее всего, она это написала на листке бумаги, а я просто взял и набрал это в компьютер. Т.е. авторства моего тут не много. А я же утверждаю, что написал все сам. Опять таки не понятно, кто из нас пиздит.

Сергей Трехглазый.