Black Rat : Можно я съем обещанную мне лапку?

– Ну вот мы и дома, – толкнув плечом дверь, Алексей вошёл в прихожую. Затем, не снимая ботинок, в комнату, поставил урну на стол и плюхнулся на диван.
Непривычная тишина давила безысходностью и тоской. За окном вдруг прогремел трамвай, а за ним, почти сразу, гром. Хлынувший дождь прибил к стеклу чёрную бабочку. Какое-то время она сопротивлялась, вяло шевеля промокшими крыльями, затем её слило на подоконник и стремительно унесло вниз вместе с веткой начинающих желтеть листьев.
Глядя сквозь мокрое стекло в серую пелену затянутого тучами неба, Алексей покачал перевязанной бинтами головой:
– Ну надо же, денек, ёб твою…
Несколько минут он задумчиво смотрел на то, как в затянутом паутиной углу шустрил бойкий точкообразный паучок. Попавшая в его сети большая жирная муха отчаянно жужжала, но недолго – паучок ловко спеленал её, влил желудочный сок, и она затихла.
– Вот и всё, отъебала своё! – криво ухмыльнулся Алексей и полез в карман за сигаретами. Чиркнул зажигалкой. Затянулся. Поднялся. Стряхнул пепел. Направился в кухню. Доел вчерашний омлет, выпил холодного чаю, догрыз облепленный муравьями тульский пряник. Достал из бокового отверстия холодильника небольшой сверток. Развернул. Вынул из пластикового контейнера одноразовый шприц и запечатанную ампулу с бесцветным содержимым. Положил шприц и ампулу в тарелку. Минут пять стоял в нерешительности, поочередно, двумя пальцами трогая эти предметы. Затем высыпал их в мусорное ведро и вернулся обратно в комнату.
На стене в коричневой рамке висел большой чёрно-белый портрет какого-то усталого мужчины. Алексей снял картину и положил на диван. Под ней оказался небольшой сейф с кодовым замком и выгравированной надписью: «А не грязь?». Алексей набрал нужную комбинацию, открыл дверцу сейфа. Внутри лежал толстый старый фотоальбом в твердом золотистом переплете. На альбоме лежал белый почтовый конверт. На конверте было написано: «Любимому Алёшеньке от мамы». Конверт был запечатан. Алексей взял его в руки, посмотрел на свет. Вздохнул и отложил в сторону. Взял фотоальбом, сел на диван, раскрыл и стал рассматривать выцветшие от времени фотографии.
Вот он совсем еще маленький, одетый в ночнушку стоит в самодельном, сплетённом дедом из берёзовой коры манежике и слюнявит пучеглазого игрушечного оленёнка. Вот он во дворе с такой же, как и он малышней, увлеченно возится в огромной песочнице. Вот он в Сокольниках, катается на грустном коротконогом пони, а на заднем плане улыбающийся, одетый не по сезону отец держит в обеих руках по бутылке «Жигулёвского». Вот он уже подрос, бабушка сидит в кресле и, смущаясь отцовской «Смены» теребит в руках спицы и шерстяной носок, а он стоит за бабушкой и изображает над её головой рожки.
Вот Крым, многолюдный берег, почти полностью погрузившаяся в песок мама с торчащей в полных губах отцовской сигаретой, а рядом и сам, уже начинающий седеть отец, кокетливо прикрывающийся красивым маминым веером. Вот школа, актовый зал, аккуратные шеренги радостных первоклашек и он в первом ряду с огромным букетом цветов. Рядом с ним, коротко стриженная и в очках, Леночка Ивлева, задушенная через два года в районном овраге неизвестным маньяком. Вот пятый класс, поездка в Коломенское, полная, добродушная, всегда отзывчивая учительница истории Агнесса Рувимовна что-то увлеченно рассказывает жующим одно на двоих мороженное Симаковой и Карташовой. В нижнем левом углу злобное прыщавое лицо Павлюченко.
Вот похороны деда, длинный заставленный едой стол, бабушка с каменным лицом и многочисленные дальние родственники, жадно поедающие наготовленные бабушкой блины. Вот день рождение. Алексей самолично разрезает огромный, утыканный парафиновыми свечками торт. По левую руку от него, уже совершенно седой аплодирующий отец. По правую, показывающая «Викторию» мама в новом, привезённом из Франции платье. Вот восьмой класс, задняя площадка школы. Алексей в обнимку с ушастым Артёмом Зайцевым, который за иностранные, привезённые матерью из Бельгии жвачки, часто НЕЖНО насасывал ему в раздевалке после уроков.
Вот вечеринка у однокурсницы Хахиной. Пьяный Алексей в обнимку с ещё более пьяной Чусовой лежит на диване, положив на её полуобнаженную пухлую грудь испачканную в варенье лапу. На заднем плане Хахина целуется взасос с Зайцевым. Вот университетские ступеньки, вся группа после успешной сдачи экзаменов. Рядом с Алексеем отчисленный за прогулы торчок Душидзе, «ставивший» его несколько раз у Тараканиды «Винтом» и «Черняшкой». Вот усыпанный осенними листьями Парк им. Горького, сияющий от счастья Алексей рядом с высокой длинноносой девушкой – его первой и, вероятно, последней настоящей любовью Зиной Стрельниковой из Медицинского; оказавшейся валютной проституткой, вышедшей вскоре за муж за американца и уехавшей с ним в штаты на ПМЖ.
Вот озеро Селигер, одетый в тёмно-зелёный рыбацкий плащ Алексей вцепившись в весла, бодро гребёт к берегу, где возле сказочного, взятого в аренду мини-терема стоит одетая в дедушкину военную шинель мать, варит в пьяняще пахнущем котле ампутированную отцовскую руку и машет развевающимся по ветру ярко-синим шёлковым платком. Вот деревенский дом дяди Миши. За широким деревянным столом, одетая в немецкую униформу времен Второй Мировой «Дойче колониалькригерсбунда» мать БЕШЕННО поедает зажаренного в духовке младенца, украденного в подмосковной Балашихе у заснувшей на безлюдной остановке юной нерадивой мамаши.
Рядом с ней в тюремной робе под номером 4593 сидит ухмыляющийся отец, вбивая в пластмассовый протез своей левой руки большую металлическую скобу. Вот Новый год. Увешанная разноцветными гирляндами новогодняя ёлка. Голая, зарёванная, с длинными растрёпанными седыми волосами бабушка сидит в инвалидном кресле. Склонившаяся на ней мать, тоже голая, в маске лисы насильно вливает ей в рот бутылку шампанского. Ей помогает отец. Он в маске зайчика, одетый в парадную униформу генерала красной армии образца 1945 года. На форме дедушкины ордена, вместо обшлагов – стодолларовые купюры, закатанные в испачканный кровью полиэтилен.
Вот следующая фотография из той же серии. Новогодний стол заставлен всевозможными колбасами, салатами, тортами, бутылками с шампанским и коньяком. За столом сидят голые: дядя Миша в маске львёнка, его первая жена Светлана без маски, но раскрашенная пищевой краской под попугая, мать в маске лисы, отец в съехавшей на бок маске зайца с приклеенной ватной бородой и, уже постриженная наголо, уткнувшаяся лицом в большую тарелку с чешским паштетом бабушка. Очередная фотография, продолжающая новогоднюю серию. Стол уже перевёрнут, еда и бутылки валяются на полу. Там же, в пищевом месиве, мама занимается любовью с дядей Мишей. Уже без масок. Усатый, похожий на Чапаева, дядя Миша, закрыл глаза, широко раскрыл испачканный кремом рот. Мама обхватила ногами его мускулистое тело и размазывает по волосатой груди абрикосовый джем.
Слева на диване сидит отец (видны только его тощие ноги), а рядом с ним на коленях стоит тётя Света. Её красивые глаза чуть приоткрыты. Она положила руки на колени отца и делает ему минет. Вот все сидят на полу с поднятыми бокалами и смотрят в сторону телевизора. Там показывают новогоднее поздравление Президента. В кадр смотрит только бабушка. Она связанна, сидит, неуклюже раскинув мучнистые ноги. На лысом черепе видны следы от сигаретных ожогов. Взгляд её безумен и тяжел. Самого Алексея в кадре нет, потому что именно он держит в руках отцовскую «Смену», фиксирующую эти ностальгические фрагменты из канувшего в прошлого небытия.
Вот заброшенная птицеферма, та, что недалеко от дяди Мишиной деревни. На заднем плане облепленный птичьим калом, навсегда остановившийся конвейер. На нем сидит одетый в испачканную кровью спецовку отец. На коленях у него лежит отпиленная мужская нога. Лицо у отца серьёзное, задумчивое. Снятый протез своей левой руки он положил на конвейер, а свободной правой приставил вместо него чью-то чужую, тоже отпиленную руку. На переднем плане, подвешенное на цепях тело пожилого тучного мужчины в разорванной милицейской форме. У мужчины нет обеих рук и одной ноги. Рядом с ним стоит улыбающийся дядя Миша с поднятой над головой бензопилой.
Вот безлюдная (снимок сделан в будний день рано утром) «лысая гора» Битцевского лесопарка. Облачённые в белые маскхалаты лыжники: отец, дядя Миша и его жена. У отца и дяди Миши на лицах одинаковые чёрные маски-шапочки с Y-образными прорезями для глаз и ртов. На плечах висят купленные на Измайловском рынке у «чёрных следопытов» немецкие «шмайсеры». Несмотря на давность лет, они в хорошем состоянии и заряжены боевыми патронами. У обоих автоматов глушители, изготовленные по заказу одним ижевским оружейником. У тёти Светы винтовка СВД, тоже с глушителем. Они весело обнимают друг друга – радуются предстоящей охоте, предвкушают легкую добычу.
Следующий снимок. Первая добыча – изрешечённое автоматными очередями тело молодого человека в синем спортивном костюме. Отец и дядя Миша стоят рядом с ним, победно подняв вверх блестящие в ярких лучах холодного зимнего солнца автоматы. Охотничья серия продолжается. Вот небольшой каток в глубине леса. В центре два трупа – девочка лет восьми в розовом спортивном костюме и её старшая, лет пятнадцати-шестнадцати, сестра в белых джинсах и, в красивом коричневом свитере ручной вязки. Они лежат буквой Г, одинаково поджав тонкие, обутые в белые коньки ноги. Их дед, напуганный неожиданной смертью обеих внучек, взбирается на пригорок, пытаясь скрыться в заснеженной стене ельника.
Следующее фото. Убившая сестёр двумя снайперскими выстрелами из своего СВД, тётя Света, снимает с одной из жертв совсем еще новые белые коньки – у её дочки оказался такой же размер. Серию продолжает снимок с корчащимся на снегу от боли и страха стариком. Догнавшие его, отец и дядя Миша, избивают неудачного беглеца лыжными палками. Дед закрывает разбитое в кровь лицо пушистыми рукавицами. На следующем снимке он уже мёртвый, без рукавиц и валенок, лежит лицом вниз в кровавой жиже из снега, крови и собственных внутренностей. Рядом с ним на корточках, сняв маски, сидят отец и дяди Миша. У них усталые, но счастливые лица. Отец вытирает платком вспотевший лоб, а дядя Миша трофейной рукавицей, стальной штык-нож.
А вот предпоследний снимок из зимней серии – подстреленная внезапно появившимися милиционерами тётя Света в отцовской «девятке». Она лежит на заднем сиденье и, морщась от боли, прижимает к груди трофейные коньки. Её голова на коленях у отца. Последний снимок серии – оторвавшиеся от погони охотники в полутьме снятого накануне гаража. Над умирающей тётей Светой склонился рыдающий дядя Миша. У тёти Светы полуприкрыты глаза. Она продолжает прижимать к груди детские коньки. Заднее стекло «девятки» разбито.
Вот поминки тёти Светы. За столом много женщин её возраста (подруги с работы) и дальние родственники из Днепропетровска. Отец демонстрирует всем присутствующим, как он ловко управляется большой ложкой приделанной к своему новому протезу – старательно черпает из тарелки суп. Печальный дядя Миша разливает водку. Вот крупным планом мать с наполненной рюмкой. А вот она разговаривает с одной из подруг тёти Светы. Вот дочка тёти Светы и дяди Миши, восьмилетняя Анечка. Рядом с ней открытая бутылка ситро «Буратино». Анечка держит в руках плюшевого медвежонка. Вместо мордочки у него вырезанное из семейного альбома чёрно-белое лицо тёти Светы.
Вот утро следующего дня. Заблёванный дядя Миша лежит на полу, возле балкона. Рядом с ним на корточках сидит отец. В его протезе уже не ложка, а зубная щётка. Он улыбается и сует её в грязный рот дяди Миши. Вот дядя Миша уже отмокает в ванной. У него в зубах сигарета, которую прикуривает здоровой рукой радостный отец. Вот кухня, бабушка и Анечка моют грязную посуду – бабушка в большом пластмассовом тазу, сидя в инвалидном кресле, а Анечка, стоя у раковины. Вот полуголые Анечка и мать, лёжа в постели, смотрят телевизор. Вот мать обняла Анечку и целует её в губы. Анечка немного смущенна, но видно, что ей это нравится.
Вот спящая на раскладушке в коридоре бабушка. Её лысая голова в пятнах зелёнки. Её толстые как у слона ноги в разношенных тапочках. А вот и сам Алексей, стоит у зеркала с фотоаппаратом и улыбается. Вот новая съемная квартира на Малой Переяславской. Мать и дядя Миша моют Анечку в джакузи. На следующем снимке Анечка старательно насасывает у отца. Оба лежат на диване. Отец гладит протезом длинные прямые волосы Анечки и закрывает своё лицо Анечкиным медвежонком с чёрно-белой улыбкой тёти Светы. Вот снова деревенский дом дяди Миши. Одетая в тёмно-синюю форму майора НКВД мать сосредоточенно отпиливает стиснувшему зубы отцу правую руку. Рядом, держа в руках поднос, стоит дядя Миша. Он одет в белую парадную рубашку и чёрные шорты. На голове синяя пилотка, на шее аккуратно повязанный пионерский галстук. На груди значок ГТО. Его лицо спокойно и красиво. Вот безрукий, голый отец, сидит в предбаннике и угрюмо смотрит на свою свежую, обработанную зелёнкой и йодом культю. Справа на стенке выведенная кровью надпись: Я НЕ ЧУВСТВУЮ БОЛИ! А ВЫ?

Алексей тяжко вздохнул и закрыл альбом. Тоска и скорбь нахлынувших воспоминаний ТЯЖЕЛО ДАВИЛИ невидимым, чудовищным грузом. Из глаз брызнули слёзы, руки затряслись, нижняя губа и подбородок дрожали. Медленно поднявшись с дивана, Алексей подошел к столу, взял дрожащими руками серую, похожую на спортивный кубок урну с прахом матери и, громко нараспев закричал:
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! – Затем прижался ухом к урне, словно ожидая что-то услышать и, продолжил:
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, стар-а-а-я про-о-блядь деревенская, что же ты-ы надела-а-ла! Су-у-учара подлая, заче-е-м же ты мне всю жизнь-то загубила?! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Тварь подколо-о-о-дная! Мандовня потная, я ж тебе доверял всего себя, целиком и полностью, полностью и целиком доверял! Про-о-блядь деревенская, слышь, ты, проблядь деревенская! Заче-е-м же заче-е-м же, заче-е-м же, же ты мне всю жизнь то, всю жизнь-то на корню-то… зачем? Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Ой, да мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла!
Продолжая кричать, Алексей неожиданно для себя самого пустился в пляс по комнате. Прижимая к груди урну, он, то подпрыгивал, то приседал, исполняя странный, дёрганый танец:
– Ой, да мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла!
Огибая стол, диван, телевизор и стоящий посреди комнаты неисправный пылесос, он стучал ботинками по лакированным доскам пола, разбрасывая во все стороны прилипшую к подошвам уличную грязь.
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, сука чёрно-белая!
Снизу стали стучать разбуженные соседи, но Алексей их уже не слышал. В его голове звучал бодрый ритм собственной безумной песни.
– Ой, да мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, шлюха охуе-е-енная!
Постепенно Алексей переместился в прихожую, отплясал там несколько самостийных куплетов, толкнул плечом незапертую дверь и выбежал на лестничную площадку. Глаза его нехорошо блестели, с дергающегося подбородка стекали слюни, ноги выделывали невообразимые па.
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, белка загорел-а-я!
Дверь тридцать седьмой квартиры распахнулась и из неё вышел удивленный сосед в жёванном спортивном трико.
– Лёха, ты чего это…– Скачущий кругами Алексей приблизился к соседу и нанес ему чудовищный удар с разворотом ногой в левый висок. Сосед отлетел в сторону, ударился головой об лестничные перила и покатился вниз по ступенькам.
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, целка офигенная! – продолжал петь и танцевать, брызжущий слюной Алексей.
Двери остальных трёх соседских квартир почти синхронно начали открываться. Подняв над головой урну, Алексей быстро побежал вниз по ступенькам.
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла!
На выходе из подъезда он столкнулся с красивой, немного сутуловатой девушкой, везущей в коляске грудного младенца. Девушка испуганно посмотрела на Алексея и инстинктивно закрыла телом ребёнка.
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, целка охуенн-а-а-а-а-я! – заорал Алексей и со всей силой обрушил урну на голову юной матери. Девушка слабо вскрикнула, вцепилась в коляску и повалилась вместе с ней на тротуар. Из коляски вывалился проснувшийся ребенок и маленькая пластмассовая бутылочка с молоком. Выплюнув оранжевую соску, ребёнок громко и пронзительно заплакал.
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты-ы надела-а-ла! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, жопа переспе-е-е-лая! – Алексей поставил урну на тротуар, немного отдышался, поднял валяющуюся возле младенца мерную бутылочку и в одно мгновение высосал её содержимое. Сидящие рядом на лавочке две восьмидесятилетние старухи, потеряли на какое-то время дар речи и, недоуменно раззявив беззубые рты, смотрели на Алексея. Алексей вытер губы, подмигнул старухам и снова запел.
– Мама-а-а-а, мамо-о-чка, что же ты надела-а-ла! Мама-а-а-а, мамо-о-чка, кукла задебе-е-е-лая!
За спиной послышался приближающийся топот. Алексей оглянулся и увидел бегущих к нему людей: коренастого усатого милиционера с дубинкой, молодого загорелого солдата и высокого интеллигента в плаще с озлобленным остроносым лицом. Алексей ухмыльнулся, выхватил из кобуры пистолет и прицелился в перекосившееся от страха лицо остановившегося в двух метрах от него милиционера. Алексей выстрелил, пуля попала прямо в лоб. Милиционер вздрогнул, выронил дубинку и рухнул на асфальт. Солдат и интеллигент развернулись и побежали в обратном направлении. Вошедшая во двор женщина с пуделем на поводке закричала и закрыла руками круглое некрасивое лицо.
– Кукла задебе-е-е-лая! – протянул Алексей, спрятал пистолет обратно в кобуру, поднял урну с тротуара и побежал в сторону торгового центра «Весна».
Перебежав дорогу, он нырнул в кусты, прополз под проволочным ограждением и оказался на территории НИИ. Немного постоял на месте, отдышался, отряхнулся, протёр урну платком и неспешно пошёл в сторону главного корпуса.
Увидев Алексея, пьющий горячий чай с баранками пожилой вахтер Михеич улыбнулся:
– Добрый день, Сергей Эдуардович, с праздничком Вас!
Алексей остановился у вертушки, кисло улыбнулся, поставил урну на тумбу рядом с телефоном, вынул из внутреннего кармана пропуск, показал его вахтеру, положил обратно в карман, взял урну и молча прошёл дальше.
– Ишь, неразговорчивый сегодня, и помятый какой-то. Наверное, опять из запоя. – Сказал Михеич большому серому коту, лениво поедающему в углу остатки куриного филе.
У лифта Алексей столкнулся с молодой высокой девушкой в строгом бежевом костюме.
– Сергей Эдуардович, а Вас там Гуськов уже давно дожидается. Говорит, с утра Вас вызванивает, волнуется, куда это Вы пропали, – сказала она, с интересом разглядывая его перебинтованную голову.
– Ну, во-первых, добрый день, Светлана, а во-вторых, я никуда не пропал, просто возникли кое-какие непредвиденные обстоятельства, которые потребовали энного количества времени, – сказал Алексей, бесцеремонно разглядывая упругую грудь четвертого размера.
– И Вам, добрый день, извините, что сразу не поздоровалась, Вы же знаете, как я к Вам хорошо отношусь.
– Конечно, знаю, Светочка, и я, безусловно, Вам за это благодарен, – Алексей пристально посмотрел в карие глаза девушки.
– Правда? – Света лучезарно улыбнулась и сняла с пиджака Алексея белую нитку, – а что с Вашей головой, Сергей Эдуардович, бандитская пуля?
– Да нет, – Алексей нажал на кнопку лифта, – просто я полез в антресоль за мухобойкой, поскользнулся и ёбнулся с табурета.
Улыбка вмиг слетела с приветливого лица секретарши. С озадаченным видом она посмотрела на улыбающегося Алексея, развернулась и пошла в сторону столовой. Алексей посмотрел ей вслед, засмеялся, вошел в лифт и нажал кнопку под номером 4. Перед тем как выйти он посмотрел в исцарапанное зеркало лифта и принял измученное выражение лица.
В 414 кабинете за большим столом, заваленным чертежами и распечатками телефонных счетов, сидел человек лет пятидесяти с морщинистым уставшим лицом.
– Серёжа, ну где тебя черти носят? У меня сегодня ЧП на Красногорском объекте. Пришлось вместо тебя Губайдуллина послать, хотя ты сам прекрасно знаешь, что лучше тебя специалиста по выруливанию ситуаций не найти, – вместо приветствия сказал морщинистый, недовольно посмотрев на отрешенно остановившегося посреди кабинета с урной в руках Алексея с перебинтованной головой.
– Тебя что опять машина сбила?
– Всё гораздо хуже, Евгений Абрамович, – тихо ответил Алексей.
– Ну, говори, не томи!
– Мать у меня умерла, сейчас прямо с аэропорта и к Вам, – Алексей подошёл к столу Гуськова и поставил урну на край стола, – можно я воды хлебну?
– Бог мой, конечно же, пей, Серёженька, – Гуськов испуганно покосился на урну и пододвинул графин с минералкой ближе к Алексею, – что же ты не позвонил? Мы бы тебе суточные выписали.
Алексей налил полный стакан минералки, выпил его одним залпом и поставил рядом с графином.
– Да не мог я, Евгений Абрамович, у меня что-то вроде шока было. Брат, алкоголик законченный, позвонил позавчера вечером и сказал, что мать умерла, и, как оказывается, уже неделю назад, и похороны уже через два дня. Ну, я всю ночь не спал, с утра за билетами, всё на нервах. Даже жене звонить не стал, она у своей сестры сейчас в Киеве. В Ростов, значит, прилетел, пока туда-сюда, там в область на частнике, по пути с каким-то крутыми у поворота столкнулись, чуть-чуть крыло их БМВухи помяли, они выпрыгнули и сразу частника моего из машины вытащили и ногами бить, а я вступился, а они меня по голове монтировкой. Я им, за голову окровавленную держась, объясняю, мужики, так и так, к матери на похороны еду, войдите в положение… Они подобрели сразу, по щекам меня похлопали, говорят, ладно, задохля столичная, похоронить родителей это святой долг каждого ребёнка, езжай дальше в свою Сосновку, если остановит кто, скажешь: Ширяй и станичные дали мне зелёный свет. Доехали до деревни, брат мой, сволочь, все пропил, дом на сарай стал похож, ставни, занавески, всё вынес, не говоря уже о гарнитуре, который я матери в прошлом году на шестидесятилетие подарил. Я ему сгоряча сразу в лоб выписал. Поехал в областной морг, а там мать… мамка моя… мамочка… лежит в углу голая, рядом с каким-то алкашом местным, раздавленным под трактором… ненавижу гада, ненавижу…– Алексей сжал кулак и прикрыл им подрагивающий рот.
– Ну вот что, Сережа, – Гуськов встал из-за стола, подошёл к Алексею и взял его за плечо, – ты езжай сейчас домой, отдохни, поспи как следует, и приходи завтра, нет, послезавтра, седьмого приходи. А завтра я тебе сам позвоню, только ты сотовый включи, договорились? – Гуськов участливо посмотрел в заплывшие слезами серо-голубые глаза Алексея.
– Спасибо, Евгений Абрамович, Вы – самый лучший человек которого я встречал в своей жизни, – Алексей обнял начальника и попытался поцеловать его в губы.
– Всё всё всё, Сережа, иди отдыхай, завтра созвонимся! – отстранился от подчиненного Гуськов.
Когда Алексей был уже в коридоре, дверь 414-го кабинета распахнулась, и из неё выбежал запыхавшийся Евгений Абрамович с урной в руках.
– Серёжа, ты это… маму забыл!
– Да, да, спасибо Евгений Абрамович, спасибо большое, – Алексей взял урну и прижал её к груди, – я сегодня совсем что-то расклеился.
Спустившись этажом ниже, Алексей вошёл в мужской туалет и, посмотрев на себя в зеркало, покачал головой:
– До чего же ты докатился, Алёшенька, смотреть на тебя страшно!
Дверь одной из кабинок открылась, из неё вышел жизнерадостный крепыш. Подойдя к зеркалу, он сполоснул руки под краном, несколько раз провел гребнем по блестящим волосам и презрительно посмотрел на Алексея.
– Что, чуви, после праздников ещё не отошёл?
Алексей не ответил, а лишь уныло посмотрел на красивый выглаженный костюм серого цвета, а затем на свой, мятый и местами испачканный грязью.
– Ну ты и чушок, в натуре. Хоть бы в порядок себя привёл. Бывай ханурик! – белозубо улыбаясь, сказал крепыш и направился к выходу.
Алексей переложил урну в левую руку, вынул из кобуры пистолет и выстрелил незнакомцу в затылок. Крепыш молча рухнул вперёд, ударившись лицом об дверь. Алексей поставил урну на пол, положил пистолет в кобуру, подошёл к мужчине и улыбнулся:
– Сам ты чушок.
Крепыш лежал у дверей лицом вниз, из пробитого затылка текла кровь. Алексей закрыл дверь изнутри стоявшей в углу шваброй, и стал аккуратно, чтобы не испачкаться кровью, раздевать убитого. Минут через семь он вышел из туалета в новом сером костюме, который был ему явно велик, широкие плечи топорщились, а штаны были подвернуты. Прижимая к груди урну, Алексей подошел к лифту и нажал вызов. В коридоре появился сутулый мужчина в очках.
– Молодой человек, Вы не слышали, мне показалось, где-то здесь стреляли? – Алексей повернул в его сторону испуганное лицо:
– У меня мамка умерла, понимаете, мамка! – громко сказал он сутулому и решительно вошёл в лифт. Спустившись на технический этаж, Алексей пробежал тёмными, пахнущими мазутом коридорами к пожарному выходу, затем вынул из кармана связку ключей, покопался в замке, открыл тяжёлую скрипучую дверь и вышел в заставленный снегоуборочными машинами двор.
Беспрепятственно покинув территорию НИИ, Алексей прошёл метров двадцать в сторону автобусной остановки и остановился возле частника, с небритым осунувшимся лицом, протирающего стекла старенькой «Волги»:
– Командир, до Сокольников не подбросишь?
Частник недоверчиво посмотрел на перебинтованную голову Алексея.
– Сколько? – спросил он.
Алексей поставил урну на капот, полез во внутренний карман своего нового пиджака, вынул широкий кожаный кошелёк и раскрыл его. Внутри была цветная фотография: улыбающийся белозубый крепыш и смазливая блондинка на фоне лондонского Бигбена; около тысячи долларов и несколько тысяч рублями. Алексей вынул купюру в пятьдесят долларов и протянул её частнику.
– Я сегодня щедрый, но по пути заедем на пять минут в какой-нибудь универмаг, дочке за подарками.
– Конечно заедем, – лицо частника сразу просветлело, он взял купюру, посмотрел на свет, сложив вдвое и положил в нагрудный карман старой промасленной куртки.
Алексей взял урну с капота и сел на переднее место рядом с водителем. Впереди показалась милицейская машина. Алексей положил урну на колени, полез правой рукой под мышку и положил ладонь на пистолет. Милицейская «десятка» промчалась мимо. Алексей демонстративно почесал ребро, убрал руку с кобуры, повернулся и увидел что «десятка» остановилась у главного входа НИИ. Из неё вышли двое милиционеров и быстрым шагом направились к проходной.
– Поедем через кольцо, так быстрее будет, без пробок, – сказал водитель и завёл двигатель.
– Как скажешь, командир, – улыбнулся Алексей, поглаживая урну с материнским прахом.
Через сорок минут «Волга» была уже в Сокольниках. Проехав мимо скульптурной композиции посвященной герою Великой Отечественной, летчику Николаю Гастелло, машина повернула направо и остановилась у многоподъездного жилого дома, на первом этаже которого располагался большой супермаркет, спортивный и мебельный магазины.
– Вот здесь, Володь, – показывая в сторону магазинов, радостно сказал водитель, – ты сможешь купить всё то, что тебе надо!
– Спасибо, Ромыч, быстро доставил! – поблагодарил Алексей, пожал водителю пахнущую бензином ладонь с отсутствующим указательным пальцем и вышел из машины.
– Володя, если хочешь, я подожду тебя, и с покупками к подъезду, – беззубо улыбнулся частник.
– Да нет, Ромыч, мне тут пять минут идти. Давай, удачи тебе! – Алексей вышел из машины и хлопнул дверью.
– Ну как знаешь, тебе, Володь, тоже удачи, и это… если чо, звони – хоть по городу, хоть в ближайшее Подмосковье, в любое время дня и ночи.
– Как только, так сразу, – ответил Алексей и зашагал к магазинам. У входа в спортивный он достал из кармана замусоленную визитку с телефоном разговорчивого частника Ромыча и выбросил её в мусорку.
Через полчаса Алексей уже стоял у подъезда высотного блочного дома. Теперь, кроме урны, в руках у него была глазастая кукла в белом кружевном платьице, коробка дорогих французских конфет, торт «Солнечная долина» и букет красных роз. Возле подъезда стояла синяя «Газель» с крупными жёлтыми буквами «ГОРМОСТ». Два низкорослых коренастых близнеца в спецовках меняли колесо.
«Увидеть близнецов, это к удаче» – подумал Алексей, и смело вошёл в подъезд. На последнем двенадцатом этаже он вышел из лифта, подошёл к квартире с номером 441 и нажал кнопку звонка. Кто-то посмотрел в глазок, в двери щелкнул замок, и она открылась.
На пороге стояла курносая русая девушка лет двадцати пяти, одетая в белый домашний халат. Алексей улыбнулся, протянул ей цветы и конфеты:
– Здравствуй, Леночка, это тебе! А это, – он кивнул на куклу, – Зинке.
Девушка тяжело вздохнула, покачала головой, взяла цветы, конфеты и отступила назад, пропуская Алексея в квартиру. Алексей вошел. Девушка закрыла за ним дверь, понесла цветы и конфеты на кухню. Алексей оставил урну и куклу в прихожей, разулся и прошел за ней.
– Лен, я смотрю, ты мне совсем не рада, – он сел на табурет и налил себе сока в стакан с улыбающимся Микки-Маусом. Девушка выключила плиту с поджарившейся яичницей, поставила цветы в вазу и, остановившись у окна, серьёзно посмотрела на Алексея.
– Антон, я, конечно, понимаю, что ты очень занятой человек и всё такое, но ты и меня пойми. Пропадать вот так на месяц, а потом внезапно появляться… это как-то неправильно, понимаешь? Девушка взяла с полки пачку облегченных «Мальборо», вынула одну и чиркнула спичкой, – и потом…что ты себе в голову вбил? Раз у тебя деньги водятся, значит, тебе можно вот так вот появляться раз в месяц, заливаться соловьем, дарить подарки, трахать меня, и бежать обратно в свою жизнь, к своей работе и жене?!
Алексей выпил сока, поставил стакан на стол, встал, подошел к девушке, вынул из её пальцев сигарету и положил в пепельницу.
– Лен, ты прости меня, я был гадким самонадеянным эгоистом.
Девушка взяла сигарету из пепельницы, затянулась и пустила дым в лицо Алексея.
– Был? А что, неужели что-то изменилось?
– Да, изменилось, – Алексей взялся за кончик сигареты двумя пальцами и затушил её, – я подал на развод и хочу теперь всё время быть с тобой и Зинкой.
Глаза девушки жадно заблестели. Она бросила сигарету в пепельницу и положила руки на плечи Алексея.
– Ты шутишь?
– Нет. Это правда. Более того, я хочу уехать вместе с вами в Париж. Я вчера подписал контракт с французами на три года, и … – Алексей выдержал паузу, – и хочу жениться на тебе, удочерить Зинку и забрать вас с собой!
Девушка наконец улыбнулась:
– Звучит как сон и верится с трудом. Антош, а ты меня часом не разыгрываешь?
В этот время в соседней детской комнате послышался какой-то шум.
– Ну вот и Зинка проснулась, Антон, пока она не пришла сюда, скажи что ты не врёшь? – не отводя глаз от Алексея сказала Лена.
– Не вру! – ответил Алексей и почувствовал, как сзади кто-то крадётся.
Алексей убрал руки Лены со своих плеч и обернулся.
У входа в кухню стояла высокая молодая кареглазая брюнетка и высокий кудрявый блондин. Оба были в чёрных кожаных куртках и синих джинсах, у обоих в руках пистолеты с глушителем. Алексей потянулся к кобуре. Брюнетка и блондин почти одновременно нажали на курок. Раздались два хлопка. Одна пуля вонзилась Алексею в правое плечо, вторая в левое. Алексей застонал и попятился назад. Лена непонимающе захлопала ресницами и инстинктивно схватилась за стоящую на плите сковородку с яичницей. Брюнетка и блондин произвели ещё по выстрелу. С двумя дырками во лбу Лена рухнула на пол. Из опрокинувшейся сковородки потекло растительное масло и яичница.
– Гады, блядь… гады! – морщась от боли, прохрипел прислонившейся к подоконнику Алексей.
– Альбинос, – обращаясь к блондину, сказала брюнетка, – оттащи его от окна, а то ещё вывалится ненароком.
Альбинос засунул пистолет во внутренний карман своей куртки, подошёл к истекающему кровью Алексею и ударил его ногой в пах. Алексей вскрикнул и, согнувшись, сполз к батарее. Альбинос с равнодушным видом ощупал Алексея, забрал оба кошелька, пистолет, три паспорта на разные фамилии, взял его за ноги и потащил из кухни. Алексей почти не сопротивлялся, только стонал и пытался цепляться прострелянными руками за ковёр.
Блондинка достала мобильный, быстро набрала номер:
– Миша, Вадик, поднимайтесь! – затем подошла к холодильнику, открыла его, взяла открытый пакет яблочного сока и жадно присосалась к нему. Утолив жажду, положила телефон в карман куртки, прошла в прихожую.
В прихожей Альбинос старательно связывал Алексею руки толстым кожаным ремнем. Рот Алексея был уже заклеен скотчем.
– Там сок есть хороший яблочный, будешь? – спросила брюнетка у Альбиноса.
– Спасибо, не хочу, – ответил блондин и вытер испачканные кровью ладони об пиджак Алексея.
В дверь позвонили. Брюнетка подошла, взглянула в глазок и открыла дверь. В квартиру вошли двое коренастых близнецов, тех самых, что Алексей видел у подъезда. У одного из них была большая сумка. У другого небольшой чемоданчик. Один прошёл в прихожую и стал молча разбирать сумку, которая оказалась сложенным вчетверо спальным мешком. Второй потрогал куклу, поставил чемоданчик на пол и сказал:
– Облегчиться хочу, аж изнемогаю! Где здесь туалет?
– Вторая справа, только сри, Миш, побыстрее, время дорого, – сказала блондинка.
– Да мне посцать по-бырому и всё, – улыбнулся близнец, расстёгивая на ходу ширинку.
Когда он вышел из сортира, его брат и Альбинос уже засовывали отрешенно смотрящего Алексея в спальный мешок.
– Время, Миш, время! – напомнила брюнетка.
Миша схватил чемоданчик:
– Куда?
– Детская слева.
Близнец вбежал в комнату. Она была небольшая, но уютная. Три куклы с одинаковыми лицами и коричневый плюшевый мишка сидели вряд у стены. Возле распахнутого настежь окна, на широкой кровати лежала худенькая девочка в нижнем белье с перерезанным горлом. Рядом на столике в пластмассовом стакане стояли цветные карандаши. На тетрадном листке был нарисован дом, плывущие по небу облака и некое подобие человека держащего в руках цветы.
Близнец подошел к кровати, смахнул рисунок и карандаши, поставил на столик чемоданчик, раскрыл его. В чемоданчике находилось какое-то замысловатое устройство с тонким золотистым лезвием. Близнец взял девочку, положил её лицом в разворот чемоданчика, прижал и повернул два раза ключ, торчащий из торца чемоданчика. Внутри что-то зажужжало, и золотистое лезвие почти мгновенно срезало красивое лицо девочки.
– Ну что всё нормально? – заглянула в комнату брюнетка.
– Как в аптеке, – застенчиво улыбнулся близнец.
– Тогда пошли.
Близнец передал чемоданчик с лицом брюнетке, а сам вместе с братом поднял с пола упакованного в спальный мешок Алексея. Альбинос вышел первым, заклеил жвачкой глазки трёх соседних квартир и нажал кнопку лифта. За ним вышли несущие Алексея близнецы, потом брюнетка с пистолетом в одной руке и с чемоданчиком в другой. Лифт открылся, из него вывалился крупный полный мужчина в очках, с таксой на поводке.
– А что случилось? – спросил он, глядя поверх очков на вносящих в лифт спальный мешок близнецов.
– А я Вам сейчас всё объясню! – вежливо улыбнулась брюнетка и выстрелила мужчине в сердце два раза подряд.
– А и… ну и та…– протянул мужчина, схватился за грудь и упал, придавив своей внушительной массой таксу.
– Даже не заскулила, – констатировала брюнетка, раздавив тяжелым каблуком слетевшие с убитого очки.
– Жалко собачку! – шмыгнул носом один из близнецов.
Лифт закрылся, и они поехали вниз. Брюнетка и Альбинос спустились вниз пешком. Братья погрузили Алексея в «Газель» «ГОРМОСТ» и залезли в кабину. Брюнетка и Альбинос прошли за угол дома, сели в припаркованный у киоска «Союзпечать» «Фольцваген» чёрного цвета.
В этот момент к дому с противоположной стороны подъехал милицейский «Уазик». Из него выскочили четверо милиционеров и побежали к подъезду.
Через час «Газель» и «Фольцваген» уже были в Загорянке. Проехав по улице Наречной, мимо красивых деревянных частных домов, свернули на Льва Толстого. Здесь с обеих сторон улицы тянулся массивный трёхметровый кирпичный забор. За ним виднелись многоэтажные – в два, три, а иногда и в четыре этажа строения, больше похожие на замки. Некоторые дома находились ещё в стадии строительства.
«Газель» и «Фольцваген» остановились у огромных ворот, за которыми виднелся третий этаж серой кирпичной башни, обнесенный стропилами. Один из братьев высунулся из кабины и приветственно помахал висящей под козырьком ворот видеокамере. Ворота стали медленно открываться. «Газель» и «Фольцваген» въехали внутрь. Ворота закрылись. В просторном дворе лениво прохаживались два автоматчика в чёрной униформе. У крыльца внушительного особняка стояли ещё три машины: «БМВ» тёмно-синего цвета, коричневый «Опель» с разбитой фарой и бежевый микроавтобус венгерского производства.
Брюнетка и Альбинос вышли из «Фольцвагена», поздоровались с охранниками.
– Хозяин вас ждет! – улыбнувшись, сказал один из них и стрельнул у Альбиноса сигарету.
Братья достали из «Газели» спальный мешок с Алексеем и понесли его к крыльцу. Брюнетка и Альбинос последовали за ними.
За дверьми находилось огромное пустое помещение с выбеленными стенами и остатками строительного мусора. В углу был вход в цокольный этаж. Спустившись в него по ступенькам винтообразной лестницы, процессия оказалась в сыром, плохо освещённом помещении с двумя тоннелями, ведущими в разные стороны. В глубине одного из них трудились чумазые узбеки. У входа во второй стояло ещё двое охранников с автоматами. Приветственно кивнув, они отступили в сторону, пропуская бригаду.
Пройдя метров пятнадцать почти в полной темноте, бригада оказалась в полукруглой пятидесятиметровой хорошо освещенной комнате с низкими потолками. Вдоль стен стояло пять больших коловратов. К трём из них были прибиты обезглавленные трупы мужчин в дорогих костюмах. К двум другим – мужчины в милицейской форме в чине майора и полковника.
В центре комнаты стояло инвалидное кресло с Хозяином – лысым стариком, одетым в хоккейную форму сборной СССР под номером тринадцать, с надписью на груди большими синими буквами: «Валерий Харламов». Хозяин причмокивал старческими обескровленными губами и держал за голову стоящего перед ним на коленях мужчину лет сорока, одетого в двубортный чёрный китель ефрейтора-танкиста германской армии образца Второй Мировой.
– Слаще, слаще соси, сука! – стонал старик, шевеля культями покрытых шрамами ног.
Рядом с хозяином стоял его верный двухметровый телохранитель Панкрат, одетый в камуфлированную полевую униформу «Ваффен-СС» с авиационным советским шлемом. Он держал в руках ожиревшего, похожего на огромную гусеницу мопса с ампутированными под корень лапами. Потолок был для Панкрата явно низковат, поэтому он заметно пригибался.
Вокруг Хозяина, напротив коловратов с обезглавленными трупами, располагались полукругом пять больших глубоких кресел. В четырех из них сидели мужчины с обезображенными лицами. Все четверо были одеты в тёмно-зелёную форму НКВД. У каждого в руках были фуражки с ярко-синими тульями и малиновой выпушкой. На верхней части каждого левого рукава была эмблема: вертикальный меч в овальном венке.
Бригада молча остановилась у входа в комнату. Братья Михаил и Вадим держали не подававшего признаков жизни Алексея на весу. Наконец хозяин кончил восторженным криком и отпихнул от себя рыжего минетчика, у которого оказалось добродушное олиговреническое лицо с козлиной бородкой.
– Молодец, Гаврюшка, а теперь ступай на двор, собак покорми! – сказал Хозяин, вытирая салфеткой свой сморщенный коричневый член.
– Как прикажете, барин, как прикажите… – забормотал Гаврюшка и рысцой побежал в тоннель.
– Ирма, милая, здравствуй! – старик поманил брюнетку к себе. Брюнетка подошла и поцеловала протянутую ей руку с крупным золотым перстнем.
– А я уж заждался вас, – старик взял из рук телохранителя мопса и Панкрат стал помогать надевать Хозяину штаны.
– Думаю, где мои золотые пропадают, где целу-целу по-малому мечут. Уже волноваться стал, а вы уж тут, как тут и, как я вижу, не с пустыми руками.
– Конечно не с пустыми, а задержались, потому что пришлось по всей Москве побегать. Боец наш очень шустрым оказался. Успел сегодня на тот свет несколько человек отправить. Но мы, слава богу, быстрее ментов поспели, – сказала брюнетка Ирма и кивнула близнецам. Братья опустили спальный мешок на пол и вытащили из него Алексея. Он был весь в крови и не подавал никаких признаков жизни.
– Как он? – спросила Ирма. Один из братьев нагнулся и пощупал пульс.
– Жив ещё! – улыбнулся Михаил.
– Усаживайте его! – приказал Хозяин, поглаживая мопса.
Михаил и Вадим взяли Алексея под мышки, подняли и усадили в свободное кресло. Ирма подошла к Алексею, взяла чемоданчик и кивнула близнецам. Они встали позади кресла и приготовились. Ирма открыла чемоданчик и достала оттуда срезанное с девочки лицо. Теперь оно сморщилось и напоминало старушечье. Ирма приложила лицо к запрокинутой голове Алексея. К ней подошел Альбинос. В руках у него был электрический скоросшиватель немецкого производства. Альбинос включил его и стал пришивать приложенное к лицу Алексея лицо девочки. Сразу же после первых вошедших игл, Алексей пришёл в себя и закричал. Михаил и Вадим крепко вцепились в него, не давая подняться.
– Голову держите! – потребовала Ирма.
– Помогите! – закричал Алексей, отчаянно дёргаясь в кресле.
Наблюдающий за всем этим Хозяин громко расхохотался и отхлебнул от поднесенной Панкратом фляжки коньяка. Сидящие в креслах люди с обезображенными лицами одобрительно закивали. Через четыре минуты лицо девочки было пришито к лицу Алексея. Алексей уже не кричал, так как уже на второй минуте экзекуции он снова потерял сознание от боли.
– Готово! – сказал вспотевший Альбинос и вытер испачканный кровью скоросшиватель об пиджак Алексея.
– Ну что ж, друзья мои, раз готово, то приступим, – сказал Хозяин и взял левой рукой протянутую ему ладонь близ сидящего мужчины в форме НКВД, а правой, ладонь присевшей на корточки у его инвалидного кресла Ирмы. Ирма же в свою очередь взяла ладонь Михаила. Михаил взял ладонь Вадима, а Вадим стоящего перед ним на коленях Альбиноса. Сам Альбинос взял правую ладонь Алексея, а его левую взял один из обезображенных.
– Круг замкнулся, узнаем очередное! – огласил Хозяин, сплюнул на заскулившего в коленях мопса и закрыл глаза. Все остальные, кроме Панкрата, тоже закрыли глаза и крепко сжали ладони друг друга. Панкрат подошел к стене, нажал на кнопку встроенного музыкального центра. Из четырёх колонок размещенных в разных концах комнаты зазвучала медленная электронная музыка. Затем на её фоне вкрадчивый мужской голос поведал следующее:

«Отрубленная лапа бультерьера, ветеринарный столик, полный шприц. Испачканная кровью Хризантема на кладбище случившихся убийц. Цветы в руках смеющейся старушки. Топор в спине смешного продавца. Смотрящий в лоб прицел бандитской пушки и холодок случайного словца. Невинный поцелуй в чужие губы. Удар в лицо струёю кипятка. Испорченные ржавчиною трубы и предвкушенье скорого конца. Прохлада тишины в осенний вечер. Визг тормозов маршрутного такси. Укутанные в плед худые плечи и брошенное в воздухе «прости». Усталый шёпот в мраморное ухо. Зашитый рот нейлоновым шнурком. В варенье захлебнувшаяся муха. Облаянная шавка матерком. Нарезанные дольки мандарина. Обрезанный до неприличья фильм. Усыпанная розами арена и недопитый бабушкин графин. Воспоминанья вечером в беседке. Тяжелый кашель. Выпитый портвейн. Рыданья недоёбанной соседки и капающий на пол парафин. Стекло в ладони девочки-урода. Намордник на её большом лице. Воспоминанья умершего лорда о боевом товарище-отце. Спешащий на работу толстый карлик. Мальчишка улыбающийся вслед. В троллейбус быстро юркнувший карманник и сказка о растаявшем свинце. Cклонившаяся мать над мёртвой дочкой. Снег за окном вселенской пустоты. Покупка чьей-то вырезанной почки. В бачке помойном мятые цветы. Улыбка пожилого инвалида, сующего протез кому-то в рот. Сосущая за так больная СПИДом. Прокисший и не выпитый компот. Гвоздём прибитый к дереву котёнок. Мальчишек рядом искренний восторг. Размазанный под рельсами ребёнок и сквозь асфальт пробившийся росток. Тяжелое дыханье дяди Бори, вставляющему член в сыновний зад. Очищенные ржавчиной и болью событья много лет тому назад. Испуг убитой быстро проститутки. Её парик на дорогом ковре. Под соусом зажаренные грудки. Собака в незакрытой конуре. Распахнутые настежь чувства Насти, дарующей себя за сто гринов. Останки хомяка в собачьей пасти. С костями человеческими плов. Наивный лепет пьяного ребёнка под телом педофила-моряка. Засвеченная в ванной микропленка. Отрезанная детская рука. Влюбленная в свою сестру Наташа. В неё влюбленный молодой отец. Следящая за ними тетя Глаша и тихо подползающий пиздец…»

– Ну и чо ты остановился? Читай дальше, нам ведь охуенно как интересно! – бросив в костёр обглоданную собачью кость, сказал Лёлик и толкнул локтём разомлевшего от сытости товарища, – правда, камрад?
– Конечно, интересно, как там дальше эти маньяки с Алексеем обошлись, и вообще чо как…– радостно подтвердил Гуга и запихнул себе в рот очередной кусок собачатины, не забыв щедро посыпать его перцем.
– Так тут это… всё, дальше страницы вырваны, – профессор поправил очки, показал разворот книги и с тоской посмотрел на вертел с остатками жаренного бультерьера.
– Как это всё?! Гуг, слышь, профессура над нами издевается – Лёлик поднялся с матраса, отошёл в сторону и стал мочиться на груду тряпья и битых бутылок. Несколько тощих облезлых голубей выпорхнули из стоящей поблизости ржавой бочки и скрылись где-то высоко под сводами заброшенного ликероводочного завода, в котором и находилась вся троица.
– Друзья, у меня ещё есть двухтомник с Достоевским и Ницше на английском, в котором я тоже силен, – прошамкал профессор, – можно я съем обещанную мне лапку, и тогда наш литературный вечер продолжится?
Гуга тоже поднялся, снял бультерьера с рогатины, обернул клеёнкой и вместе с вертелом засунул в свой рюкзак.
– Дедушка милый, нам твой Достоевский с Ницше в хуй не впёрлись! Или ты сейчас прочитаешь нам продолжение этого замечательного рассказа или хуй чо получишь!
– Во-во, профессор, Гуга дело говорит, читай продолжение, – застегивая штаны, согласился с товарищем Лёлик.
– Ну, это уже форменное безобразие! – лицо профессора внезапно исказилось злобой, – я же вам русским языком говорю, страницы дальше вырваны и, следовательно, продолжения не будет. Давайте мне моё заработанное и разбежимся, а то не ровен час, еще чистильщики нагрянут.
Профессор кряхтя поднялся, вынул из своей котомки пластмассовую миску и подошёл к надевающему рюкзак Гуге.
– Эх, дядя, дядя, ничего Вы в этой жизни не понимаете, – сказал приблизившейся к старику Лёлик. Его меч, описав в воздухе дугу, опустился на худую цыплячью шею профессора. Хрустнули шейные позвонки, и седая голова шлепнулась у ног Гуги.
– Лёля, а поаккуратнее нельзя было! – Гуга недовольно протер рукавом своё испачканное чужой кровью лицо.
– Извини, камрад. Просто меня эта старая кошёлка уже достала! – Лёлик вынул платок и протянул его товарищу.
– Ладно, замяли. В одном этот старый пидор был прав, отсюда пора съёбывать, и чем скорее, тем лучше.
– Согласен, – Лёлик вложил меч в ножны, – пойду посмотрю, что у него в мешке, и уходим.
Гуга тщательно вытерся от крови и присел на корточки. Голова профессора возмущенно смотрела на него. Изо рта торчала вывалившаяся наполовину вставная челюсть. В треснутых стёклах очков мерцало пламя костра. Брезгливо морщась, Гуга вынул челюсть, завернул её в платок и тоже положил в свой большой рюкзак.
– Хватит с трупаками перемигиваться. На вот посмотри лучше, что наш профессор под лавкой захомячил.
Гуга посмотрел на товарища. Лёлик держал в руках что-то похожее на ружье.
– Ух, чо это, Лёль?
– А это, мой милый, ничто иное как ручной пулемет MG 81, с которым во Вторую Мировую воевали авиаполевые соединения люфтваффе.
– Заебись камрад! А патроны к нему есть? – Гуга поднялся и тоже с интересом стал рассматривать неожиданную находку.
– Есть, четыре ленты. Это, прям, нам сам Боженька подарочек послал. Теперь Сивому пиздец!
– Точняк, теперь Сивый у нас сосать о пощаде будет! – подтвердил Гуга и громко рассмеялся.
Где-то в темноте раздались громкие щелчки. Мгновение, и в грудь Лёлика вонзились две небольшие стрелы. Он с недоумением посмотрел на них и уронил пулемёт. Гуга перестал смеяться и бросился бежать. Щелчки повторились. Одна стрела попала в его рюкзак, вторая в ногу. Гуга упал и отчаянно взвыл как попавший в капкан зверь. Сбросил с себя рюкзак, пополз дальше в сторону разбитого окна. Из темноты вышли двое в чёрном. Мужчина и женщина. У обоих в руках были арбалеты. Подошли к костру с дёргающимся в судорогах Лёликом. Мужчина передал свой арбалет женщине, нагнулся и рванул из груди Лёлика обе стрелы. Лёлик вскрикнул и затих. Глаза его закрылись, изо рта потекла пена. Мужчина вложил обе стрелы в колчан и, подняв с пола пулёмет, стал с интересом рассматривать его. Ни мужчина, ни женщина внимание на Гугу уже не обращали. Гуга отчаянно полз к окну. Когда до него оставалось несколько метров, в проёме появилась коренастая фигура, за ней – вторая такая же. Гуга с ужасом посмотрел на приближающихся к нему близнецов. Они тоже были одеты во всё черное. Их небритые лица искрились одинаковыми белозубыми улыбками. У одного висел на поясе гладкоствольный обрез. Второй держал в руке мачете. Гуга закрыл лицо руками и стал вспоминать слова молитвы…

– Карин, к тебе Серёжа пришел. Давай выходи, мясо остынет!
Услышав за дверью мамин голос, Карина вздрогнула, вынула ладонь из влажных трусиков, свернула «окно», встала из-за компьютерного столика и стала спешно натягивать джинсы.
– Карин, ты меня слышишь?
– Слышу, не глухая!
Перед тем как выйти из комнаты, Карина повернулась в сторону компьютера, улыбнулась и, подражая голосу убитого профессора, сказала: «Можно я съем обещанную мне лапку, и тогда наш литературный вечер продолжится?»