Деда Слава : Сплошная порнография!

Вот какая история со мной произошла на днях. Такая что и стыдно рассказывать. Только вот Интернет – отдушина моя и осталась. Виртуальные ребятушки послушают дедушку, рассудят.
Сижу я, значит, на скамье у подъезда своего. Сам сижу. Гордей-то, сосед, на рынок уехал, Петровна поспать не слаба, а на дворе утро. Июнь.
«Хорошо» - думаю – «что не помер пока еще, сижу вот на солнышке»
Купил газетенку с кроссвордами. Только очки надел да карандаш послюнил – кто-то за плече меня хвать!
- Здоров, деда!
Смотрю: паренек стоит, молоденький совсем, в майке и джинсах. А с ним еще один, но постарше, толстяк такой.
- Здравствуйте, ребята – вежливо отвечаю.
- Что пишут? – толстяк спрашивает.
- Да так, разное – вздыхаю.
- А не хочешь ли ты дедушка, заработать тысячу рублей? – толстяк достал из кармана штанов синюю бумажку и стал перед моими глазами размахивать.
- Стар я уже – говорю – не всякую работу выполнить смогу.
- А как у тебя, дед, с мужскою силою?
- Да – говорю – есть еще немного силы. У меня проблема только с самого начала, пока настроюсь, так сказать, а потом уж всегда как по маслу. Но с вами мне не равняться, конечно.
А парни засмеялись и говорят:
- Да ненужно с нами-то равняться. У нас просто заказ. Кину мы снимаем. «Сексуальное ассорти» называется. И нам для ассорти нужны фрики всякие. Карлики есть, хачики тоже есть, даже один инвалид имеется с ДЦП, только дедушки у нас нет.
- Ну, не знаю – я как-то сразу застеснялся, неудобно стало – я конечно в кино всегда снятся хотел, да только не подойду я вам, наверно. Ну какой из меня фрик?
- Стопроцентный – смеются.
У меня даже сразу настроение поднялось. Хорошо, думаю, что меня ребята за своего принимают.
- Пойдем деда – говорят – у нас уже и бабушка приготовлена для тебя. Ты главное не подкачай!
Я кроссворды свои в почтовый ящик запихал, приосанился. Пошел вместе с ребятами.
Пришли мы в соседний дворик, в подъезд зашли, на второй этаж поднялись. Заходим в квартиру, а там уже и подсветка горит и камеры включены. И девушка-блондинка такая строгая говорит: «Проходите в павильон»
Я прошел в комнату, а там бабуля на кровати сидит. Да такая бабуля, что просто держись! Волосы у ней, как у Пугачевой – пышные, рыжие и вьются. Ресницы, как у цыганки – черные, пушистые. Глаза накрашены густо, прямо как у девицы публичной. Губы алые, блестящие. Одета в кожаное исподнее. И, доложу, вполне ничего. Груди налитые, аж лиф трещит! Если бы все старушки, думаю, одевались так, у наших мужчин враз бы продолжительность жизни подскочила. Вот я - ценитель женских прелестей – до сих пор здравствую.
- Добрый день – кланяюсь женщинам – Вячеслав.
А блондинка подталкивает меня:
- Давайте, давайте уж, нет времени на разговоры. Итак съемки задержались на два часа из-за инфаркта.
Я начал потихоньку раздеваться. Кальсоны снял, трусы, майку. К кровати подхожу:
- Ну что – говорю – прекрасная незнакомка, волею судьбы должно сейчас произойти у нас сношение. Вы уж постарайтесь, прошу сердечно. А я обязуюсь со своей стороны.
А старушка-то похотливой оказалась. Бес в ребро, растудыть! Схватила моего змея-горыныча, в рот тянет.
Ах – кричит – старый плут, прочисти мне сопла!
И голос у нее такой бас томный. Как у артистки какой.
Я даже как-то растерялся.
- Что вы – говорю – какой я плут. Так, плутишка…
А по моему гобою уж вовсю губы ейные ходют. Он сразу красным стал от помады, я даже испугался. А бабушка знойная изгаляется. И откуда она научилась так? Видать в комсомоле не состояла. Зубками за конец покусывает, так что и больно и приятно в одночасье, языком щекочет. Ух-ма!
За спиной возятся, слышу. Шепчутся. Толстяк большой палец показывает – нравится значит.
А бабушка растленная, дудит в мой гобой. Он растет, поганец, крепчает.
Едят тебя мухи!
Бабушка на четвереньки становится в собачью позу. Я вообще-то это не очень жалую, я больше по человечьи люблю, но так нужно, фильма ж все таки. Стягиваю с нее трусы кожаные, тяжело идут. Похрустывают, как куртка комиссара. И вот уж предо мной нефритовая ваза! Из трусов-то прямо вываливается, только подхватывай. Касаточка!
Я вошел. По пролетарски так, как следует. Правильно вошел. Без всяких этих самых…
Бабуля стонет. Крупом поддает. Чавкает в ней чего-то. Хлюпает. Ну, тут нечему удивляться. Организм немолодой.
- Ох, Вячеслав! Ох, Вячеслав! – воет.
Ну я чувствую – раскочегарился как нужно. Полный вперед! Сердце колотится, суставы скрипят – а тысяча рублей-то на дороге не валяется. Женщина моя как лошадка подпрыгивать стала. И тут смотрю – на подушке ресницы ее валяются. Ешкин кот! Накладные.
У меня сразу как-то все опустилось. А бабушка неладное почуяла, с кола снялась и давай опять его целовать. Член мой весь белый, липкий – молошница там что ли у нее, аль какая другая хворь? Ну да она сама все с него убрала языком и губами.
Чувствую – снова в строю.
Опять она задом повернулась, опять я в мокрую теплоту погрузился. Налегаю, взбиваю сливки. Бабушка трясется, колышется, как холодец. Что-то там пукает у нее внутри. Хрен думаю с ними с ресницами. Тысяча рублей.
Проходит еще пару минут, чувствую, а бабушка-то моя сердечная кончает! Да как! Ударно!
- Ыть! Ыть! – кричит – Ох, не могу! Ох, не могу!
И вдруг дрожь по ее ягодицам, будто током пробило. И струя мочи как брызнет! Я такое раньше только в фильмах развратных видел. Веером пошли брызги, все вокруг окропили. А у бабушки от такого дела аж челюсть изо рта выпала. У нее, оказывается, совсем зубов нет. Не то, что у меня – свои, железные.
Я только ей подсказать хотел, чтобы зубы назад вставила, а тут уж моя старушка совсем по частям разваливаться начала. Парик слетел. Под ним букли оказались, седые, аккуратные. И лиф не выдержал, стрельнул. Груди-то у женщины велики. Трусились, трусились, и застежку к чертовой матери вырвали.
- Стоп! Стоп! – режиссер кричит – Это что такое происходит!
Но меня не остановить уж. Закипел чайник-то! Излил я в партнершу свою семя.
Толстяк говорит
- Переснять финал надо. Неэффектно дед кончил. Как будто и не кончил вовсе. И Лукерья Дмитриевна что-то совсем расклеилась.
Тут уж я не выдержал.
- Как – говорю – переснять! Я же не какой-нибудь в самом деле… Мне все-таки много лет уже совсем.
- И то верно – подросток в майке говорит – куда ему. Он небось только по праздникам и балуется.
Толстый подумал и выдает.
- Тогда мы постановочный оргазм снимем.
И кричит блондинке.
- Иди рис вари.
Та убежала, а я думаю – что за дела? Какой-такой постановочный оргазм?
Пока девчонка на кухне возилась, Лукерья Дмитриевна себе все назад приклеила. Скинула пяток лет. Разлеглась на постели и трет себе красную щель.
Тьфу – думаю – старая кошелка. Совсем стыд потеряла, перечница несчастная.
Ну, в общем, отдышался, отдохнул. Тут какой-то шприц приносят огромный со шлангом на конце. И в нем натурально молофья! Много. Пол литра почти.
- Становись, деда, в исходное положение! – Толстяк командует – сейчас утопим Лукерью Дмитриевну!
Я стал. Старуха ко мне опять – и ну насасывать! Ну насасывать! Как в последний раз. Глаза на меня свои рыбьи выкатывает. Ресницами криво прилепленными хлопает. Чертовка!
Долго она мучилась. У меня-то второй раз не стоит, и хоть тресни. Немного так распух, налился, но все вниз глядит. В землю просится негодяй, что ли?
Лукерья Дмитриевна его у самого основания перехватила. Пыхтит дрезиной. Жень-шень еще больше налился. На эрегированный похож стал, только если отпустить его – то кранты, опять назад уменьшится. Смотрю - камера приближается, берет крупный план. Потом лицо старушки только снимает.
И тут из-за спины у меня выскакивает парнишка в майке с тем шприцем. И Лукерьи Дмитриевне, негодяй, в лицо ка-а-ак прыснет! Струя такая ударила, что старушка аж закашлялась. Ресницы ей сорвало по второму разу, косметику смыло. Какие-то осадки на ушах повисли.
- Ой, дела – говорит – ой, Вячеслав, мой мужчина!
А я с облегчением выдохнул и отступил.
- Поздравляю дед – толстяк говорит – эякуляция века!
Я быстренько назад оделся. Тысячу заветную схватил и прочь из этой квартиры. На рынок поехал.
Сначала негодование во мне кипело, но я как продуктов на тысячу накупил, вроде отлегло от сердца. Черт с ним, думаю. Пусть смотрят кину. Все память обо мне будет.
А вечером стопочку коньячка принял.
Для сна.